Их встреча несла на себе налет некой тайны. Вернувшись из Царского Села, Есенин был грустен, а когда его спрашивали о поездке, которой он так ждал, отмалчивался и уходил от ответа. Потом у него вырвалось:
- Она совсем не такая, какой представлялась мне по стихам.
Есенин так и не сказал, чем же ему не понравилась Ахматова, которая приняла его ласково и приветливо. Создавалось впечатление, будто он жалел, что поехал к ней.
Есенин тогда охотно выступал с чтением своих стихов. Ему неизменно сопутствовал успех. Рюрик Ивнев оставил описание такого вечера, который он устроил через две недели после появления Есенина в Петрограде, в квартире, которую он снимал на Большой Сампсониевской улице: "Выступление юного поэта в тот памятный вечер было только началом триумфального пути. Все присутствующие не были связаны никакими "школами" и искренне восхищались стихами Есенина только потому, что любили поэзию - ведь то, что они услыхали, было так не похоже на все, что им приходилось до сих пор слышать… Мы были так увлечены стихами Есенина, что о своих стихах забыли. Я думал только о том, как бы скорее услышать еще одно из его новых стихотворений, которые ворвались в мою жизнь, как свежий весенний ветер".
Находились, конечно, и скептики. Федор Сологуб, к примеру, принял Есенина весьма холодно и объяснил это Рюрику Ивневу следующим образом: "Я отношусь недоверчиво к талантам, которые не прошли сквозь строй "унижений и оскорблений" непризнания. Что-то уж больно подозрителен этот легкий успех!"
В принципе Сологуб был прав, но он не хотел признавать, что бывают исключения из правил, что иногда судьба балует своих любимцев. Достаточно вспомнить хотя бы "баловня судьбы" Моцарта. Хотя, конечно, легкий успех таит в себе опасность особого рода - молодого и талантливого поэта не составляет труда затянуть в болото богатого и сытого благополучия.
Такая опасность грозила тогда в Петрограде и Есенину. Чернявский вспоминал: "Его стали звать в богатые буржуазные салоны, сынки и дочери стремились показать его родителям и гостям… За ним ухаживали, его любезно угощали на столиках с бронзой и инкрустациями, торжественно усадив посредине гостиной на золоченый стул… Толстые дамы… лорнировали его в умилении, и солидные папаши, ни бельмеса не смыслящие в стихах, куря сигары, поощрительно хлопали ушами".
В этой круговерти обольщения и соблазнов главное место занимали женщины, представительницы столичной литературной богемы. Есенин побаивался этих "жриц любви", посягавших на него, ему казалось, что женщины в городе непременно должны заразить его "скверной болезнью". "Они, пожалуй, тут все больные", - говаривал он.
Тот же Чернявский в своих воспоминаниях рассказывал, как Есенину на первых порах приходилось с трудом и смущением отбиваться от одной маленькой поэтессы, которая упорно садилась к нему на колени, требуя ласки. Другая девица разгуливала перед ним в чем мать родила, а он смущался и робел, не зная, что делать. Третья оказалась наиболее решительной - она так страстно целовала его, что у него голова пошла кругом. "Я и не знал, - говорил он друзьям, - что у вас этак целуются. Так присосалась, точно всего губами хочет вобрать". Но охота на неискушенного и, конечно, особенно привлекательного для опытных "жриц любви" "пастушка", так, по словам Сергея, ничем и не кончилась.
Любопытно, что он - быть может, подсознательно - выстраивал психологический барьер против столичных эротоманок. Он частенько предавался воспоминаниям о непритязательных и чистых девушках родной Рязанщины.
Любовные похождениях там, в Константинове, переплетались в памяти Есенина с образами красот природы Рязанщины. Как писал Чернявский, "ему хотелось украсить этим лиризмом самые родные ему и навсегда любимые предметы, образы, пейзажи - в глазах тех, кто не может знать их так, как он. От этого полубытового мечтательного рассказа о деревенской любви и всего, что с нею связано, у меня в памяти твердо остался только образ серебрящихся ночью соломенных крыш".
Вершиной литературного успеха Есенина в те годы в Петрограде стал выход в свет первой книги его стихов "Радуница". Со свойственной ему самоуверенностью он написал в своей автобиографии 1923 года: "Все лучшие журналы того времени (1915) стали печатать меня, а осенью (1915) появилась моя первая книга "Радуница". О ней много писали. Все в один голос говорили, что я талант.
Я знал это лучше других".
Никогда ранее стихи Есенина не получали такого резонанса со стороны литературной критики и литературных кругов. Его нахваливали, отмечали свежесть, музыкальность и цветистость его стихов.
Однако надо признать, что далеко не все критики были единодушны, приветствуя "Радуницу". Кое-кто из них отмечал в ней сильное влияние "крестьянствующих поэтов". Профессор Сакулин, например, прямо писал, что Есенин - поэт еще незрелый, подражающий в своем творчестве Клюеву. Другие критики, в частности Н. Венгров, подчеркивали его "дешевый и даже порой вульгарный стиль". З. Бухарова критиковала однообразие его ритмов, а Деев-Холодковский, рецензируя "Радуницу" в московском журнале "Друг народа", отмечал прямую зависимость Есенина от народных песен и считал Есенина и Клюева поэтами "интересными", сожалея об отсутствии в их стихах "гражданской скорби".
Указания на зависимость Есенина от стихов Клюева отнюдь не огорчали молодого поэта. Возможно, то, что его сравнивают с поэтом, уже завоевавшим широкую известность, даже льстило его самолюбию.
Первая мировая война продолжалась, и Есенин в 1916 году был призван в армию. Ему повезло - его не отправили на фронт. В своей автобиографии 1923 года Есенин писал: "При некотором покровительстве полковника Ломана, адъютанта императрицы, был представлен ко многим льготам. Жил в Царском недалеко от Разумника Иванова. По просьбе Ломана однажды читал стихи императрице. Она после прочтения моих стихов сказала, что стихи мои красивые, но очень грустные. Я ответил ей, что такова вся Россия… Революция застала меня на фронте в одном из дисциплинарных батальонов, куда угодил за то, что отказался написать стихи в честь царя…
В революцию покинул самовольно армию Керенского…"
Так или иначе, но весной 1917 года Есенин снова оказался в Петрограде.
Об этом периоде жизни Есенина вспоминал Рюрик Ивнев: "Встретился я с Есениным уже после того, как он вышел из "царскосельского плена". Это было недели через три после февральской революции. Был снежный и ветреный день. Вдали от центра города, на углу двух пересекающихся улиц, я неожиданно встретил Есенина с тремя, как они себя именовали, "крестьянскими поэтами": Николаем Клюевым, Петром Орешиным и Сергеем Клычковым". Они шли вразвалку и, несмотря на густо валивший снег, в пальто нараспашку, в каком-то особенном возбуждении, размахивая руками, похожие на возвращающихся с гулянки деревенских парней.
Сначала я думал, что они пьяны, но после первых же слов убедился, что возбуждение это носит иной характер. Первым ко мне подошел Орешин. Лицо его было темным и злобным. Я никогда его таким не видел.
- Что, не нравится тебе, что ли?
Клюев, с которым у нас были дружеские отношения, добавил:
- Наше времечко пришло.
Не понимая, в чем дело, я взглянул на Есенина, стоявшего в стороне.
Он подошел и встал около меня. Глаза его щурились и улыбались. Однако он не останавливал ни Клюева, ни Орешина, ни злобно одобрявшего их нападки Клычкова. Он только незаметно для них просунул свою руку в карман моей шубы и крепко сжал мне пальцы, продолжая хитро улыбаться".
Описанный Ивневым случай при всей своей кажущейся незначительности весьма важен для понимания того, какую позицию занимал Есенин в стане крестьянских поэтов - внешне он солидаризировался с ними, но внутренне относился к их попыткам утвердиться силой очень и очень скептически.
А тем временем подступила весна, и Есенина потянуло в Константиново, на родину.
Глава IV
РОМАНТИЧЕСКАЯ НОЧЬ С КОНСТАНТИНОВСКОЙ ПОМЕЩИЦЕЙ
Весной 1917 года Сергей Есенин приехал в Константиново.
За время его отсутствия здесь произошли немалые перемены.
Умер помещик Кулаков, которому принадлежал лес и половина здешних лугов. Хозяином он был строгим, сельчане, особенно детвора, побаивались его.
В Москве он владел ночлежными домами на Хитровом рынке, которые красочно описал знаменитый репортер Гиляровский. После смерти старого хозяина барская усадьба в Константинове отошла по наследству его дочери Лидии Ивановне Кашиной. Поговаривали, что она замужем за генералом, что у нее от него двое детей, но она с ним не живет - во всяком случае, в Константинове он никогда не появлялся.
Лидия Ивановна Кашина была женщина образованная, знала несколько европейских языков, красотой ее Бог не обделил, и была она, что называется, в соку - ей исполнилось тридцать два года. Теперь она приезжала сюда каждое лето со всеми чадами и домочадцами. Она завела отличных верховых лошадей, к ним был приставлен конюх. Привозила сюда садовника, который засадил цветами все дорожки в усадьбе. В доме с мезонином появился кучер, горничная, кухарка, прачка, экономка. При ней барская усадьба в Константинове преобразилась - Лидия Ивановна любила развлечения, верховую езду, веселые вечеринки.
Тетерь в барском особняке постоянно раздавались молодые, веселые голоса, звучал смех, песни, комнаты были уставлены вазами с цветами.
Заниматься с ее детьми, в том числе и латынью, Лидия Ивановна пригласила друга Сергея Есенина Тимошу Данилина. Сын Л. И. Кашиной Георгий Николаевич, уже будучи взрослым, вспоминал, что в Константиново их семья приезжала каждое лето. Бывали они там и зимой, на Рождество. "Этим же летом, - писал Г. Н. Кашин, - мы ставили какой-то водевиль, роли в котором разыгрывали я, моя сестра Нина и Тимоша Данилин". Вероятнее всего, именно Тимоша Данилин и рассказал хозяйке поместья о молодом поэте, уроженце Константинова, который приехал на лето из Петрограда в родные края.
Как бы то ни было, Кашина послала мальчика пригласить Есенина на спектакль. "Я это хорошо помню, - рассказывает Г. Н. Кашин. - Возможно, мне дали с собой букет роз. У нас в саду их было много, и они прекрасно цвели. Но, пожалуй, это было только один раз. Если бы такие поручения мне давали несколько раз, я бы этого не мог не запомнить. Когда я пришел, Сергей Александрович усадил меня около окна в избе, дал мне в руки исписанный листок и сказал, что это стихи, которые он сочинил. Я, правда, не разобрал его почерка, но сказал, что они мне понравились".
Когда Есенин перешагнул порог помещичьего дома, он был поражен - его встретила статная женщина в расцвете красоты. На прелестном лице с высоким лбом светились умом лучистые глаза.
Она была старше Есенина на десять лет, но это только придавало ей в представлении поэта еще больше очарования. Что же касается Лидии Ивановны, то на нее, конечно, произвела сильное впечатление красота Есенина, этакого златокудрого херувима, его стихи, полные свежести, и репутация поэта, уже начавшего печататься в столице.
Их потянуло друг к другу. Есенин стал частым гостем в доме с мезонином, принадлежавшем Кашиной. Мать Сергея Татьяна Федоровна открыто выражала свое неудовольствие их дружбой. Сестра Есенина Катя вспоминала: "Матери нашей очень не нравилось, что Сергей повадился ходить к барыне. Она была довольна, когда он бывал у Поповых. Ей нравилось, когда он гулял с учительницами. Но барыня? Какая она ему пара? Она замужняя, у нее дети.
- Ты нынче опять был у барыни? - спрашивала она.
- Да, - отвечал Сергей.
- Чего же вы там делаете?
- Читаем, играем, - отвечал Сергей и вдруг заканчивал сердито: - Какое тебе дело, где я бываю?
- Мне, конечно, дела нет, а я вот что тебе скажу: брось ты эту барыню, не пара она тебе, нечего и ходить к ней. Ишь ты, - продолжала она, - нашла с кем играть.
Сергей молчал и каждый день ходил в барский дом".
Тем временем сюжет любовных отношений между Лидией Ивановной Кашиной и Сергеем Есениным близился к своей естественной развязке. Впрочем, какого иного развития событий можно было ожидать?
В один прекрасный день Сергей за завтраком объявил матери:
- Я еду сегодня с барыней на Яр.
Яром назывался хутор, стоявший в четырех километрах от Константинова на опушке леса, на берегу Старицы (старого русла Оки), отделяющей луга от леса. Хутор принадлежал наследникам помещика Кулакова.
Мать ничего не ответила на слова сына - она знала, что с Сергеем спорить бесполезно.
Погода стояла прекрасная, день был ясный, солнечный. Но после обеда неожиданно разразилась гроза. Буря ломала деревья, дождь хлестал изо всей силы. Мать разволновалась не на шутку, молилась святому Николаю Угоднику, чтобы он уберег ее непутевого сына Сергея от беды. А тут, как на грех, с улицы донеслись крики: "Тонут! Помогите! Тонут!" Татьяна опрометью бросилась из избы. Оказалось, что буря оборвала канат парома и его понесло к шлюзам, где он мог разбиться. Паром удалось спасти, но Сергея на нем не оказалось.
Встревоженная и злая Татьяна Федоровна ночью несколько раз бегала на барский двор и каждый раз возвращалась все более расстроенная - Лидия Ивановна домой все еще не возвращалась. Еще более разволновалась мать Сергея, когда узнала от дворника, что Лидия Ивановна с полдороги отправила кучера Ивана домой и дальше они с Сергеем продолжали путь к Яру вдвоем.
Сергей вернулся домой едва ли не под утро и, не говоря ни слова, отправился спать на сеновал.
В семье об этом случае никогда больше не говорили. Но в сердце Есенина та ночь с бурей в качестве романтической декорации осталась, по-видимому, надолго. Примечательно уже то, что через год после любовного приключения Есенин написал стихотворение "Зеленая прическа, девическая грудь", посвятив его Л. И. Кашиной.
О многом говорят проникновенные строки этого произведения:
Открой, открой мне тайну
Твоих древесных дум,
Я полюбил печальный
Твой предосенний шум.И мне в ответ березка:
"О любопытный друг,
Сегодня ночью звездной
Здесь слезы лил пастух.Луна стелила тени,
Сияли зеленя,
За голые колени
Он обнимал меня.И так, вздохнувши глубко,
Сказал под звон ветвей:
"Прощай, моя голубка,
До новых журавлей".
"Новые журавли" не заставили себя долго ждать. Нить, связавшая Сергея Есенина и Лидию Ивановну Кашину, не обрывалась. После Октябрьской революции Кашина отдала свое поместье Советской власти и переехала в Москву, где стала работать секретаршей и переводчицей. Там они с Есениным не только встречались, одно время он даже жил у нее. Об этом свидетельствует его письмо Андрею Белому, датированное 1918 годом. Есенин сообщает Белому, что лежит "совсем расслабленный" в постели и указывает свой адрес: "Скатертный переулок, дом 20, Лидии Ивановне Кашиной для С. Е.".
Есть еще одно любопытное свидетельство некоего присутствия Лидии Кашиной в жизни Есенина. Надежда Вольпин, молодая поэтесса, у которой в начале 20-х годов был роман с Есениным (речь о ней пойдет впереди), рассказывает в своих воспоминаниях "Свидание с другом", как осенью 1923 года она шла на свидание с Есениным в кафе "Стойло Пегаса".
"Прихожу, как условились. Останавливаюсь в дверях. Он стоит под самой эстрадой с незнакомой мне женщиной. С вида ей изрядно за тридцать, ближе к сорока. Несомненно, провинциалка. По общему облику - сельская учительница. Тускло-русые волосы приспущены на лоб и уши. Лицо чуть скуластое, волевое. Нос с горбинкой, не восточный, а чисто славянский. "Здесь обошлось, - мелькнуло в уме, - без финской закваски". Рот, пожалуй, средний. Повыше меня, но значительно ниже собеседника. Так что говорит она с ним, несколько вскинув голову. Чем-то крайне недовольна. Слов я издалека не слышу, но тон сердитой отповеди. Почти злобы. На чем-то настаивает. Требует. Есенин с видом спокойной скуки все от себя отстраняет. Уверенно и непреложно. Мне неловко: точно я случайно подглядела сцену между любовниками… Пусть она старше его по виду на все десять лет, я склонна осудить Сергея за обиду, наносимую женщине…
Есенин подает мне знак подождать. Но с гостьей не знакомит.
Женщина удалилась, бросив: "Что ж! Я ухожу!" Даже не кивнула на прощанье.
- Кто такая?
- Так, одна… из наших мест.
- Землячка?
- Ну, да.
И у меня вспыхнуло имя: "Лидия Кашина! Та, кому посвящена "Зеленая прическа"…
Многие годы спустя я увидела в одном издании портрет Л. И. Кашиной. На портрете она смотрелась моложе и красивее. Но то же решительное, властное лицо - знакомое лицо "землячки".
Впоследствии я узнала, что как раз об эту пору - в сентябре 1923 года - Кашина появилась в Москве".
Впрочем, надо полагать, что описанная Надеждой Вольпин ссора вовсе не означала, что Есенин вычеркнул Лидию Ивановну Кашину из своей памяти. В начале 1925 года он пишет поэму "Анна Снегина", где прообразом героини, без сомнения, была Кашина. В поэме всплыли милые сердцу приметы прошлого:
Приехали.
Дом с мезонином
Немного присел на фасад.
Волнующе пахнет жасмином
Плетневый его палисад.
Но до "Анны Снегиной" было еще далеко, а пока что, летом 1917 года, Есенин вернулся в Петроград, где его ждала предуготованная судьбой встреча с женщиной, которой предстояло стать его женой и сыграть в его жизни весьма значительную роль.
Глава V
ЗИНАИДА РАЙХ - ЖЕНА ЛЮБИМАЯ И НЕНАВИСТНАЯ
Лето 1917 года в Петрограде было тревожным, смутным. Временное правительство выказало себя правительством слабым, нерешительным, поистине временным. На власть точили зубы как правые силы, так и левые - справа монархисты, слева эсеры и большевики.
Впрочем, Сергея Есенина, похоже, вовсе не тревожил вопрос: "Кому достанется власть?" Он стоял в стороне от политической борьбы. Его волновала только судьба его стихов. В автобиографии 1923 года он писал: "В революцию покинул самовольно армию Керенского и, проживая дезертиром, работал с эсерами не как партийный, а как поэт".
Следует отметить, что как поэт Есенин сотрудничал в левоэсеровских журналах весьма активно - он напечатал в них около шестидесяти стихотворений и маленьких поэм, в том числе "Марфа Посадница", "Товарищ", "О красном вечере задумалась дорога…", "О, Русь, взмахни крылами".
И вот однажды, зайдя в редакцию левоэсеровской газеты "Дело народа", Есенин увидел там молодую секретаршу-машинистку. Его поразили ее красота и обаяние. Она показалась ему "тургеневской девушкой", которые, как явствовало из цитированного ранее письма Грише Панфилову, представлялись ему идеалом женщины.
Спустя некоторое время Есенин напишет на своей фотографии, которую он подарил Зинаиде Райх:
За то, что девочкой неловкой
Предстала на пути моем.
Нельзя не признать, что в данном случае Есенин, ослепленный красотой Зинаиды Райх, не совсем правильно разобрался в ее натуре. Менее всего ее можно было назвать "девочкой неловкой". Она была самостоятельной личностью, настойчивой в достижении поставленной цели, трудолюбивой и очень неглупой.