Так бессмысленны были поступки царских слуг в этот памятный день. Только позднее я узнал подробности о бойнях в различных частях города. Когда я находился в переулке около Нарвской заставы, где моя процессия была разгромлена и рассеяна, мне стало ясным, что то, что произошло здесь, должно было произойти и в других частях города. Я понял, что, пока народ не будет вооружен, ничего нельзя достигнуть. Мой друг инженер убеждал меня идти с ним в дом его друга, говоря, что вопрос о том, как добыть оружие, будет сегодня же обсуждаться и, может быть, будет решен. Я чувствовал, что должен немедля войти в общение с тысячами рабочих нашего союза, которые волнуются не только о судьбе своих родных и знакомых, но и о будущем рабочего движения. Тогда я решил составить прокламацию о значении того, что произошло, и сделать соответственный вывод и затем пошел за моим спасителем.
На улице, по которой мы шли, лежал раненый; в глазах его, когда он смотрел на нас, не было страдания, они светились сознанием, что он пострадал за великое дело. Рабочий, догнавший нас по дороге, сказал, что улицы полны войск и сыщиков. Я предложил сопровождавшим нас разойтись в разные стороны. Мы сами наткнулись на патруль, но он нас пропустил. Немного дальше мы снова наткнулись на патруль, и снова нас пропустили.
Мы шли мимо Балтийского и Варшавского вокзала, оба кишели жандармами. Идя обходным путем, мы постоянно встречали кучки народа, с ужасом и возмущением говоривших об утренних событиях. На каждом шагу мы видели душу раздирающие сцены. Тут, рыдая на коленях перед трупом ребенка, стояла мать. Там две дамы перевязывали горло молодой девушке, без жалоб трогательно смотревшей на них. Проходившие мимо рабочие останавливались на минуту, и я слышал, как один из них сказал: "Вы пострадали за нас, придет час, когда мы за вас отомстим". Проехал извозчик, боязливо оглядывавшийся на стоявших невдалеке солдат. На извозчике сидел студент, поддерживавший другого студента, бледное и безжизненное лицо которого говорило о смерти. Расстегнутая одежда позволяла видеть страшную рану на груди. Два проходивших рабочих сняли шапки и перекрестились. В двух местах мы наткнулись на кучки тел, лежащих на снегу. Стоявшие на перекрестке войска не позволяли никому подходить к ним. Видели много раненых, прятавших свои раны, чтобы добраться до дому. Всюду ходили патрули, рассеивая народ, который немедля снова собирался в группы.
- Трусы, вас бьют в Манчжурии, а здесь вы стреляете в безоружных, - слышал я из одной толпы. В другом месте, наклонившись над телом парня, может быть своего сына, стояла старуха, причитывая и кляня царя.
Глава девятнадцатая
Конец бойни
Наконец мы пришли к дому. Было около часу. Хозяйка заперла меня в комнату и принесла мне поесть. К моему удивлению, я ел с аппетитом. Затем мне дали студенческую пару и повели в дом, где я снова переоделся в обыкновенное платье и где мне обрили бороду. После этого меня отвели в дом одного известного русского писателя. Тот был страшно взволнован при виде меня и, бросившись ко мне на шею, заплакал. Мне дали стакан крепкого вина и очень просили меня остаться у них, но меня преследовала мысль, что в это время народ убивают и я должен умереть с ним. X. убеждал меня лучше пойти немного позднее на митинг интеллигенции, после которого состоится тайное заседание, на котором будет обсуждаться вопрос, каким образом добыть оружие для народа. Я остался и составил следующую прокламацию:
"Родные товарищи-рабочие! Итак, у нас больше нет царя! Неповинная кровь легла между ним и народом. Да здравствует же начало народной борьбы за свободу! Благословляю вас всех. Сегодня же буду я среди вас. Сейчас занят делом".
Тем временем X. писал воззвание ко всему цивилизованному миру.
Затем мы поехали в здание Вольно-Экономического общества, неподалеку от Невского проспекта. Войдя в залу, мы застали там большую возбужденную аудиторию; один за другим на кафедру всходили ораторы и рассказывали о том, что видели сегодня в различных частях города. Услышав о том, что рабочие разбили окно во дворце вел. кн. Сергея Александровича, аудитория неистово захлопала. То же повторилось и при других подобных сообщениях, но я заметил, что никто не говорил о том, что и присутствовавшим следовало выйти на улицу и бороться рядом с рабочими. Когда X. взошел на кафедру, он воскликнул: "У меня с собой письмо от отца Гапона. Разнесся слух, что он убит. Это неправда, он был у меня в доме", и он прочел мою прокламацию. Аудитория начала аплодировать; тогда он немедля с негодованием остановил ее вопросом, время ли рукоплескать, когда на улицах течет кровь; при этом он сказал, что в зале находится делегат от отца Гапона, который желает говорить.
Взойдя на кафедру, я сказал, что теперь время не для речей, а для действий. Рабочие доказали, что они умеют умирать, но, к несчастью, они были безоружны, а без оружия трудно бороться против штыков и револьверов. Теперь ваша очередь помочь им. Когда я сел на место, ко мне подошел почтенный старичок и подал мне револьвер, говоря: "Вот на всякий случай хорошее оружие".
Я думаю, что некоторые из присутствующих догадывались, кто я был, но никто не показал и виду. По окончании митинга некоторые из присутствовавших на нем, в том числе и мой инженер, тайно собрались в соседней комнате. Мы обсуждали вопрос о том, как достать оружие и организовать народное восстание. Пока мы говорили, X. стоял у двери настороже. Внезапно разнесся шепот: "Полиция идет". Один из писателей, бывших на митинге, поспешно подошел ко мне и, взяв меня за руку, быстро вывел меня из дому. Он привел меня к себе домой, где я и написал две прокламации: одну к рабочим, а другую к солдатам. В последней я говорил:
"Солдатам и офицерам, убивающим своих невинных братьев, их жен и детей - мое пастырское проклятье! Солдатам, которые будут помогать народу добиваться свободы - мое благословение! Их солдатскую клятву изменнику царю, приказавшему пролить невинную кровь, разрешаю!"
Свящ. Г. Гапон.
Петербург, 1905 г. 9 янв. 12 час. ночи.
Немедленно было сделано несколько копий и подписано мною; одна копия была послана в тайную типографию, где и была напечатана в большом числе экземпляров.
Написав прокламацию, я сидел, подавленный горем, как вдруг мое внимание привлек шум на улице. Посмотрев в окно, я увидел толпу, бежавшую по направлению к Невскому. Многие в ужасе кричали. Затем я снова услышал отвратительный звук залпов. Я не мог больше оставаться в бездействии и, несмотря на уговоры моего хозяина, вышел из дому. Очутившись на улице, я впервые почувствовал неловкость от несвойственной мне одежды. Вскоре я был на Невском проспекте, где царила пустота. Очевидно, только что проскакали казаки и оставили после себя пустыню. Дойдя до Знаменской церкви, я сел на извозчика и приказал везти себя на угол Обводного канала, где находилось помещение одного из отделов союза. Во всей местности, по которой мы проезжали, было тихо, как в могиле. Кроме патрулей и военных постов, я никого не встретил. Выйдя из саней и подойдя к воротам, я нашел дворника. Было страшно темно, а у меня еще были надеты черные очки, чтобы замаскировать себя. Я сказал дворнику, что я корреспондент одной газеты, и просил рассказать, что произошло в отделении союза. Он ответил мне, что все было тихо и спокойно.
- Есть там солдаты? - спросил я.
- Нет, барин, нет.
В это время из-за дворника высунулся маленький мальчик и звонким голосом сказал: "Как же, дяденька, и на дворе, и в доме солдаты".
Очевидно, здесь была ловушка для меня или для вожаков нашего союза. Я неспеша вернулся обратно, говоря: "Если нельзя ничего узнать, то нечего и оставаться", и немедля сел в сани и уехал окружным путем.
Мы поехали к другому отделению союза, находившемуся на углу Невского и Дегтярной, но и там были войска. Было около полуночи, и я решил вернуться домой. Мой хозяин был очень обеспокоен моим долгим отсутствием. В доме его я провел ночь.
На следующий день я послал к нескольким членам революционной партии, чтобы найти наиболее влиятельных рабочих, ведших процессии отделов союза. Но они не нашли ни одного. Одни были убиты, а другие скрылись из дому, боясь ареста. Весь этот день и следующую за ним ночь убийства мужчин и женщин на улицах столицы продолжались, хотя и в меньших размерах. Всю ночь в воскресенье по всем улицам и мостам стояли солдаты. По моему подсчету, в воскресенье было убито от 600 до 900 человек и не менее 5 тыс. раненых. Город был как будто осажденный. Рестораны, лавки, театры были закрыты. Царя и его семейства не было в городе; никто не знал, где они.
11 января казаки и полиция заменили пехоту. Не было больше массовых убийств, были только нападения на отдельных прохожих в различных частях города и на Васильевском острове. Я имею основание думать, что войска были напоены и отправлены без предварительных указаний. Эти пьяные солдаты, казаки и полиция, натравленные на народ, совершали жестокости, которые при других условиях были бы невероятны.
Хочу привести два или три примера из множества мною узнанных и которые были подтверждены следствием, произведенным петербургской адвокатурой. Каменщик Байков вышел вечером из дому на Малый проспект. Улица была пустынна и не освещена. Внезапно 4 пехотинца сбили его с ног и уже лежачего кололи штыками. Он потерял сознание, потом, придя в себя, дополз до дому. Товарищ немедля доставил его в Мариинский госпиталь, где на нем было найдено 11 колотых ран на груди и боках и оба легкие повреждены. Студент Починков, приехавший из Архангельска, сел на конку на углу Малого проспекта и 14-й линии; не успел он сесть, как кто-то крикнул, и несколько сыщиков бросились в вагон, вытащили его оттуда и били и терзали до тех пор, пока он не потерял сознания. Только в больнице, куда его привезли, он пришел в себя. Двое заступившихся за него подверглись той же участи. Одного из них, Розова, проходившего мимо и закричавшего: "Стойте, вы его убьете", полицейский ударил шашкой по голове, и только меховая шапка спасла его. Он бросился бежать и хотел перелезть через забор, не видя другого спасения. Городовой схватил его и снова стал бить, пока казак не закричал: "Будет!" Тогда его положили в сани и повезли в больницу. Другой рабочий, Степанов, видя, как приблизительно десять красных драгун и несколько хулиганов, вернее, переодетых полицейских, били студента, спросил: "За что бьют?" В ответ Степанов был сбит, и на него посыпались сабельные удары по голове, шее и спине; затем его взяли в участок и оттуда отвезли в больницу, где он пролежал две недели. Случалось, что даже и дворники страдали от этих нападений. Петр Коробов, младший дворник одного из домов по 12-й линии, стоя на дежурстве, услыхал шум на Малом проспекте и пошел посмотреть, в чем дело. Внезапно два конных солдата с шашками наголо набросились на него и ударили его несколько раз по голове. Когда он возвратился назад, он увидел, что ворота закрыты, и вернулся на Малый проспект. Здесь он увидел группу солдат и возле них кучу тел, очевидно, рабочих. Он направился к солдатам, рассчитывая на их защиту, но вместо того получил несколько ударов прикладами. Его сшибли с ног, он потерял сознание, и был брошен в ту же кучу. Когда же, наконец, улица была совершенно очищена, солдаты подняли свои жертвы, связали их телеграфной проволокой и отправили в кадетский корпус. Там их перевязали и, насколько могли, выяснили личность. Дворник сообщил офицеру свою профессию и просил, чтобы его освободили, так как думал, что его арестовали по ошибке. Однако его вместе с другими жертвами отправили в Спасскую часть, и, несмотря на то, что он подал прошение градоначальнику, его освободили через три недели, вместе с другими 84 заключенными. Перед уходом объявили, что он был арестован за участие в запрещенном сборище на улице (хотя в момент ареста он был один). Теперь же он очутился без места и без средств к существованию. Было много подобных случаев, и установлено, что многие из жертв были подвергнуты различным истязаниям.
Глава двадцатая
Царь и его "дети"
Какими бы жестокими и бессмысленными не представлялись эти события жителям свободных стран, все они принимают еще более мрачный вид, если принять во внимание тот цинизм, с которым царь и Трепов устроили поддельную депутацию 11 января. После уничтожения нескольких тысяч жизней и нанесения неслыханных бедствий своей стране из-за желания народа послать к нему депутацию, царю вдруг пришла мысль в голову, что все-таки он может и принять депутацию. Хотелось ли ему рассеять впечатление этого ужасного дня или он просто желал пустить пыль в глаза цивилизованному миру - сказать трудно. Какая бы ни была причина, депутация была принята. Вот как она была устроена, согласно простодушному рассказу одного из рабочих, который принимал участие в этом фарсе.
"Утром 11 января околоточный пришел на нашу фабрику и сказал, что им нужен рабочий как представитель от фабрики; нужно, чтобы он был религиозен, чтобы за ним никаких проступков не числилось, не особенно умный, но со здравым смыслом, не молодой и не старик. Двух таких людей нашли: меня и Ивана. Околоточный пришел к нам и велел идти в участок. Я его спросил: "Зачем? У меня жена и дети". "Не бойся", - ответил он и увел нас с собой. Я очень боялся и думал: "Господи, за что ты меня наказываешь?" Однако мы могли бы и не волноваться, так как никакого вреда нам не причинили.