За стражниками стояли молчаливые горожане. У всех были неподвижные лица. Будто из пластилина! Они ничего не выражали, эти лица. Была кругом тысяча людей – и словно не было никого.
"Да что же это такое!" – вдруг ахнул я про себя.
Что же это? Как мог я, Женька Ушаков с улицы Красных Летчиков, оказаться здесь, в этой жуткой стране, на этом нелепом помосте, среди чудовищных, равнодушных людей?
Ужас рухнул на меня, как обвалившаяся стена. Я хотел рвануться, отчаянно крикнуть! И в этот миг прокурор бесцветным голосом спросил:
– У вас есть последнее желание?
Последнее желание?
– Да... – сказал я с надеждой. – Да! Я хочу домой!
Он досадливо качнул головой и разъяснил:
– Нет, это нельзя. Желание не должно мешать исполнению приговора.
Значит, это все же по правде? Значит, это случится?
Страх опять накрыл меня, как тяжелая волна. Но я переглотнул и остался стоять прямо. Теперь я знаю почему: под страхом во мне начинал разгораться уголек злости. Тогда я сам этого не понимал, но сейчас знаю: злой огонек помог мне устоять.
Прокурор нетерпеливо постукивал по столу крючковатыми желтыми пальцами. На столе перед ним лежало мое имущество.
– Тогда... – сказал я и переглотнул. – Тогда верните мне мои вещи.
Прокурор приподнял безволосые бугорки бровей.
– Зачем они вам?
– Не ваше дело!
На меня нахлынула злая обида: убить хотят да еще и поотбирали все! Сейчас эти мысли кажутся смешными, но тогда мне было не до рассуждений.
Прокурор пожал плечами:
– Ну... пожалуйста.
Длинной ладонью он подвинул все мои вещи на край стола.
Я взял кинжал, погладил его и, как раньше, сунул за продернутую в пояс резинку. После этого медленно пересчитал монетки. По одной опустил их в карман. Я не торопился: куда мне было спешить?
Спрятав копейки, я взял ключ. Мне опять показалось, что в него попал мусор. Я машинально поднял ключ к губам и дунул. Нет, он был чистый внутри: звонкий короткий свист рванулся из медной трубки. Тогда я свистнул еще раз, сильнее – сам не знаю зачем.
Прокурор, стражники и палач смотрели на меня удивленно и выжидающе.
Я медленно надел шнурок на шею. Прокурор нерешительно взглянул на палача и тихо, одними губами спросил:
– Не помешает?
Палач слегка поморщился и отрицательно качнул головой.
Прокурор повернулся ко мне:
– Ну? Вы готовы?
Он кивнул стражникам. Двое шагнули и взяли меня за руки.
Что? Уже?.. Гады!!
Я рванулся. Я так рванулся, что правый стражник не удержал мою руку! Я выхватил Толькин кинжал. Ну и пусть деревянный! Острой щепкой тоже можно ранить врага! Лучше биться до конца, чем погибать беспомощно и покорно!
А может, тогда я про это и не думал. Просто отчаянье и ярость бросили меня в бой, как удар сорвавшейся пружины. Левого стражника я ударил клинком по руке пониже кольчужного рукава. Вернее, хотел ударить, но промахнулся. Деревянное лезвие попало в закрытый кольчугой бок.
Сосновый клинок не сломался, не скользнул в сторону. Он прошил стальные кольца и вошел почти по рукоятку.
Мой враг хрипло закричал.
Я рванул кинжал. Клинок был красный, и с него капало. И он был по-боевому тяжелый.
Значит, есть на свете сказки!
Нет, об этой гневной радости невозможно рассказать. Только что я был беспомощный, жалкий, и вдруг в ладони надежное оружие! Я сразу ощутил волшебную силу кинжала, поверил в чудо... Ведь это же Толик... это он меня спасает!..
Ну, держитесь, скоты!
Раненый враг пятился, прижимая к боку растопыренную пятерню. Больше не сунется. Я повернулся к другому. Тот, не отрывая глаз от кинжала, перекосил рот, шагнул назад, сорвался с края эшафота и загремел по ступеням. Третий суетливо дергал из ножен саблю, но она, видать, совсем заржавела. Я бросился к этому вояке, но он не стал дожидаться и сам прыгнул вниз.
А прокурор? О, господин прокурор, где вы научились так ловко нырять под стол?
Отчаянно дыша, я повернулся к палачу. Он смотрел на меня вытаращенными глазами и держал перед собой поднятый меч. Двумя руками.
Меч палача – это инструмент для убийства, а не оружие. Драться им нельзя. Да и палач – не солдат, он привык рубить беззащитных. Правда, с перепугу он попытался ударить меня, но, конечно, промазал, и тяжелое лезвие глубоко врезалось в доски. А я сделал длинный выпад. Я достал врага лишь самым кончиком, но он тонко завопил, вскинул руки и спиной назад полетел с площадки.
Я остался наверху один. Быстро оглянулся.
И сразу вспомнил, что это лишь секундная передышка.
Выставив двупалые зазубренные копья, с четырех сторон лезла по ступеням стража. Почему-то вспомнилось совсем не к месту, как меня маленького бабушка шутя пугала "козой": выставляла растопыренные пальцы, и я визжал от веселья и страха перед щекоткой...
В толпе что-то перепуганно верещал Крикунчик Чарли.
Копья приближались.
"Все", – подумал я. Но честное слово, в этот миг я не боялся. Бой так бой! Надо половчее нырнуть под копья, чтобы оказаться в самой гуще врагов...
Я уже примерился для прыжка... и в этот миг большая серая тень прошла над площадью. Колыхнулся воздух. Мне показалось, что я услышал общий испуганный вздох, и стало тихо-тихо.
Закрыв громадными перьями солнце, на перекладину эшафота села голубая птица.
Моя Птица!
Стража обалдело замерла на ступенях.
Птица не сворачивала крылья и, оглянувшись, смотрела на меня выжидающе и тревожно.
Я понял. Я рывком вытер кинжал о плюшевую скатерть, сунул за пояс, прыгнул к Птице и ухватил ее за ноги.
– Лети, Птица!
И она рванулась в небо.
Крылья
Птицы не могут взлетать прямо по вертикали. Моя Птица ринулась вверх и вперед. И я крепко ударился о перекладину – сначала грудью, потом коленками. Твердое дерево сбило с колен старые болячки и кожу. Я почувствовал, как по моим ногам побежали тонкие струйки. Однако ветер тут же высушил их.
Птица несла меня в высоту. Мои пальцы плотно сжимали птичьи ноги повыше громадных полусогнутых когтей. Держаться было удобно, я не боялся, что руки соскользнут. Скорость была большая, встречный воздух откидывал мое тело назад. Я словно лежал на упругой воздушной подушке. Мне даже показалось, что если отпущусь, то не упаду, а буду продолжать полет, медленно снижаясь в тугих потоках воздуха.
Но, конечно, я не собирался отпускаться! Мои ладони припаялись к бугристой коже, которая обтягивала твердые птичьи ноги.
Струи воздуха выжимали из глаз у меня слезы и тут же высушивали их. Ну, если по правде говорить, слезы были не только от ветра. Еще от радости и свободы. Я посмотрел вниз: что, взяли, гады? Но внизу уже не было площади, не было города. Подо мной расстилался лес. Он густой темно-зеленой шубой покрывал пологие холмы.
Из-за холмов мне навстречу двигались большие облака. Они похожи были на белых слонов, которые стадом вышли на синие поля. Синева неба, чистая и громадная, раскидывалась во все стороны, а за холмами она сливалась постепенно с какой-то темной, почти лиловой завесой. Эта завеса закрывала горизонт...
В первые минуты я совсем не боялся. Я был свободный, счастливый. Я был победитель! Земля с ее коварством, с ее опасностями была не страшна мне. Я посмотрел на эту землю – прямо вниз. На зеленой шкуре леса лежали темные заплаты – тени облаков. Они казались совсем небольшими. И я вдруг понял, как до них далеко, какая подо мной глубина и пустота.
И вся эта пустота словно ухнула и жутко загудела. У меня чуть не остановилось сердце. Я хотел крикнуть, но едва открыл рот – и захлебнулся от ветра. Я отяжелел от прихлынувшего страха, и, кажется, ослабели руки.
Я отчаянно глянул вверх, на Птицу. Ее распахнутые крылья были неподвижны, лишь концы маховых перьев чуть вибрировали в потоках воздуха.
Длинная шея Птицы была далеко вытянута, и клюв устремлен вперед. Но когда я посмотрел, Птица словно ощутила мой взгляд: изогнула шею, повернула ко мне голову и рассыпчато застрекотала клювом. Будто сказала: "Не бойся, потерпи".
Нет, она не даст мне погибнуть. Не затем же она примчалась и унесла меня с площади! И не надо бояться. Руки еще не устали, а высота... Ну не буду смотреть вниз, вот и все.
Однако куда мы летим? И долгий ли будет путь? По правде говоря, пальцы начинают неметь. И еще одна неприятность: тугие струи воздуха медленно, но упрямо стаскивают с меня шорты. То ли резинка на поясе ослабла, то ли я сам отощал. Не хватало еще потерять в полете штаны! Впрочем, совсем они не слетят, но кинжал вывалится. А его никак нельзя терять!
Я изо всех сил надул живот. Пояс, конечно, стал туже, но сколько времени так продержишься?
Только я подумал об этом, как почувствовал, что опускаемся. Нет, дело не в том, что Птица угадала мои мысли. Просто она, видимо, прилетела куда хотела. Лес впереди обрывался на краю громадной темной синевы, пересыпанной солнечными блестками. Ветер бросил в меня запах соли, как мокрые охапки водорослей. Я понял наконец, что мы подлетели к морю...
У моря поднимались очень высокие скалы. Их вершины были плоские и сливались в одну площадку. Или даже площадь. На этой каменистой желтой площади я разглядел жидкие кучки зелени и какие-то круглые постройки. Увидеть все как следует я не мог: мы снижались все быстрее, ветер засвистел в крыльях Птицы и так хлестнул меня по глазам, что я зажмурился.
Потом скорость упала. Я глянул вниз. Земля приближалась. Она крепко ударила меня по ногам, я пробежал три шага, выпустил птичьи ноги, не удержался и покатился по мелким камням. Сел.
Птица стояла недалеко от меня. И мне показалось, что смотрит она встревоженно и вопросительно.
– Ничего, Птица, – сказал я. – Спасибо, Птица!
Она весело протарахтела клювом. И вдруг взмыла в высоту и пошла, пошла вдаль, больше не посмотрев на меня.
А я... Что теперь будет со мной? Куда я попал? Зачем она меня сюда принесла?
Я сидел на каменистой земле. Из земли пробивались редкие травинки с очень маленькими синими цветами. Недалеко от себя я увидел несколько больших старых пушек на покривившихся лафетах. А из кустов на краю площадки поднимались желтые каменные стены с двумя рядами узких окон. Это был полукруглый бастион с разрушенным верхним карнизом.
Сзади захрустел щебень. Я вздрогнул и вскочил.
Ко мне подходили трое ребят: девочка и два мальчика чуть поменьше меня ростом. Они совсем не похожи были на ребят из города – лохматые, босые, в отрепьях...
Но зато какие живые и ясные были у них лица!
Девочка оглядела меня, покачала головой и со вздохом сказала:
– Ободрался-то как... Ну-ка, пойдем.
Бастионы
Девочку звали Соти. Она смыла кровь с моих рук и ног, дала глотнуть из жестяной кружки горького отвара, залепила ссадины прохладным пластырем. Тихонько спросила:
– Больно?
– Нет... – смущенно сказал я.
У Соти были серые спокойные глаза, белые прямые волосы и тонкие умелые пальцы. На худенькой шее у нее висело ожерелье из крошечных ракушек и мелких синих цветов, которые росли здесь повсюду. Оно качалось и задевало мою щеку, когда Соти наклонялась...
Девчонки в нашем классе разом скривились бы, увидя ее пыльные босые ноги, облезлую от загара переносицу и разлохмаченное внизу платьице из серой дерюжки (вернее, не платьице, а маленький мешок с дырами для головы и рук). Но Соти была славная, несмотря на свой наряд из мешковины...
Дерюжные мешки разной длины и ширины носили и другие здешние ребята. А кое-кто был в таком тряпье, что сразу и не разобрать, что это: штаны с рубахой, остатки халата или просто лоскутки, связанные тесемками. Лишь на одном из мальчиков я увидел нормальную одежду – старенькую, но приличную.
Мы расположились в тени квадратной башни на траве. Пока Соти лечила меня, ребята стояли в сторонке. Ни о чем не спрашивали. Потом смуглый тощий мальчишка лет восьми притащил еду в большом лопухе: две вареные рыбины и крошечный кусочек хлеба.
Я сидел, прислонившись к теплым камням башни, и мальчик положил шероховатый лопух мне на колени. Заботливо сказал:
– Ешь осторожней, не подавись. В рыбе кости. – И добавил доверительно: – Я все время давлюсь...
– Потому что жадничаешь, – заметила Соти.
Остальные засмеялись, но не обидно. Мальчик тоже засмеялся. У него был веселый рот с засохшей ранкой на верхней губе и редкие зубы. Он объяснил:
– Я не жадничаю, а тороплюсь... Ты смотри, не торопись.
– Не буду, – пообещал я и проглотил первый кусок. И спросил, глядя в озорные глаза мальчишки: – Тебя как зовут?
– Уголек... А правда, что ты прилетел на птице? Все говорят, а я не видел. Я в башне котелок чистил.
– Правда.
– А это твоя птица? Ручная?
– Нет, не ручная. Просто мы подружились...
– А как? Ты расскажешь?
– Дай человеку поесть! – прикрикнул светловолосый паренек лет четырнадцати (ребята звали его Галь). – Расскажет, когда придет время.
– Да я могу и сейчас, – торопливо сказал я. Потому что ясно было, что это друзья.
Но Галь остановил меня:
– Лучше потом. Когда придет Дуг...
"Кто такой Дуг?" – подумал я, и в эту секунду Уголек радостно завопил:
– А вот он идет!.. Дуг! Дуг, смотри, к нам еще один вырвался! Дуг, он прилетел на птице!
Я взглянул, быстро отложил еду и встал. Как перед командиром. Мягкой походкой шагал к нам громадный парень. Буйно клубились и горели на солнце его огненные кудри. На лице и на плечах парня проступали сквозь прочный загар золотые россыпи веснушек.
Я почему-то сразу вспомнил нашего вожатого Сашу из лагеря "Горный ключ", хотя Саша был невысокий и белокурый. А, вот в чем дело! У Дуга оказались такие же ярко-синие глаза. И улыбка его была похожа на Сашину.
Дуг подошел, веснушчатой лапой провел по моим волосам, сказал, как знакомому:
– Вырвался? Неужели на птице? Вот молодчина! Да ты садись, поешь... – И добавил ободряюще: – Теперь ничего не бойся. Сюда никто не доберется, никто тебя не обидит.
Это я и сам понимал. Я тоже улыбнулся и хотел ответить, что я очень рад, и что меня зовут Женька, и что наконец-то я встретил на этом острове настоящих людей. Но резко закружилась голова, и будто холодными ладонями сдавило затылок.
– Ой-ей... – негромко и озабоченно проговорил Дуг. Подхватил меня и понес в низкий каменный дом, который, как перемычка, соединял квадратную башню с полукруглым бастионом.
В темной прохладной комнате Дуг уложил меня на топчан с мягкой сухой травой и укрыл рваной курткой, от которой вкусно пахло дымом костра.
– Поспи, – сказал Дуг.
– Да нет, я совсем не хочу...
Дуг сказал настойчиво и ласково:
– Хочешь, хочешь.
И правда, я сразу уснул.
Когда я открыл глаза, в окошке светилось неяркое вечернее небо, а у стены горела смолистая ветка: ее воткнули в расщелину между камнями. Рядом со мной сидел Уголек. Он восхищенно сказал:
– Знаешь, сколько ты спал? Вчера полдня и сегодня день!
Я сразу поверил. Потому что чувствовал: больше всего на свете мне нужно сбегать в какой-нибудь укромный уголок, чтобы не лопнуть. Уголек меня понял и поманил за собой.
Когда мы вернулись, в комнате сидели ребята и Дуг. Меня опять покормили. Потом Дуг весело сказал:
– Теперь давай рассказывай...
И я стал рассказывать.
...Ребята не очень удивились, когда узнали, что я не с острова Двид. Они, конечно, и раньше слыхали, что есть на свете другие земли. Правда, знали они о нашей планете мало. Все, что было за островом, называлось "Дальний мир". В школах ребятам толковали, что "Дальний мир" – это такие страны, где люди живут жестоко и неразумно: только и делают, что убивают друг друга, стараются нажить богатства и губят леса и моря. Конечно, в этом была кое-какая правда, но выходило так, будто на Земле нигде, кроме острова Двид, не осталось разумных людей. И будто не было на свете нашей страны!
Я им объяснил как умел, что такое на самом деле "Дальний мир". Про Москву рассказал, про космонавтов, про разные страны и про наш городок. А потом – про то, как попал на остров. Ну и про все остальное. Честно признался, что бежал от Ящера и что ревел от страха в темнице. Никто даже не улыбнулся.
Зато все радовались, когда услышали про бой на эшафоте! Каждый по очереди брал и разглядывал мой деревянный кинжал – тяжелый, будто из стали. А Уголек размахнулся и ударил в каменный пол. Я вздрогнул. Но кинжал вошел в камень, как в сухой песок...
Однако больше всего ребята удивлялись истории с птицей. Дело даже не в том, что я подружился с ней и она спасла меня. Легенды о таких случаях были известны на острове. Но с давних времен этих птиц никто уже не встречал, они стали полусказкой.
– Считается, что они давно вымерли, – объяснил Дуг. – Это древние птицы. Они заселяли наш остров много веков назад.
– А Ящер? – вспомнил я. – Он тоже древнее животное?
Дуг хмуро сказал:
– Ящер вообще не животное. Это... даже не знаю, как объяснить. Тут надо долго рассказывать.
– А ты расскажи! – зашумели ребята. – Расскажи, Дуг!
– Вы же сто раз эту историю слышали...
– А Женька не слышал, – возразил Галь. – Ты расскажи. Мы тоже послушаем.
– Ладно. Только попозже, у костра.
Когда стемнело, большой месяц повис вниз рогами, будто хотел воткнуть их в горизонт. Я опять вспомнил сине-желтый мяч в траве у берега, наше озеро, наш город и дом. И стало тоскливо до слез. Но ребята разожгли на площадке за башней маленький костер и позвали меня.
Я сел в общем кругу.
Отблески огня словно гладили щеки ребят оранжевыми ладошками.
Я знал уже всех, кто сидел у огня. Вместе с Дугом их было одиннадцать. Здесь они оказались в разное время, но истории у них были очень похожие.
Эти ребята бежали из города. От жестокостей, от унылой жизни, от идиотского "равновесия порядка".
Чаще всего бежали из приютов. Если у кого-то умирали родители, этого ребенка отправляли в казенный "дом воспитания", а там жизнь была еще горше, чем у обычных школьников. На острове привыкли беречь и ценить свое: свой дом, свою мебель, свою клумбу, своих детей. А в "доме воспитания" ребята становились как бы ничьи. Их кормили и одевали не хуже, чем в семьях, но радости они не видели никакой. Дуг сказал: "Это было как сплошной дождливый вечер..."
Во имя "равновесия порядка" их отучали смеяться и громко разговаривать. Им запрещалось даже громко кричать во время наказания. Но самое главное вот что – им не разрешали дружить! Им говорили: у нас все одинаковы и нельзя кого-то любить больше, чем остальных. Видимо, воспитатели боялись. Ведь если люди дружат, они становятся сильнее, они могут спорить и бороться...
Первым бежал в леса Дуг. Это случилось пять лет назад. В тот день Дуга сильно исхлестали за то, что он украдкой играл с малышами и делал им из бумаги кораблики. Ночью Дуг ушел. Двух малышей он увел с собой.
Ребят не искали. Считалось, что хитрые тропинки сами приведут мальчишек обратно в город. Ну а не приведут – тем хуже для беглецов: значит, они сгинут в лесу без следа. Но Дуг с малышами пробился к морю. В отвесной скале отыскал незаметный проход в разрушенную горную крепость.
В то время Дуг был таким же мальчиком, как я сейчас.