Одна из самых больших побед советской контрразведки на японском направлении связана с агентессой по кличке Дочка. Под этим именем скрывалась генеральская вдова Елизавета Васильевна Перская, проживавшая в Мерзляковском переулке, 15, сдававшая комнаты внаем и в 1925 году приютившая у себя японского дипломата Идзуми Кодзо из открывшегося напротив посольства. Вдова генерала пошла на сотрудничество с ОГПУ не от хорошей жизни: в том же году по обвинению в контрреволюционной деятельности был расстрелян ее сын Дмитрий Александрович. Дочь Елена (1902 года рождения) служила в библиотеке Наркомата внутренних дел, младшая - Вера работала воспитателем в детском саду. Из-за гибели Дмитрия подозрение пало на всю семью, и мать приняла удар на себя, став тайным агентом органов.
Общительные и прекрасно воспитанные девушки были рады знакомству с японскими дипломатами. Известно, что вместе с неженатым Идзуми (серьезнейший прокол японского МИДа) в Мерзляковском переулке не раз бывал будущий посол Японии в СССР Сато Наотакэ. Очень скоро очарованный московским гостеприимством и красотой Перских Идзуми перестал скрывать симпатию к Елене Перской и попросил у Елизаветы Васильевны руки ее дочери. Свадьбу сыграли в 1927 году, незадолго перед окончанием командировки 37-летнего дипломата. Следующее назначение русист Идзуми получил в Харбин, жена и теща последовали туда вместе с ним. Там Елизавету Перскую принял на связь советский вице-консул и резидент ИНО ОГПУ Василий Пудин. В Харбине Идзуми представлял особый интерес для советской разведки, так как стало известно, что в посольстве он был допущен к шифрованию секретной корреспонденции. ОГПУ потребовало от жены Идзуми - Елены получить доступ к шифрам, но та, будучи беременной, ответила отказом. В 1930 году она родила в Москве ребенка, которого назвали Тоё, то есть "Дальний Восток" по-японски, но обратно в Харбин ее не выпустили. Идзуми удалось уговорить свое начальство вновь назначить его в Москву, где он узнал, что родила Елена не от него (к чести дипломата надо признать, что он всю жизнь относился к Тоё как к родному сыну), ребенок тяжело болен и что его жена связана с ОГПУ.
После долгих и драматических перипетий, служебных проблем и личных драм, переездов на Камчатку и в Европу супруги восстановили веру друг в друга, но полностью потеряли доверие ОГПУ. Через агентуру в японском посольстве чекистам стало известно о предательстве Елены. К тому времени (1934 год) она с мужем жила за пределами СССР, а вот ее мать - бывшая агентесса Дочка за измену родине получила десять лет лагерей. Сестру Веру и ее мужа, бывших в курсе сложных взаимоотношений Елены и Елизаветы Перских с ОГПУ, расстреляли.
Осенью 1937 года Елена Идзуми (Перская) пришла в советское посольство в Праге, где сообщила, что является женой японского дипломата, работающего в столице Чехословакии и отвечающего за шифропереписку, и попросила вернуть ей утраченное советское гражданство. После проверки советская разведка приняла решение возобновить связь с Еленой и завербовать через нее ее мужа. Операция прошла успешно, и вскоре Москва получила от Идзуми шесть японских шифровальных кодов, около ста шифротелеграмм японских посольств в Праге, Берлине, Лондоне, Риме и Москве. За последующие годы сотрудничества НКВД получил от Идзуми несколько тысяч совершенно секретных документов, а коды, представленные японским шифровальщиком, были актуальны вплоть до 1943 года. "Коды Идзуми", судя по всему, сыграли одну из ключевых ролей в принятии исторического решения Ставки о переброске дальневосточных дивизий под Москву. Вклад в победу советских войск японского дипломата бесспорен. Наградой стало освобождение Елизаветы Перской в марте 1941 года и ее воссоединение с дочерью и внуком, вернувшимися в СССР. Известно, что после войны они были живы - Идзуми Кодзо, всё это время исправно работавший на советское правительство, спрашивал Москву о своей семье и получил ответ, что Тоё учится в школе, а Елена и Елизавета находятся в психиатрической больнице. Бывший японский шифровальщик после войны вышел на пенсию, был разоблачен как советский агент, но не понес никакого наказания и умер в одиночестве на родине в 1956 году.
Дело Идзуми - одно из самых громких в истории противостояния советских и японских спецслужб в предвоенный и военный период. Неизвестно, был ли причастен к нему на начальном этапе (1925–1927) Роман Ким, но он в любом случае имел к нему отношение после начала работы Идзуми на НКВД в 1938 году, когда кроме Кима читать японские шифрограммы было почти некому. Кроме того, сам подход: вербовка на "медовой ловушке", шантаж с помощью ребенка, разрешение выехать за границу с целью поддержания контактов уже по линии внешней разведки - типичен для ОГПУ - НКВД тех лет. Причем, как мы увидим далее, такой прием использовался не только против неженатых японцев, но и для работы с семейными разведчиками. Продолжения и эффективность всякий раз были разными, но выход на вербовку - типовой. И еще одним ярким примером игры, в которой при желании можно увидеть руку Романа Кима (доказательств, как обычно, нет и не ожидается), является "дело Комацубара".
Глава 12
ГЕОРГИЙ ЖУКОВ ИЛИ РОМАН КИМ?
Вновь явлена миру наша слава - мощь Японии.
И враг, и мы сами умрем от меча на поле брани.
Для тех, в ком живет дух Ямато,
настало время умереть!Тояма Тюдзан. Песнь обнаживших мечи
Подполковник Комацубара Мититаро занял должность военного атташе Японии в Москве одновременно с капитаном Коянаги. Его биография была богата событиями и, в отличие от коллеги-моряка, Комацубара был профессиональным разведчиком-русистом.
Родившись в 1886 году, он "пропустил" Русско-японскую войну, потому что в это время учился в Императорской военной академии в Токио. Окончив ее в 1905 году, четыре года "тянул лямку" в пехотном полку, а затем внезапно был отправлен в Россию в качестве помощника военного атташе в Санкт-Петербурге. За два года он познакомился с нашей страной и неплохо освоил русский язык. Вернувшись в Японию, продолжил военное образование и службу в разведке. В Первую мировую войну участвовал в осаде Циндао, зарекомендовал себя как смелый боевой офицер, успешно командовал пехотным полком, но вскоре снова вернулся в русский отдел военной разведки (4-я секция Второго отдела Генерального штаба). В 1919 году Комацубара опять отправился в Россию, но где именно он служил и чем занимался, до сих пор неизвестно. Впрочем, уже в 1920 году он вновь вернулся в Токио и, как специалист по России и русской армии, стал преподавать в своей alma mater. В феврале 1927 года подполковник Комацубара прибыл в Москву.
В ОГПУ знали об этом человеке достаточно много, чтобы начать действовать против него мгновенно. Помимо данных о его успешной военной карьере, глубоком знании России и высоком профессиональном уровне, чекистам были известны и слабости нового атташе: алкоголь, женщины, стяжательство. По прибытии в Москву Комацубара пришлось, как и его коллегам, жить в стесненных условиях, и он был вынужден задержать приезд своей семьи. Только через полгода он подал соответствующую бумагу в Наркомат иностранных дел, и жена и сын подполковника отбыли из Токио на пароходе через Тихий океан и Европу в советскую столицу. Комацубара сам настоял на таком маршруте, мотивируя это тем, что недельный переезд по Транссибу может оказаться небезопасным. В результате воссоединение с семьей произошло только к концу 1927 года. Всё это время ОГПУ трудилось неустанно.
Неудивительно, что у Комацубара появилась русская любовница. Мы не знаем, кто она, но известно, что операция, сорвавшаяся с Коянаги, здесь имела успех: Комацубара, будучи в состоянии тяжелого алкогольного опьянения, потерял ключи и печати от сейфа военного атташе. Подполковнику инцидент сошел с рук, равно как незамеченными в Токио оставались излишества, которым он предавался в "скучной Москве". Профессор Куромия пишет, что Комацубара вел "красочную сексуальную жизнь до самой смерти, оставаясь, естественно, в браке", и приводит один любопытный эпизод. В 1960-х годах некий японский ученый-филолог приехал на международную конференцию, проводившуюся в советском Таллине. В гостинице к нему подошла женщина и, не представившись, спросила, не знает ли он что-нибудь о судьбе генерала Комацубара, бывшего когда-то военным атташе в Москве. Опешивший ученый не смог ей толком ничего ответить, а от самой таинственной дамы добился только признания в том, что в конце 1920-х годов она была любовницей Комацубара. История похожа на правду, ибо совершенно непонятно, зачем такая провокация могла бы понадобиться КГБ. А бывшая агентесса, удалившись от дел, вполне могла переехать в тихую, похожую на Европу Прибалтику, где никто не мог ее узнать и припомнить давнишних московских подвигов.
В 1940 году Роман Ким в ответ на обвинения, что он был агентом Комацубара, утверждал, что, наоборот, японский подполковник был его "объектом наблюдения", и, само собой, участвовал в операции Роман Николаевич не в одиночку. Да и не только выемка ключей и печатей было ее целью. По мнению X. Куромия, Комацубара был успешно завербован либо на "медовой ловушке", либо на шантаже после того, как ему предъявили доказательства того, что совершенно секретные документы из его сейфа известны ОГПУ. На Международном военном трибунале для Дальнего Востока, чаще называемом просто Токийским трибуналом, среди обвинительных документов, представленных советской стороной, фигурировала совершенно секретная инструкция Генерального штаба Японии № 908 от 6 октября 1927 года. Документ был получен Комацубара из Токио в специальном пакете, прошитом и опечатанном сургучными печатями. Несмотря на то, что отправителем значилось Министерство иностранных дел Японии, инструкция в пакете действительно исходила от помощника начальника Генерального штаба генерала Минами Дзиро и адресовалась военному атташе в Москве. В ней излагались основы для развертывания более интенсивной разведывательной работы в СССР, способы организации антисоветской пропаганды и подрывной деятельности, включая конкретные, практические указания. На Токийском процессе генерал Минами пытался отказаться от авторства инструкции, но ему была предъявлена фотокопия, полученная в том же 1927 году из японского посольства в Москве, после чего бывший генштабист нехотя признал: "Я думаю, что было послано очень много таких писем". Источник получения фотокопии на процессе не назывался в оперативных целях.
Но это был только первый удар. К Комацубара был подведен "учитель русского языка" по фамилии Полонский. Началась операция "Генерал" или "Новый генерал". Оба эти названия были придуманы специально для прессы, и в оригинале у одной из самых грандиозных акций по дезинформации противника другой, неизвестный нам код. Точно так же и фамилия "Полонский" - лишь псевдоним бывшего подполковника Генерального штаба, подставленного чрезмерно активному японскому разведчику Кремлем с помощью специалистов контрразведывательного отдела ОГПУ, специального Бюро по дезинформации ОГПУ и Разведупра РККА. В ОГПУ этот агент носил оперативный псевдоним "Тверской".
Из агентурных данных, полученных из японского посольства (возможно, из рапортов самого Комацубара, после "потери" ключей регулярно поступавших из сейфов атташе и в Токио, и на Лубянку), ОГПУ стало известно, что подполковник "прилагает все усилия" для того, чтобы обзавестись агентом непосредственно в Штабе РККА и получать секретные данные о состоянии Красной армии прямо оттуда. Возможно, во время службы в Санкт-Петербурге Комацубара был свидетелем подобной успешной операции, проведенной военной разведкой, и теперь мечтал стать ее главным действующим лицом. "Полонский" идеально подходил на роль предателя - не старый еще человек, бывший военспец, дворянин, имевший все основания ненавидеть советскую власть, он трудился на генеральской должности в качестве гражданского специалиста в Штабе РККА, был допущен к секретной информации, но из-за низкого жалованья был вынужден преподавать русский язык иностранцам. Чрезмерная идеальность кандидатуры не смутила Комацубара, и однажды вечером в октябре 1928 года он "завербовал" Полонского во время прогулки по Серебряному Бору. Комацубара был особенно доволен тем, что на сделку с ним Полонский пошел не по идейным соображениям, а за деньги, причем большие. Так же как в советской разведке выплата больших гонораров за "меморандум Танака" считалась неоспоримым доказательством его подлинности, так и японский шпион был уверен, что если человек продается задорого, то он действительно предатель. Разведывательный бизнес везде одинаков, и последствия таких рас-суждений одинаково катастрофичны для покупателей.
Интересно, что и в этом случае польская разведка, хорошо осведомленная о тайных операциях ОГПУ против японцев, предупредила Токио о том, что "Тверской" - "подстава" ОГПУ. "Оглушенные успехом японцы ответили на это, что подстав такого уровня не бывает - слишком ценной и правдоподобной была та информация, которую гнал Полонский в Токио", - рассказывал подробно изучавший операцию "Генерал" А. А. Кириченко в документальном фильме "Дуэль разведок. Гибель японского дракона", снятом в 2004 году. "Тверской" был настолько хорош, а данные, полученные от него, казались такими правдоподобными, что японцы поверили Полонскому, а не польскому "кроту" в ОГПУ. Роман Ким на допросе раскрыл источники получения этих данных: "Я вел эти дезинформационные разработки с целью перехватить разведывательную работу местной японской военной разведки и подчинить ее контролю НКВД… В большинстве случаев материал для "дезов" брался из японских материалов - данные, получаемые ими от штабов других стран и не соответствовавшие действительности. Таким образом подтверждались ошибочные данные о дислокации РККА, новых частях и вооружении. Дезинформационный материал поступал из Разведуправления".
Грандиозная операция по дезинформации японской разведки о состоянии Красной армии продолжалась вплоть до 1937 года, когда органами НКВД были арестованы все ее основные участники с советской стороны. Среди немногих выживших был Роман Ким. Генерал-лейтенант Хата Хикосабуро, когда его арестовали, кратко упомянул о "Тверском": "Моим учителем русского языка был мужчина 45–46 лет, еще преподававший и моему предшественнику. Он ходил в неделю два раза. Впоследствии он умер от разрыва сердца. Фамилия его мне неизвестна". Признание довольно странное: не знать фамилию человека, с которым встречался два раза в неделю на протяжении двух лет, но быть в курсе причин его смерти, которая последовала несколько лет спустя. А. А. Кириченко в упоминавшемся уже фильме о противостоянии разведок заметил в связи с этим, что, когда Комацубара предъявили фото Полонского, японец "не узнал" своего учителя. Если бы чекисты не были в курсе истинного положения дел, Хата полностью отработал бы позицию ни к чему не причастного военного атташе, прикрывая "ценного агента", и никто ничего не заметил бы. Это говорит о том, что и в 1946 году уже проигравшие войну, но честно исполнявшие свой воинский долг японские разведчики искренне верили в правдивость сведений, полученных когда-то от "Тверского", а значит, операция "Генерал", или как бы иначе она ни называлась, была абсолютно успешной. Роль Романа Кима в этой истории туманна из-за до сих пор висящей густой завесы секретности, но вполне читаема аналитиками. Будучи то единственным, то ведущим "специалистом по японцам" в контрразведывательном отделе ОГПУ и непосредственно "курируя" всех субъектов операции "Генерал", он нес основную нагрузку и ответственность за успех операции. Он сам рассказал об этом в процитированном выше "признании" следователю, он же по праву должен был бы носить лавровый венок победителя.
Роль подполковника Комацубара, "завербовавшего" Полонского, убедившего Токио в том, что он действительно ценный источник, этим не ограничивалась. По убеждению ряда иностранных историков, ОГПУ провело в отношении шпиона-жизнелюба сложную многослойную акцию, и он, по всей видимости, дал согласие работать на советскую разведку. Убежденный в том, что получает настоящие секреты от "Тверского", Комацубара и сам передавал информацию - только в обратном направлении. X. Куромия подробно разбирает вероятность работы Комацубара на русских - с примерами и их анализом, насколько это возможно, учитывая опять же скудость имеющейся информации и ее закрытость. Так, летом 1929 года, в ходе пока еще политической фазы советско-китайского конфликта на КВЖД, Комацубара в специальном секретном меморандуме оповестил Токио о том, что Москва не готова ссориться с китайскими властями окончательно и не пойдет на дальнейшее обострение, способное привести к войне. 17 августа он подтвердил свое сообщение, опираясь на результаты встречи с шефом внешнеполитического отдела Штаба Красной армии. Япония в это время оценивала свои шансы в случае возможного вмешательства в конфликт и дележа КВЖД. Полные абсолютной уверенности сообщения ее военного атташе из Москвы успокоили Токио, и японцы, как говорится, проморгали стремительные наступательные операции советских войск в Маньчжурии, восстановивших статус-кво на железной дороге.