Полковник А. убежден, что малоизвестная история самоубийства Коянаги либо рассматривалась до сих пор слишком упрощенно, либо это не единственный случай провала Романа Николаевича. Ветеран КГБ, служивший в послевоенные годы в том же управлении, что и Ким, ссылаясь на некоторые документы о наблюдении за японскими разведчиками, рассказал о провальной попытке вербовки японского офицера с помощью компрометирующих его материалов. Самое удивительное, что подобный эпизод позже был в красках описан в художественной литературе. В книге ветерана разведки КГБ М. П. Любимова под названием "Декамерон шпионов" есть "Новелла о том, как трудно быть японцем, если вокруг одни русские" - о неудачной попытке заставить японского разведчика в Хабаровске работать на КГБ. Эпизод вербовки в новелле донельзя напоминает знакомую нам историю. Фабула такова. Японский разведчик по имени Ясуо приглашает в гости своего приятеля (чекиста), а тот приходит с дамой легкого поведения, которую выдает за свою сестру. После долгих, но тщетных попыток споить японца и зафиксировать его на фото в объятиях женщины было принято решение скомпрометировать его другим способом. При следующей встрече чекист в одиночку напоил японца и "…аккуратно, стараясь не шуметь, снял со стены фото императора, поставил на ляжку спящего Ясуо, осторожно дотронулся до худосочного, вызывающего жалость фаллоса, деловито взял его двумя пальцами и водрузил прямо на грудь императору, стараясь не заслонить его бесстрастное лицо". Доведя эту "композицию" до откровенно порнографической, чекист сфотографировал спящего японского разведчика, а затем попытался шантажировать его.
В литературном произведении и японец, и советский контрразведчик погибли: первый вскрыл себе живот мечом, второй - выстрелил в висок из табельного оружия. Полковник А., комментируя данный эпизод, рассказывал, что вариант, описанный М. Любимовым, совершенно невозможен хотя бы потому, что эпохи не совпадают: в книге действие происходит в либеральных 1970-х годах, и попытка завербовать японского офицера, шантажируя его непристойным снимком с портретом императора, была абсурдом. А вот в 1920–1930-е годы, на фоне расцвета националистических и ультрапатриотических настроений в Японии, это было очень серьезно. К тому же есть и другие отличия реальной и вымышленной истории. По словам полковника А., на фото была видна обнаженная женщина, которая, вероятно, и проделала всю операцию по спаиванию и компрометации. Другой человек ("доктор" -?) подключился на завершающем этапе, сфотографировав японца. Вполне возможно, что при попытке достать у него ключи офицер очнулся и всё понял. Тогда это действительно мог быть Коянаги. Скандал с битьем посуды тоже был, но повод получается уже другой, более веский. Да и долгое ожидание ответа из Токио, поздняя реакция японской прессы, сообщившей о трагедии лишь месяц спустя, отлично вписываются в общую картину произошедшего.
Если бы Коянаги попался на обыкновенной "бытовухе", он так не переживал бы - в конце концов, пьянство в разведке не настолько тяжкий проступок. Чтобы понять это, достаточно вспомнить хотя бы шокирующее временами поведение Зорге примерно в те же годы и в не менее пуританской Японии. Попытка похитить ключи и печати - да, это серьезно. Но, как мы знаем со слов священника Ота Какумин, для японцев не было тайной стремление ОГПУ подобраться к ним через русских женщин. Тем более что ключи и печати в итоге всё равно остались у Коянаги, предотвратившего кражу. Не слишком ли слабое основание для харакири? А вот если тем вечером действительно были сделаны фотоснимки, о которых говорил полковник А., и они потом были предъявлены капитану Коянаги с целью вербовки, тогда всё встает на свои места. Это был жесткий, даже жестокий шантаж, при котором действительно была задета не только офицерская честь, но и честь божественного тэнно - императора. К тому же, если Коянаги честно рассказал в своем рапорте, отправленном в Токио, о том, что произошло, то становятся понятны и шок Генерального штаба, и его отказ отвечать на рапорт, и попытки всячески замолчать эту историю в прессе, сведя ее к банальной "интрижке".
Кстати, Михаил Петрович Любимов в беседе со мной рассказал, что японский эпизод в его произведении придуман им полностью - от начала и до конца из сугубо литературных соображений. Существовала необходимость расширить "географию" книги, действие в которой изначально происходило почти исключительно в Москве. Так появились Хабаровск и в нем японский разведчик высокого ранга, что противоречило реальности 1970-х годов. А вот уже конструировал японский эпизод автор "Декамерона шпионов" по классическому шаблону вербовки на основе шантажа и с учетом национальных особенностей жертвы - даже специально консультировался с родственником-японоведом. Так что в этом смысле совпадение литературы и истории вполне закономерное. Ким работал по строгой схеме, а Любимов, сам будучи профессионалом, не раз сталкивался с такими схемами в своей практике. Из экзотики тут только портрет императора, но нельзя исключать, что в молодости Михаил Петрович слышал от коллег о чем-то подобном, со временем забыл, а потом воспроизвел "хорошо забытое старое" как творческую находку (хотя сам он об этом и не говорил). Так или иначе, можно с уверенностью говорить, что такая неудачная попытка вербовки в истории Романа Кима была, но для его карьеры это осталось без последствий - никаких упоминаний о наказании за провал в его делах нет (два выговора за утрату служебных удостоверений, например, там зафиксированы).
Возможно, это связано с тем, что инцидент с капитаном Коянаги (а вероятно, и еще с одним официальным лицом) потонул в бурном и мутном потоке вербовочных подходов, которые осуществлял Роман Ким в конце 1920-х годов. Обстановка тому способствовала: часть дипломатов и разведчиков не имела опыта работы в России, относилась к советской системе безопасности и вообще к людям свысока, пренебрежительно, экстраполируя на них книжный опыт победы над Россией в 1905 году. С противной же стороны, ОГПУ успешно модерировало условия для вербовок, создавая жилищный кризис, сажая японских разведчиков под столь плотную опеку, что у тех не было выбора в общении, предлагая для этого только свою агентуру без всяких других вариантов.
После ареста Кима его руководство с сетью агентесс разбиралось особо. Благодаря этому мы знаем имена и связи некоторых из них. София Шварц "вертелась около Касахара" (полковник, военный атташе в 1930–1932 годах), гражданка Броннер сожительствовала с помощником Касахара майором Ямаока Мититакэ, Чернелевская "опекала" третьего секретаря посольства Огата Сёдзи - профессионального русиста и разведчика (в 1937 году для ряда наших японоведов оказалось достаточно факта знакомства с этим человеком, чтобы получить высшую меру наказания - расстрел). Еще один роковой "знакомец" - выпускник Токийской православной духовной семинарии Юхаси Сигэто был возлюбленным агентессы по имени "Амазонка". Она же сожительствовала с разведчиком Таяси (не установлен) и вообще "работала недисциплинированно, знакомства заводила по своей инициативе". Были в этом списке еще и "Высоцкая", "0–36", "Рис", Дудунашвили и другие любительницы "пасти коней". Одним словом, с каким бы энтузиазмом и прославленной тщательностью ни относились японцы к своей разведывательной деятельности, в Москве их усилия сводились на нет исключительно плотным контрразведывательным обеспечением, в центре которого - пусть это прозвучит банально - словно паук в паутине, находился Роман Николаевич Ким.
В какую бы сторону ни пытались уйти от него японские разведчики, да и просто дипломаты, они оставались в паутине. Иногда доходило до курьезов, впрочем, вполне показательных. Корреспондент газеты "Асахи" Маруяма Macao - тот, что в 1925 году прибыл в Читу, чтобы писать репортаж о перелете японских летчиков в Москву, а там познакомился и влюбился в молодую красавицу Мариам Цын, - в 1931 году оказался в Москве. Влюбленный журналист приложил все усилия, чтобы найти свою Мэри, как он называл Мариам Самойловну. Это оказалось совсем не сложно. Вместе с Маруяма в столицу приехал Отакэ Хирокити, и, конечно, он немедленно встретился с Кимом. От Отакэ Маруяма и узнал, что его платоническая любовь вышла замуж. "Когда он узнал, что я являюсь женой Кима, перестал интересоваться мною". Так это или нет (в изложении Мариам Цын история нередко выглядела не совсем так, как мы ее представляем), но Маруяма пошел по стандартному пути - завел себе в Москве любовницу. Ее звали Валентина Гирбусова, и она тоже была подчиненной Романа Кима. Неизвестно, насколько продуктивна была ее работа, зато мы знаем, что встречи с ней, как и с другими агентессами, Роман Николаевич нередко проводил у себя дома, в присутствии жены - Мэри Цын. Если же Маруяма, который привлекался японской разведкой для ряда операций, докладывал о их результатах в посольстве, то особый агент Кима передавал ему эти материалы.
Мариам Цын не любила рассказывать о своем первом муже, несмотря на то, что замуж она, очевидно, выходила по любви. Кимура Хироси не случайно назвал в своей большой статье о Киме соответствующую главу "Жена, не делящаяся воспоминаниями". Думается, причиной молчания Мэри Цын была не только тайная служба ее мужа, особенно если вспомнить, что сама она служила в том же ведомстве, знала, о чем говорить можно, и могла бы рассказать не меньше, чем Роман Николаевич написал потом в своих романах и повестях. Во фразе о ночной работе сквозит простая женская ревность. Мариам Самойловна прекрасно знала, с кем и чем занимается "коновод" Ким по ночам. Знала его агентесс лично, и вряд ли у нее был повод особенно им доверять: эффектные, но часто разведенные и не слишком отягощенные моралью девушки работали с ее мужем - эффектным мужчиной экзотической внешности.
Когда Кима арестовали, Валентина Гирбусова, "опекавшая" Маруяма Macao, дала следствию показания о том, что Роман Николаевич допускал в отношении ее "вольности, переходящие за служебные рамки (поцелуи)", а однажды даже предложил провести с ним отпуск в ведомственном доме отдыха НКВД, куда она поехала, но ненадолго. Там он предложил ей выпить коньяку на балконе, но на этом вроде бы всё и закончилось. Очень похоже на правду - Роман Николаевич, конечно, не был святым. Но главное не это. Агентессы работали исключительно эффективно под руководством умного и, как мы убедились, бескомпромиссного и настойчивого профессионала, привыкшего добиваться победы.
Скорее всего, в силу уникальных данных и особенностей этого человека, с именем Романа Кима должны быть связаны многие известные успешные эпизоды работы советской контрразведки против Японии в 1930-е годы. Несмотря на то, что имя Кима в этих историях пока не упоминалось, без него существующая картина выглядит неполной или противоречивой. Так бывает в картинках-пазлах, когда до завершения работы не хватает одного, но ключевого звена. Пример такой картины, где с появлением пазла-Кима всё складывается совершенно логично, "дело о двух чемоданах".
В начале 2000-х годов журналист Елена Чекулаева случайно услышала от экскурсовода Музея пограничных войск ФСБ РФ историю необычных экспонатов - двух брезентовых чемоданов (кофров). Эти кофры и сегодня стоят в музее, но историю их появления там рассказывают уже другую. Обе они настолько фантастичны, что нет смысла их пересказывать. Экскурсоводы сходятся сейчас, после публикаций Е. Чекулаевой, только в одном: в этих чемоданах в декабре 1935 года японцы пытались вывезти за границу двух советских гражданок - мать и дочь. Вывезти отнюдь не против их воли.
В начале 1930-х в Москве работал корреспондент газеты "Токио Нити-нити" Кобаяси Хидэо. Журналист имел особый статус - к нему были прикреплены служебный автомобиль (вспомним условия работы японских дипломатов!) и личный водитель - Владимир Яцевич. Интересно, что младший брат Владимира - Леонид тоже работал шофером и тоже у японцев. Он возил военного атташе - подполковника Хата, автора инструкции по обращению с русскими женщинами. Дочь Владимира Яцевича вспоминала, что ее отец "каждый вечер после работы, не поужинав, садился за стол и что-то долго писал. Ему звонили, он волновался и скороговоркой отвечал: "Сейчас, сейчас принесу"… Он готовил отчеты для Лубянки". Значит, в ОГПУ понимали ценность Кобаяси. Младший брат - Леонид, наоборот, фрондировал. "Представляете, - говорил он, хохоча, - за мной вечно следовала машина с нквдешниками. Я однажды так газанул, что они меня потеряли. Здорово я их напугал". Поведение для водителя особого объекта наблюдения - военного атташе, согласимся, странное. Допустимое только в одном случае - если после работы младший брат точно так же, как и старший, корпел над подробным отчетом о прошедшем дне для сотрудников ОГПУ, следивших за японским посольством. То есть для группы Романа Кима.
Кобаяси снимал дачу под Москвой - в Балашихе или, возможно, в Краскове, где в то время находилась дача японского посольства. Там он встречался с семнадцатилетней Надеждой Вегенер - дочерью переводчицы посольства Марии Вегенер. Вероятно, той самой Марии, с которой, по свидетельству Ольги Потехиной, сожительствовал в 1927 году глава японской водолазной экспедиции Като. Об особенностях работы матери несложно догадаться: в обоих случаях она выступала как "учительница русского языка". Возможно (но не факт - доказательств нет!), именно ее имел в виду Роман Ким, давая характеристики своим агентессам: ""Рис" - среди японцев работала три-четыре года, сожительствовала с несколькими чинами японского атташата [военного?], по своей инициативе сошлась с Кобаяси". Следовательно, Кобаяси нарушил инструкцию подполковника Хата. Более того, он, судя по всему, не на шутку влюбился, но не в свою 37-летнюю "учительницу", а в ее юную дочь. Однажды, услышав, что Надя любит ирисы, приказал засадить ими всё пространство вокруг своей дачи - лишь бы нравилось юной возлюбленной.
В декабре 1935 года срок командировки Кобаяси в Москву истек. Пора было возвращаться в Токио, где его ждала полноценная японская семья. И тут произошло неожиданное. 24 декабря 1935 года обе женщины - и Надежда, и Мария бесследно исчезли. Нашли их только через два дня.
Утром 26 декабря начальнику Дзержинского погранотряда (станция Негорелое к юго-западу от Минска) Мироненко позвонил один из заместителей председателя ОГПУ. Высокое начальство сообщило о пропаже двух женщин. Двумя днями ранее они вошли в посольство Японии в Москве и оттуда больше не выходили. Зато в сторону границы на поезде отправились журналист Кобаяси Хидэо и атташе посольства Коно Тацуити (в документах уголовного дела значится Коона Кацуми, но, очевидно, это ошибка - такого человека в посольстве просто не было, а атташе Коно Тацуити действительно закончил свою службу в Москве в декабре 1935 года). У японцев при себе был большой багаж, в том числе два здоровенных брезентовых чемодана. Руководство ОГПУ было почти уверено: именно в этих кофрах спрятаны пропавшие женщины. Пограничникам был отдан приказ - не допустить их перевоза через границу, не сообщая японцам, что о содержимом багажа пограничникам уже известно. Задачу было поручено выполнить начальнику оперативной службы отряда П. И. Босых.
Под благовидным предлогом на станции Негорелое японцев попросили перейти в другой вагон, а по пути пограничники, которые несли загадочные чемоданы, роняли их на рельсы, били их и даже прокалывали сапожным шилом. Всё было бесполезно. Лишь в самый последний момент в одном из кофров, через образовавшуюся от ударов щель, удалось нащупать человеческое тело. Марию Георгиевну и Надежду Николаевну Вегенер извлекли из чемоданов и арестовали. Причем японский атташе, по словам Босых, даже пытался применить оружие для их защиты - разумеется, безуспешно.
Японских дипломатов отпустили, и они проследовали далее обычным порядком. 15 марта 1936 года Особое совещание при НКВД СССР приговорило Марию и Надежду Вегенер за попытку нелегального побега за границу к… высылке из города Москвы сроком на три года. Приговор для 1936 года невероятный. Не расстрел, не тюрьма, не концлагерь, а высылка из Москвы. Осужденные уехали на новое место жительства в Воронеж. Объяснить такое решение ОСО НКВД, выносившее смертные приговоры сотням тысяч людей, даже не разбирая их дела, можно только одним - семья Вегенер имела особые заслуги перед НКВД и была за это помилована. Впрочем, Мария Вегенер умерла в Воронеже уже 5 июля. Причина смерти неизвестна. Сведений о дальнейшей судьбе ее дочери Надежды в архивах не обнаружено. Водитель подполковника Хата Леонид Яцевич был арестован 5 ноября 1937 года, осужден как японский шпион и расстрелян в январе 1938 года. Старшего брата - Владимира, возившего Кобаяси, тоже арестовали, судили по тому же обвинению, но дали пять лет. Вскоре он умер в Норильсклаге.
Судя по воспоминаниям дочери Владимира Яцевича, ее родители были в курсе мельчайших подробностей романа Надежды Вегенер и Кобаяси Хидэо. Вероятно, японский журналист согласился забрать с собой возлюбленную, надеясь пристроить ее где-то за границей, но мать Нади была против. Неизвестно как, но она смогла уговорить Кобаяси вывезти тайком их обеих. Однако Яцевич, будучи агентом НКВД, рассказал Киму или кому-то из членов его группы, что женщины решили бежать. Скорее всего, это произошло уже "задним числом", когда их таинственное исчезновение в посольстве было зафиксировано группой наружного наблюдения и доложено по команде. Можно представить, какая паника началась в НКВД, особенно если учесть, что Мария Вегенер действительно могла быть агентессой по кличке Рис. Спасти положение мог только человек, державший все нити управления агентурой в своих руках… Правда, эта версия никак не объясняет невероятно мягкого приговора ОСО и загадочной смерти матери и дальнейшего исчезновения дочери. Но разве это единственная тайна "коновода"?