– А если ты… волшебница, ты могла бы сделать маленькое чудо и вылечить мою маму? – спросила Сашка.
Девчонка уставилась на нее во все глаза. В палате повисла напряженная тишина.
– Ты что, это запрещено, – прошептала она.
– Почему запрещено? – спросила Сашка.
– Ни почему. Запрещено, и все тут! Вы, люди, сами тут со своими проблемами разбирайтесь. – И она отвернулась, надув губки.
Вдруг дверь палаты распахнулась – зашла темнокожая дородная медсестра. Сашка обомлела, судорожно соображая, как объяснит свое внезапное появление. Но медсестра не обратила на нее никакого внимания, точно та была пустым местом.
– Уф-ф-ф! – выдохнула Сашка, все еще не веря в удачу.
– Вот дурочка! Она же не видит нас! – хихикнула девчонка.
Медсестра машинально поправила подушку и бегло проверила показания приборов, на ходу делая пометки в обходном листе. Краем глаза Сашка заметила, с каким напряжением девочка следит за приоткрывшейся дверью в коридор. Но стоило ей чуть сдвинуться на сиденье стула, как кошка молнией метнулась и загородила проход, вздыбив шерсть и воинственно колотя себя хвостом по бокам. В ее янтарных глазах плясали злые искорки.
– Вот видишь, опять! – капризно протянула девочка, ерзая на стуле. Она взяла из воздуха большую шоколадку, развернула, бросив обертку на пол, и положила в рот большой кусок.
Завершив осмотр, медсестра поспешно вышла в коридор, плотно притворив за собой дверь. Кошка сразу присмирела. Она ластилась к Сашке, крутилась вокруг ее ног, словно упрашивая идти следом, а затем легко вспрыгнула на кровать и улеглась, свернувшись калачиком.
Сашка медленно подошла и взяла мамину руку – прохладную, вялую, неживую.
– Мама… – снова тихо позвала она. – Мама! Я знаю, ты слышишь меня. Я так долго шла к тебе…
Сашка опустилась на пол у кровати, не выпуская маминой ладони, и, упершись в нее горячим лбом, стала говорить:
– Я недавно узнала об одной маленькой девочке. Она была совсем одна. Ни мамы, ни папы, никого на всем свете. И казалось, что нет в жизни ни радости, ни счастья, ни надежды. Только непроглядная темень за окном, слипшаяся комками серая манная каша, железная кровать с продавленными скрипучими пружинами и сердитые окрики воспитателя. Но однажды ей открылось окошко в другой мир, полный красок, смеха и музыки. Там все дети улыбались и ели огромную, похожую на облако, сладкую вату. И все крепко держали за руку родителей. А когда погас свет, началось волшебство. Суровые львы стали совсем смирными и по взмаху дрессировщика прыгали на тумбы и через обруч. Неуклюжий медведь плясал с бубном. Мартышки в ярких платьях катались на велосипеде. И клоуны все время выкидывали какие-то штуки и потешались над серьезными пузатыми дядьками из зала. Но больше всего ее поразила маленькая гимнастка. Она вся переливалась серебряными блестками, как рыбка, и блуждающий луч прожектора едва успевал выхватывать ее, легко перелетающую с трапеции на перекладину. Она ныряла в темноту, как в океан, и казалось, волны подхватывали и качали ее. И весь зал затаил дыхание, словно неосторожный возглас или скрип кресла могли разрушить колдовство, и эта маленькая хрупкая девочка сорвалась и разбилась бы, как фарфоровая статуэтка. И тогда та, одинокая девочка из приюта, поклялась, что ее не сломят никакие невзгоды. Она вырастет сильной и смелой и станет знаменитой воздушной гимнасткой. И будет выполнять самые страшные и опасные трюки. И зал будет так же замирать от ужаса и восхищения и взрываться аплодисментами.
Сашка все говорила и говорила, сбиваясь, закрыв глаза и чувствуя лишь прохладу маминой ладони. Вдруг она ощутила, как ей на плечо легко опустилась чья-то рука. Обернувшись, она увидела, что это Ляля. Только сейчас в ее глазах не было капризного самодовольства избалованного ребенка – в них дрожали слезы.
– Я… тебя вспомнила, – прошептала она. И вдруг стала таять в воздухе, расплываясь, как легкий туман. Сашка охнула и сползла на пол.
Глава VI
…Датчанин гневным взглядом окинул чужака.
Коням всадили шпоры наездники в бока.
Во вражий щит нацелясь, склонились копья их,
И Людегаст встревожился, хоть был могуч и лих.
С разбега сшиблись кони и на дыбы взвились,
Потом друг мимо друга как ветер понеслись.
Бойцы их повернули и съехались опять,
Чтоб счастья в схватке яростной мечами попытать.
Врага ударил Зигфрид, и дрогнула земля.
Столбом взметнулись искры над шлемом короля,
Как будто кто-то рядом большой костер зажег,
Бойцы друг друга стоили: взять верх никто не мог…"Песнь о Нибелунгах"
Тягучие воды Зеркала Судеб окружали Сашку со всех сторон. Она не могла разлепить глаза, вдохнуть, нащупать опору под ногами, и вязла, как муха в сгущенном молоке. От нехватки воздуха легкие невыносимо жгло, а голову словно стянуло стальным обручем.
– Плыви все время вверх, не сдавайся! – послышался знакомый серебристый перезвон.
Превозмогая боль, Сашка напружинилась, наугад устремляясь вперед, и вынырнула на поверхность. Она жадно глотала воздух, бешено колотя руками по мертвой глади озера и не веря в свое спасение.
– Дыши, дыши, – звенел серебром голос. – А теперь соберись с силами и плыви к берегу.
Легко сказать "плыви". Вода в озере напоминала кисель – обволакивала, затягивала, сковывала движения. Отчаянно трепыхаясь, Сашка выбилась из сил, но так и не приблизилась к берегу. Ее охватили усталость и отчаянье.
– Не сдавайся, – настойчиво звенел голос у самого уха. – Не смей сдаваться!
Из последних сил она перевернулась на спину и легла, широко разметав руки и ноги, как морская звезда. Вода держала ее, словно перина.
Осьминог
был одинок,
без друзей был
как без ног.
Обрывок детского стишка всплыл в памяти и застрял, бесконечно прокручиваясь. Шевеля руками и ногами, как осьминог – щупальцами, Сашка медленно стала продвигаться к берегу. Она видела лишь высокий каменный свод, по которому, как северное сияние, блуждали искрящиеся отсветы водной глади. Серебряный голос умолк, и единственные звуки, которые слышала Сашка – свое хриплое дыхание и тихие всплески смыкающихся вод озера.
– Осьминог был одинок, – монотонно твердила Сашка, делая очередной взмах. – Одинок был осьминог.
Наконец ее ноги коснулись дна, и она, словно ящерица, выползла на берег. У нее не осталось сил, чтобы радоваться спасению. Она – выбралась. А Тобиас – нет. Как она скажет об этом его родным, Грэю, Эвейн?
Сашка почувствовала теплое дыхание у своей щеки. Приоткрыв глаза, она увидела, что над ней склонился единорог.
– Надо встать. И идти.
– Не могу, – простонала Сашка.
– Надо, – настойчиво повторил голос. – Испарения озера не менее опасны, чем его глубины. Они стирают память.
– А я и хотела бы – все забыть, – прошептала Сашка.
– Вставай же, идем! Там, наверху, восходит солнце!
– Я должна проститься с Тобиасом, – сказала Сашка, поднимаясь. Тело ломило от усталости, но решимость придала ей сил.
Они вернулись в пещеру, которую охраняло изваяние василиска, в дикой злобе оскалившего острые клыки. Спотыкаясь, Сашка бросилась к Тобиасу. Слезы застилали ей глаза. Она гладила холодный камень, всматривалась в такое знакомое лицо, стараясь навеки впечатать его в память. Он встретил смертельную опасность лицом к лицу. Ярость, жгучая ненависть к василиску зрели в ее груди.
– Ах ты мерзкая, поганая, подлая тварь! – крикнула она и, выхватив клинок, кинулась к окаменевшему чудовищу. Ее накрыла удушающая волна гнева, она изо всех сил колотила, крушила изваяние, и от каждого удара Хвитинга от каменного истукана отлетали острые осколки. Сталь звенела и вибрировала в ее руках, и эта дрожь отдавалась во всем ее теле. Раздался ужасный грохот: окаменевший василиск раскололся надвое, а затем рассыпался грудой обломков. И сразу стало словно легче дышать. Сашка распрямилась и утерла пот со лба. Тобиас был отомщен. Ничто не напомнит теперь о его подлом убийце.
Сашка бросила прощальный взгляд на парнишку и вздрогнула, заметив, что статуя покрылась сеткой мелких трещинок, как дореволюционная чайная пара в серванте Анны Петровны. Кое-где серый камень отслоился и осыпался, как старая штукатурка, и под ним проглядывала кожа.
– Смотри, смотри же! Там, под этой каменной коркой, – Тобиас! – воскликнула она.
Единорог положил голову Сашке на плечо и глубоко вздохнул.
– Может, это осколки пробили каменную броню? – растерянно предположила Сашка.
– Василиск повержен, и его чары ослабли, – печально прозвенел серебристый голос.
Сашка осторожно попробовала отколупать каменную чешуйку ногтем, но безуспешно – скорлупа намертво приросла к коже.
– Оставь все как есть. Ничего уже не исправить, – единорог мягко потянул ее за рукав.
– Как освободить его из этого ужасного… саркофага? – подняла глаза Сашка.
Единорог, еще раз тяжело вздохнув, коснулся губами ее правой руки, все еще судорожно сжимавшей Хвитинг.
– Его нужно омыть теплой живой кровью.
Сашка не раздумывая полоснула клинком по левой ладони. Заструилась кровь. Сашка провела ладонью по щеке Тобиаса, закричала от дикой боли и отдернула руку: та покрылась язвами и волдырями, словно на нее брызнули кислотой. Камень, на котором остались кровавые отпечатки ее ладони, шипел и пузырился, как сода в уксусе. Серая маска слезала, открывая настоящее лицо Тобиаса. Его выражение было таким умиротворенным, а на щеках еще играл румянец – казалось, он просто крепко уснул.
Закусив губы от боли, Сашка снова и снова прижимала ладонь к статуе. Каменный панцирь шипел и таял от ее прикосновений. Руку невыносимо жгло, из язв сочились гной и сукровица. "Медленно, слишком медленно!" – злясь на саму себя за слабость, шептала Сашка и, вынув Хвитинг, еще раз крест-накрест полоснула по уродливо распухшей ладони. Кровь хлынула сильнее. Через несколько минут она обагрила все – от носков сапог до непослушных вихров на макушке Тобиаса.
На подламывающихся ногах Сашка спустилась к ручью, который тихо журчал между камней, и опустила пылающую руку в ледяные струи. Боль немного утихла. Она достала из рюкзака майку и разорвала ее надвое. Одним куском материи она коряво замотала искалеченную ладонь, а другую тряпицу смочила в воде, чтобы смыть кровь с лица Тобиаса.
– Он… совсем как живой, – прошептала она, пристально вглядываясь в его черты, словно надеясь увидеть хоть малейший признак жизни. Но парнишка был неподвижен.
– Твое горе разрывает мне сердце. Его можно оживить, – помолчав, сказал единорог. – Но знай: яд василиска превращает в камень не только тело, но и душу. Это уже не тот Тобиас, которого ты знала. Так или иначе, тебе придется смириться с тем, что ты потеряла друга.
– Мне плевать! Он будет жить, это главное! – воскликнула Сашка.
– Хорошо бы ты не раскаялась в своих словах, – ответил единорог.
Он медленно приблизился к неподвижному телу, склонился над ним и с силой выдохнул в лицо юноши, сдув прядки волос со лба. Прошла пара тягостных мгновений, и веки Тобиаса слабо дрогнули, а затем распахнулись. Сашка бросилась к нему и тут же застыла на месте, наткнувшись на холодный отчужденный взгляд.
– Тобиас, это же я, – тихо сказала она. – Ты что, не узнаешь меня?
– Разумеется, я тебя узнал. Это из-за твоей глупости и самонадеянности я оказался в этом чертовом подземном лабиринте, где каждую минуту мне грозит смертельная опасность, – зло бросил Тобиас, разминая затекшие ноги.
– Да, это все по моей вине, – пробормотала Сашка и закусила губу. Вдруг лицо Тобиаса неожиданно смягчилось.
– Подойди, помоги мне подняться, – попросил он.
Сашка подбежала и склонилась над ним. Тобиас резко повалил ее на землю, прижал коленом и грубо обшарил.
– Где оно?! – взревел он.
– Что?! О чем ты говоришь?
– Кольцо?! Где кольцо?
– Я потеряла его. Когда мы убегали от тролльда. Ремешок порвался, и оно соскользнуло, – пролепетала Сашка.
Лицо Тобиаса исказилось от бешеной ярости. Он замахнулся, и Сашка инстинктивно зажмурилась, ожидая удара. Раздалось громкое ржание. Распахнув глаза, девочка увидела, что единорог взвился на дыбы. Его ноздри грозно раздувались, а рог излучал серебристое сияние.
Лицо Тобиаса исказила гримаса боли. Он схватился за голову и застонал.
– Тобиас, что с тобой? – прошептала Сашка.
– Я… не знаю. Я словно стал бревном. Нет, куклой, марионеткой. Голос в моей голове диктовал мне, что делать.
– Голос? В твоей голове?
– Да. Звучит глупо. Голова просто раскалывается. Я сделал тебе больно? – он подал ей руку и помог подняться.
– Нет, все в порядке.
– О том, что произошло здесь, никому ни слова, хорошо? – попросил он. – В этих чертовых катакомбах недолго умом тронуться и начать слышать разные голоса. Я не хочу, чтобы меня считали сумасшедшим. Давай выбираться.
Время, как и все остальное, утратило привычное значение. Сашка, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь на мокрых камнях, брела вдоль подземного ручья. Не осталось ни мыслей, ни желаний, кроме одного – не потерять из вида коричневые сапоги Тобиаса, испачканные ее кровью, которые шагали где-то впереди. Не осталось иных чувств, кроме пульсирующей боли в левой руке. И она была благодарна ей, потому что это доказывало – она еще жива.
Единорог велел ей держаться русла ручья, сказав, что это самый верный путь наверх. Сам он изредка показывался в отдалении и вновь скрывался в бесчисленных разветвлениях подземного лабиринта. Они все шли и шли, пока Сашка окончательно не выбилась из сил.
– Тобиас, – тихо позвала она. – Давай передохнем?
– Хорошо, – вздохнул он, хотя готов был продолжить путь. Он опустился на землю, привалившись спиной к огромному валуну, и с наслаждением стянул сапоги.
Сашка села чуть поодаль. Из темноты вышел единорог.
– Ты так устала, – прозвенел чистый голос. – Спи, я покараулю твой сон.
И Сашку тотчас, словно ватным одеялом, накрыло тяжелым забытьем. Во сне она блуждала по бесконечным коридорам с тысячей закрытых дверей, стучалась, кричала – и все напрасно. Проснувшись, она с облегчением увидела, что единорог все еще здесь, и обняла его за шею, прошептав:
– Спасибо.
Тобиас крепко спал, привалившись к валуну. "Интересно, что ему снится?" – подумала Сашка. Она тихо скользнула рукой в рюкзак и достала зеркальце мермейд, которое спасло ей жизнь, обратив в камень василиска. Она бесшумно подкралась к спящему и поймала его отражение в зеркале. Из тумана возникла четкая картинка. В огромном зале, где стены были богато задрапированы багряным бархатом и украшены старинными полотнами, горели факелы. В их неверном свете Сашка увидела, что на огромном золотом троне в середине зала восседает закованный в латы рыцарь. Его лицо было укрыто забралом, а на гербе изображен хищный орел. Над головой рыцаря раскрыла капюшон исполинская змея. "Помни, кто твой настоящий враг", – прозвенел серебряный голос.
Сашка резко отпрянула. Тобиас застонал во сне.
– Кто это был? – спросила Сашка единорога.
– Это Змей. Кажется, ты уже слышала о нем?
– Да, Римдал рассказывал эту сказку.
– Сказку – или забытое предание? Римдал – или Ладмир? – прозвенел голос.
– Так это был… – Сашка задохнулась. Так вот где она видела этот знак – круг, перечеркнутый двумя сходящимися линиями! Руна, которая проступила на Хвитинге в тот момент, когда Сашка взяла его в руки, в точности повторяла рисунок, который она видела на руке Римдала. Или, как стоит уже привыкнуть его называть, Ладмира.
Но почему великий маг предстал перед ней в образе нищего странника, почему позволил гвардейцам заковать себя в цепи, спалить дом родных Тобиаса? Вопросы теснились в ее голове и требовали немедленного ответа.
Словно прочитав ее мысли, единорог тряхнул гривой.
– Планы Ладмира известны лишь ему одному.
– А как ты вообще оказался в заточении в Лабиринте? – спросила Сашка.
– Это Змей. Василиск служил ему, как верный пес. По древнему пророчеству, Змея победит армия под знаменем Единорога. И он один за другим истребил всех. Я – последний. Чтобы сполна насладиться ощущением своей безграничной власти, он решил сохранить мне жизнь, но держал под надежной охраной. Он свободно перемещается между мирами, но не в силах проникнуть в Запредельный мир. Впрочем, как оказалось, здесь есть те, кто слышит его приказы и рад услужить своему господину.
– А почему я слышу тебя, ведь кольца уже нет? – пришло вдруг в голову Сашке.
– Мы, единороги, со стародавних времен прекрасно ладили с людьми и без всякого кольца, – тихо фыркнул он в ответ.
Когда Тобиас проснулся, они продолжили путь и через какое-то время вышли в огромную пещеру, населенную сотнями летучих мышей. В ее своде виднелось узкое, как слуховое окно, отверстие, через которое пробивался солнечный свет.
"Падать было легко, а как же взобраться наверх?" – озадаченно подумала Сашка. Она незаметно бросила взгляд на Тобиаса. Это был он – и одновременно нет. Он словно стал старше на десяток лет. Плотно сжатые губы, складка между сдвинутых бровей – его новое лицо, незнакомое, чужое. Сашка отвернулась, закусив губы. Главное – выбраться.
Тобиас попробовал вскарабкаться, цепляясь за камни и торчащие корни деревьев, но земля осыпалась под его ногами. Разозлившись, он пинками расшвырял кучу прелых листьев, с тоской глядя в лоскут солнечного света.
Что-то легко коснулось Сашкиной руки. Обернувшись, она увидела единорога.
– Садись и держись крепче, – прозвенел голос.
Сашка мигом уселась верхом и обняла его за шею. Единорог взмыл вверх, как птица, без видимых усилий, легко и свободно. И первое, что увидела Сашка, когда открыла слезящиеся от яркого света глаза, – морда Гармра. Гигантский пес взирал на них с нескрываемым любопытством, но, кажется, настроен был вполне миролюбиво. "Может, он охраняет только вход в лабиринт, и ему совсем безразлично, что кому-то удалось разыскать выход?" – подумала Сашка. Она увидела разметанные по земле стебли гринворина – увядшие, но пока еще крепкие. Для верности она оплела одну из лоз другой и, крепко обвязав себя за пояс, сбросила конец в пещеру. Тобиасу, хоть и не с первой попытки, удалось вскарабкаться на достаточную высоту, чтобы ухватиться за стебель. Худощавый на вид, он оказался неожиданно тяжелым. Сашка почувствовала, как ее тащит к краю ямы – еще секунда, и она загремела бы вниз, но единорог ухватил ее за ворот. Сообща им удалось вытянуть Тобиаса.
Но стоило ему встать на твердую землю, как Гармр, благодушно задремавший на ярком полуденном солнце, поднялся, вздыбив шерсть на загривке. Он не мигая уставился на Тобиаса и оскалил клыкастую пасть.
Единорог метнулся и встал на пути грозного зверя. Он готов был ценой собственной жизни защищать того, кто без сожалений расправился бы с ним в пещере. И хотя противник заведомо проигрывал ему, Гармр присмирел и прижал уши.
– Теперь вы в безопасности, но не искушайте Хранителя Лабиринта и не задерживайтесь в долине, – прозвенел голос.