Эта книга - интимный портрет Сергея Довлатова от его близких по Ленинграду и Нью-Йорку друзей, известных писателей Владимира Соловьева и Елены Клепиковой. Утаенные подробности мученической жизни, роковой любви и трагической гибели.
Пользуемся случаем и благодарим Сережиных и наших друзей - Изю, Соломона и Светлану Шапиро за устные воспоминания и домашние снимки и фотоархивариуса Наташу Шарымову за редчайшие, ставшие историческими фото.
Увы, мы не можем назвать по имени X, Y & Z, потому как весьма ценная информация от них была получена на условиях полной анонимности.
Особая благодарность издательству "РИПОЛ классик", которое выпустило уже шесть книг нашего предыдущего сериала, а этой, седьмой, открывает портретную "линейку" "Фрагменты великой судьбы": вслед за книгой о Довлатове последует юбилейная книга "БЫТЬ ИОСИФОМ БРОДСКИМ" - к 75-летию поэта.
Содержание:
Владимир Соловьев & Елена Клепикова - Тайна Довлатова 1
Раздел I. Соседство по жизни 8
Раздел II. Бродский и Довлатов 34
Раздел III. В защиту Довлатова: трупоеды 60
Раздел IV. Жизнь после смерти 78
Приложения. Канва жизни Сергея Довлатова. Даты. События. Комменты 100
Фотоматериалы 102
Примечания 104
Владимир Соловьев, Елена Клепикова
Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека
Владимир Соловьев & Елена Клепикова
Тайна Довлатова
Мне близка литература, восходящая через сотни авторских поколений к историям, рассказанным у неандертальских костров, за которые рассказчикам позволяли не трудиться и не воевать.
Мне нравится Куприн, из американцев - О'Хара. Толстой, разумеется, лучше, но Куприн - дефицитнее.
Нашу прозу истребляет категорическая установка на гениальность. В результате гении есть, а хорошая проза отсутствует.
С поэзией все иначе. Ее труднее истребить. Ее можно прятать в кармане и даже за щекой.
Сергей Довлатов. Из уничтоженных писем
"Литературный оазис в ленинградской пустыне"
В чем повезло - мы были близко знакомы с Бродским и Довлатовым. Не только с ними, конечно, - тесно дружили с Окуджавой и Слуцким, Эфросом и Искандером, Юнной Мориц и Евтушенко, с Алешковским, Битовым, Шемякиным, Кушнером, Рейном и прочими. Доска почета русской литературы, не иначе! Не только нам - им тоже повезло на дружбу с нами: иначе зачем бы они стали с нами водиться? Мы все были частью литературного процесса, а не просто друзьями-товарищами. Однако Бродский и Довлатов - особая статья: наши отношения протянулись через океан, когда мы эмигрировали в Америку. Все мы из Ленинграда, но у Владимира Соловьева и Елены Клепиковой был перевалочный пункт - Москва, где мы прожили пару лет перед тем, как отвалить за кордон.
Бродский преподнес нам на совместный день рождения (мы родились с разницей в пять дней, а потому устраивали один на двоих) посвященный нам классный стишок - как он говорил, стихотворное подношение ("Позвольте, Клепикова Лена, пред вами преклонить колена. Позвольте преклонить их снова, пред вами, Соловьев и Вова…"), а Довлатов опубликовал про нас в своем "Новом американце" защитную от разной окололитературной швали статью. Мы были двойными земляками - по Питеру и по Нью-Йорку. В Питере у нас были близкие отношения с Осей - вплоть до его отвала, а с Сережей - скорее приятельские. Хотя именно Владимир Соловьев делал вступительное слово на его единственном творческом вечере в России - было это в ленинградском Доме писателей им. Маяковского на ул. Воинова. Когда именно этот вечер состоялся, вылетело из головы - мартобря 86-го числа, но педант и аккуратист Сережа услужливо подсказывает нам из могилы (хотя на самом деле из своей книги "Ремесло"): среда 13 декабря 67-го, 17 часов. А Лена Клепикова одобрила его рассказы и пробивала в печать, работая редактором отдела прозы молодежного журнала "Аврора", - увы, из этого ничего не вышло, и опять-таки архивариус своей литературной судьбы Довлатов запротоколировал эту печально-смешную историю в той же повести "Ремесло", где приводит письмо Лены из редакции как свидетельство советско-кафкианского абсурда.
Ося вспоминает о встречах с Довлатовым в "помещениях тех немногих журналов, куда нас пускали". Бродский запамятовал - он вообще не всегда утруждал себя сверкой написанного с реалом, не в укор гению будет сказано, о чем еще речь впереди, а пока что уточним: в Ленинграде было тогда всего три литературных журнала: "Нева", "Звезда" и "Аврора", не считая детского "Костра", и "Аврора" была единственной из "взрослых" редакций, куда Бродского "пускали" и где он регулярно появлялся, паче в десяти минутах ходьбы от его дома. Машинистка Ирэна Каспари печатала его стихи, а с редактором Леной Клепиковой он дружил - недаром в отличном телефильме "Остров по имени Бродский", который прошел по Первому каналу, она представлена как "подруга юности Бродского", хотя по возрастному отсчету - скорее молодости.
Бродский и Довлатов тусовались в разных питерских компаниях и пересекались редко, а с некоторых пор - после разборки между ними в довлатовской комнате в коммуналке на Рубинштейна, 23, о чем читателю этой книги предстоит узнать в подробностях, - редакция "Авроры" стала единственным местом схода двух этих будущих светил русской литературы. Топографическое уточнение - не вся, понятно, редакция "Авроры": высокое начальство было не для простых смертных литераторов, тем более таких опально-крамольных, как Бродский и Довлатов, а с другими отделами, в особенности с отделом поэзии, возглавляемым шовинисткой с антисемитским душком, связи были и вовсе нулевые. Вот характеристика самого Довлатова - она относится к другому журналу, но ситуация была схожей в любом из них:
"Я спросил одного из работников журнала:
- Кого мне опасаться в редакции?
Он ответил быстро и коротко:
- Всех!"
Исключением, которое, однако, доказывает правило, был отдел прозы, пока им заведовал человек порядочный и неплохой прозаик Боря Никольский; потом были присланы для укрепления официальной линии писатель-почвенник Глеб Горышин и спесивый и вздорный Вильям Козлов, который прославился своим доносом на засилье среди молодых писателей евреев. Обком партии на пару с КГБ всячески препятствовали утверждению редактором отдела прозы Лены Клепиковой - ввиду ее подозрительной молодости (она стала самым молодым сотрудником журнала, хотя ей было уже 27) и беспартийности, тогда как остальные были "членами". В конце концов перевесили ее литературный вкус и редакторский профессионализм, без которых именно в отделе прозы было просто никак!
Лене Клепиковой пришлось работать при всех трех завах отдела прозы, хотя Козлов, который сдал в макулатуру рукописи Довлатова (см. ниже), был последней каплей терпения. Но в лучшие, сравнительно вегетарианские авроровские времена в ее кабинете клубились писатели - молодые Андрей Битов, Ося Бродский, Борис Вахтин, оба Виктора - Голявкин и Конецкий, Яша Длуголенский, Сережа Довлатов, Игорь Ефимов, Валера Попов - всех не упомнишь; были и не очень молодые, а то и "возрастные" Александр Моисеевич Володин, Геннадий Самойлович Гор, братья Стругацкие, временный ленинградец Булат Окуджава и москвичи Женя Евтушенко, Фазиль Искандер, Юнна Мориц, Александр Петрович Межиров; все не так чтобы диссиденты, а диссидентствующие - вот точное слово! - и на подозрении у властей предержащих, но "Аврора", тем не менее, их печатала или хотя бы пыталась напечатать. Захаживал сюда, понятно, и критик в печать, прозаик в стол Владимир Соловьев - как автор "Авроры" и не вовсе чужой Лене человек, иногда с Жекой Соловьевым, совместными усилиями сотворенным чадом, который сызмала варился в этом литературном котле и не совсем случайно стал впоследствии американским поэтом и художником Юджином Соловьевым. Здесь он впервые услышал песни Высоцкого в исполнении автора, который дал в редакции вечерний концерт в надежде напечатать в "Авроре" свои стихи, но все редакционные усилия пропали даром - обком зарубил стихи на корню. А если что-то удавалось, это был уже на нашей улице праздник. Особенно когда Лена извлекала талантливую прозу из "потока". Так, "Аврора" стала "первопечатником" Людмилы Петрушевской, когда в 1972 году опубликовала "Историю Клариссы" и "Рассказчицу". Владимир Соловьев мгновенно откликнулся на эту публикацию восторженной статьей в "Юности", что, однако, не помогло первоклассной рассказчице встать на ноги - прошло еще 10 лет, прежде чем ее стали снова печатать.
Нет, конечно, авроровский кабинет Лены Клепиковой даже отдаленно не походил на знаменитые литературные салоны. Скорее литературная забегаловка, место схода писателей, известных и начинающих, где они случайно и неслучайно, предварительно сговорившись, тусовались, звездили, спорили, ссорились, разбегались, а потом, уже в избранном составе, встречались наново у нас в гостях по разным поводам и на совместных наших днях рождения, о чем и свидетельствует посвященное нам Бродским стихотворение, которое будет далее приведено полностью, вместе с детективным комментарием. Он же окрестил наш дом "литературным оазисом в ленинградской пустыне" - пусть и преувеличение, но с его легкой руки эта метафора-гипербола пошла гулять по городу как идиома. Да и сам Бродский уже не расставался с придуманным им образом: он дал нам на прочтение рукопись своей новой книги "Остановка в пустыне", которая вышла год спустя в Нью-Йорке (1970), а одно из самых сильных в его закатные "тощие" годы стихотворений называлось "Письмо в оазис".
Что до "Авроры", то она позднее стала местом действия написанного еще в России докуромана Елены Клепиковой "Убежище". То же с документальной прозой Владимира Соловьева, будь то повесть "Еврей-алиби", где беллетристики чуть-чуть и где реальный Довлатов помянут больше двадцати раз, исповедь "Бог в радуге" с семидесятью пятью ссылками на Довлатова или главы из посвященного Бродскому нашумевшего романа "Post mortem", где речь как раз об отношениях двух самых прославленных в России писателей, - там Довлатова и вовсе несчитано, за сотню зашкаливает. Само собой, дело не только в числе упоминаний: Довлатов везде не стаффажная фигурка, а один из главных фигурантов. Не говоря уже о том, что эти тексты восстанавливают обстановку, атмосферу, если угодно, живительную, животворную среду, в которой существовала тогда питерская литературная молодь, включая Иосифа Бродского и Сергея Довлатова. Наш герой дан не на фоне, а в культурном, политическом, человеческом, сексуальном, каком хотите контексте! Он из него вырастает во весь свой гигантский рост. Можно и так сказать: художественная проза - в дополнение и углубление мемуарно-портретной.
В Нью-Йорке произошла, условно говоря, инверсия. Еще точнее - рокировка. Ленинградское приятельство с Довлатовым перешло в тесную дружбу: мы сошлись, сблизились, сдружились, плотно, почти ежедневно общались, благо были соседями. Зато с Бродским виделись куда реже, чем в Питере. Когда мы прибыли, пятью годами позже, Ося нас приветил, обласкал, расцеловал, подарил свои книжки, дружески пообщался со старым своим, еще по Питеру, знакомцем, рыжим котом-эмигре Вилли, и свел нас с сыном в ресторан. Однако отношения как-то не сложились, хотя Владимир Соловьев - единственный! - печатно отметил его полувековой юбилей, опубликовав в "Новом русском слове", флагмане русской печати за рубежом и старейшей русской газете в мире, юбилейный адрес к его полтиннику. Точнее будет сказать, отношения имели место быть, но в полном объеме не восстановились - прежние, питерские, дружеские, теплые, накоротке.
Что тому виной?
Точнее кто?
Разговоры соавторов
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Mea culpa. Придет время, расскажу, но не сейчас и не здесь - эта книжка про Довлатова, а не про Бродского, хоть он и мелькнет в ней не раз, но скорее на обочине сюжета, на полях рукописи, побочным, маргинальным персонажем, несмотря что нобелевец - по касательной к Довлатову. С Сережей наоборот: после пары лет случайных встреч в Куинсе, где мы волею судеб оказались соседями, вспыхнула дружба с ежевечерним - ввиду топографической, и не только, близости - общением и длилась до самой его смерти. Дружба продолжается - с Леной Довлатовой.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Плюс Таллин, куда я приехала от "Авроры", а Сережа туда временно эмигрировал - перед тем как эмигрировать окончательно и бесповоротно в Америку.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. У тебя уникальная возможность рассказать о всех трех местах действия. Наверное, ты единственная, кто знал Сережу по Ленинграду, Нью-Йорку и Таллину.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Именно Таллин, на который он возлагал столько надежд, сломил его окончательно. Там у него начался тот грандиозный запой, который с перерывами длился до самой смерти.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Образно выражаясь - да. С другой стороны, именно в этот срок - между фиаско в Таллине и смертью в Нью-Йорке - и состоялся Сергей Довлатов как писатель. А уже отсюда его посмертный триумф.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Не согласна. Довлатов стал профессиональным, ярко талантливым, хоть и упорно непечатаемым писателем еще до Таллина - в Ленинграде. Что непременно докажу в своем о нем эссе. Ты же сам расхваливал Сережу на все лады в своем вступительном слове к его вечеру в Доме писателей. Вспомни его бесконечные папочки с новыми рассказами и даже короткометражным романом "Пять углов".
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Про любовь. Он потом вмонтировал его в другую повесть - "Филиал". Одна из лучших его книг.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А почему? Да, там есть очень смешные персонажи и сцены со славистского форума в Лос-Анджелесе, но мы ее любим не за эти гротески, а за любовный драйв, который написан в Питере.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Ладно, вижу, куда ты клонишь. Вот и пиши об этом, когда дойдет очередь до твоего сольного выступления. Мы с тобой редко когда сходимся во мнениях, иногда до противоположности, но, ты знаешь, в данном случае несогласие лучше согласия. Вот мы и дадим Довлатова с разных точек зрения. Что важно сейчас - выяснить, заявить и застолбить главные сюжеты нашей книги. А пока что вернемся к Довлатову в Нью-Йорке. Мы пропустили и его смерть, и его похороны.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Помнишь, он зашел к нам за экземпляром твоих "Трех евреев", которые тогда, в самом первом издании, назывались еще "Роман с эпиграфами"? А на другой день мы отъехали с палатками в Канаду. На обратном пути, из Мэна, отправили ему открытку с днем рождения. А поздравлять уже было некого. Мы вернулись в огнедышащий Нью-Йорк из прохладного Квебека, ни о чем не подозревая. Вот тут и начался этот жуткий макабр. Точнее, продолжился. Как у Марии Петровых: "Я получала письма из-за гроба".
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. С той разницей, что в нашем случае почта в оба конца: мы поздравляем с днем рождения мертвеца, мертвец присылает отзывы о "Трех евреях". Последняя книга, которую он прочел. Сережа принимал опосредованное участие в ее издании - дал дельный совет нью-йоркской издательнице Ларисе Шенкер по дизайну обложки, хотя с текстом книги знаком еще не был. И увидел сигнальный экземпляр раньше автора - когда явился в издательство WORD, а там как раз готовились к изданию его "Записные книжки" и "Филиал". Позвонил и сказал, что меня ждет сильное разочарование, а в чем дело - ни в какую. На следующий день я помчался в издательство - и действительно: в корейской типографии (самая дешевая) почему-то решили, что "Три еврея" вдвое толще, и сделали соответствующий корешок. В итоге - на корешке крупно название книги, а имя автора на сгибе. Сережа меня утешал: книга важнее автора. В этом случае так и оказалось. А до двух своих книжек не дожил - вышли посмертно.
Вот тут и стали доходить его отзывы о "Трех евреях". Сначала от издательницы - что Сережа прочел "Трех евреев" залпом и был "под сильным впечатлением", как выразилась Лариса Шенкер. Потом от его вдовы: "К сожалению, всё правда", - сказал Сережа, дочитав роман. Лена Довлатова повторила Сережину формулу в двухчасовом радиошоу о "Трех евреях". Я бы тоже предпочел, чтобы в Ленинграде все сложилось совсем, совсем иначе.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Но тогда бы никаких "Трех евреев" не было.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. И никто бы не уехал из России: ни Довлатов, ни Бродский, ни мы с тобой.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. И вот ты нажал не ту кнопку автоответчика, и мы услышали яркий, дивно живой голос мертвого Сережи. И потом еще долго, когда возвращались вечером с Лонг-Айленда, мне мерещилась на наших улицах его фигура - так он примелькался здесь, слился с куинсовским пейзажем.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Я так и назвал свой мемуар: "Довлатов на автоответчике".
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. А я свой - "Трижды начинающий писатель". Потом добавила "Мытарь". Вот и получается складень.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Но еще не книжка. Мы могли бы дорастить эти вспоминательные эссе. У каждого есть что добавить.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Они так много печатались - в периодике по обе стороны Атлантики, в твоих и моих сольных книгах, в нашей совместной книге "Довлатов вверх ногами", вызвали столько откликов и споров, стали хрестоматийными, их цитируют вдоль и поперек.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Мне есть что добавить. Я готов увеличить свой мемуар вдвое-втрое. Да и у тебя есть что про запас.
ЕЛЕНА КЛЕПИКОВА. Еще бы! Не то чтобы я писала тогда наспех, но с тех пор столько антидовлатовщины опубликовано, особенно про питерский период. Я просто обязана, как непосредственный участник тех событий, восстановить реальную картину. Однако если делать новую книгу про Довлатова, то за счет новых текстов. А еще бы у Лены Довлатовой фотками разжиться.
ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ. Включая те, что мы использовали в фильме про Сережу.