В действительности Меншиков располагал девятью тысячами человек, в то время как у шведов насчитывалось свыше шестнадцати тысяч, почти вдвое больше. Эта цифра выяснится позже, а в тот момент светлейший не располагал более или менее точными данными о численности неприятельских войск. Быть может, эта неосведомленность была и полезной, ибо давала основание князю действовать решительно и напористо. Он знал, что перед ним стояла армия, потрясенная и деморализованная поражением под Полтавой и утомленная трехдневным бегством. Знал он также, что шведы не располагали ни порохом, ни запасами продовольствия и фуража. Все это, вместе взятое, давало ему основание потребовать от Левенгаупта немедленной капитуляции.
Но вместе с тем Александр Данилович, как увидим ниже, не исключал и сражения с неприятелем, причем его суждения о моральном состоянии шведов обнаруживают в нем достаточно тонкого психолога. У шведов, считал он, не было третьего пути – пути отступления: они могут либо капитулировать, либо сражаться, причем сражаться с отчаянием обреченных. В этом случае русские войска тоже могли понести немалые потери. Вот почему Александр Данилович использовал все рычаги воздействия, чтобы избежать сражения и принудить неприятеля к капитуляции.
Левенгаупт предпринял лихорадочные поиски выхода из критического положения, в котором оказалась армия, оставленная ему королем.
Он собрал всех офицеров, командовавших полками, и изложил им требование Меншикова. О том, как развивались дальнейшие события, расскажут нам два его участника. Лейтенант Вейе, из шведского лагеря:
"После непродолжительного совещания он (Левенгаупт. – Н.П.) велел каждому из присутствующих отправиться в свои полки и спросить у солдат, желают ли они сражаться или капитулировать. Солдаты поначалу давали неопределенные ответы: одни ссылались на то, что не все обеспечены оружием, другие говорили, что им безразлично, третьи – если понадобится, то они выполнят свои обязательства, и только один майор Гольде от имени оболяндских всадников надавал большие обещания. Поэтому Левенгаупт не пожелал принимать решение, но велел еще раз полковым командирам, чтобы каждый из них спросил у солдат, желают ли они сражаться или нет и хотят ли кавалеристы и драгуны атаковать вражескую пехоту, так как пехоты у нас мало […] Большинство драгун хотели сдаться, ссылаясь на то, что без пехоты ничего не смогут сделать". Левенгаупту ничего не оставалось, как принять условия капитуляции, продиктованные Меншиковым.
Послушаем героя Переволочны Александра Даниловича Меншикова. 30 июня, когда шведы сдавали оружие, он доносил царю: "Сего числа мы неприятеля здесь в Переволочне настигли, который стал уже перебираться, а имянно король сам с драбантами и с Мазепою перебрался прошедшей ночи, а на сей стороне остался Левенгаупт, который против нас в ордер-баталию построился.
А как мы усмотрели, что не в малом числе обретаются, а имянно что по последней мере будет у него войска около восьми тысяч, того ради разсудили мы, что если с таким не безсильным и отчаянным неприятелем в бой вступить, то не без великаго урона у нас было бы, и для того я, построя своих людей против онаго неприятеля в ордер-баталию, послал к нему, Левенгаупту, своего генерал-адъютанта с таким предложением, что понеже они спасению своему никакого иного способа не имеют, то хотят или сдаться на аккорд или нет. На что отповедью прислан к нам генерал Крейц, и хотя от онаго и были к их пользе некоторые запросы, однако с малою им пользою тот аккорд учинен, и всех их, как генералов, так и прочих офицеров и рядовых, со всею амунициею через тот аккорд мы приняли, которые сего числа пришли и все строем кладут оружие и наш караул к ним приставлен. Также и пленные наши, колько их в неприятельских руках было, все выручены, меж которыми и зять мой и иные многие офицеры".
Вырученный из плена "зять мой" – не кто иной, как бригадир Алексей Федорович Головин, схваченный неприятелем во время вылазки из Полтавы 15 мая.
Итак, в письме к царю Меншиков сообщил, что шведов у Переволочны было около восьми тысяч. В тот же день, 30 июня, светлейший поделился радостью в связи со счастливым исходом операции с супругой. Дарье Михайловне он сообщал, что "бегучаго от нас неприятеля здесь мы сего числа настигли и только что сам король и с изменником Мазепою в малых людях уходом спаслись, а достальных шведов всех живьем на аккорд в полон побрали, которых будет числом около десяти тысяч, между которыми генерал Левенгаупт и генерал-майор Крейц. Пушки, всю амуницию тоже взяли".
Как видим, здесь фигурировала иная цифра взятых в плен – не восемь, а десять тысяч. Каково же было удивление князя, когда, по уточненным данным, шведов оказалось в плену 16 275 человек. Именно такая цифра пленных фигурирует в русских источниках.
Случившееся у Переволочны подтверждает удачный выбор царя. Петр правильно учел свойства характера князя, которому в известной мере были свойственны и невероятная напористость, и способность действовать очертя голову, и, если хотите, отчасти и авантюризм. Именно так и надо было поступить с деморализованным противником. Расчетливость Шереметева и осторожность Боура вряд ли могли быть полезными в той ситуации. Переволочна, таким образом, к полтавской славе Александра Даниловича добавила новые лавры.
Трофеями русских войск оказалось все оружие, снаряжение, артиллерия, 400 тысяч рублей в шведской казне и 4 300 рублей в мазепинской. Все, что шведы награбили за девять лет непрерывных побед в Польше, Курляндии и Саксонии, попало к русским. Среди пленных – рижский генерал-губернатор Левенгаупт, генералы Крейц, Круз, графы Дугласы и другие высшие офицеры.
В часы, когда шли переговоры о капитуляции, а затем велись подсчеты пленных и трофеев, кареты с беглецами – королем и Мазепой – двигались по безлюдной, безводной и знойной степи. Томимые голодом и жаждой беглецы приблизились к Бугу лишь на седьмой день пути.
Петр вновь опоздал с организацией погони. В Переволочну он прибыл 1 июля, а отряд для поимки короля и Мазепы был отправлен только два дня спустя. Быть может, в эти дни и царь, и Меншиков забылись от радости и восторга – армия, грозившая лишить Россию суверенитета, перестала существовать, а ее предводитель позорно уносил ноги в безвестность. Быть может, для снаряжения отряда и снабжения его запасами продовольствия и фуража требовалось время. Быть может, опасались отправкой погони ослабить силы Меншикова, необходимые для охраны плененных шведов. Может быть, наконец, пришлось потратить много времени, чтобы переправить на тот берег шесть тысяч драгун, во главе с генералом Волконским выделенных для поимки короля и Мазепы.
Отряд Волконского начал трудную погоню только 3 июля, то есть четыре дня спустя после бегства Карла XII и Мазепы.
Уже 4 июля Волконский доложил Меншикову из Кременчуга, что после одного дня погони стало "много усталых лошадей" и давал о себе знать недостаток провианта. Трудности, как явствует из донесения Волконского Меншикову от реки Буг 9 июля, нарастали изо дня в день: из Кременчуга он выехал 4 июля "и шел за неприятелем денно и ночно с поспешением", но догнать его не мог, "для того что он упредил свой марш предо мною четырьмя днями от Днепрова". Через Буг король и Мазепа, доносил Волконский, переправились "за день до моего приезду". Генерал счел, что ему у Буга делать нечего, и он решил возвратиться в Кременчуг, потому что "у драгун провианту ничего нет, и пять дней хлеба не едали, а достать было нигде невозможно, для того что от Кременчуга до Очакова деревень не было, все шли степью".
Неудача постигла Волконского не только потому, что он отправился в путь на четыре дня позже, но и потому, что он дважды сбивался с пути и терял драгоценное время, пока вновь нападал на след беглецов.
18 июля царь отправил Меншикову указ, чтобы Волконский стерег Карла XII на пути его в Венгрию. Однако слух о намерении короля покинуть Бендеры оказался ложным – на чужбине ему пришлось коротать почти четыре года. Что касается Мазепы, то Петр немедленно потребовал от султана его выдачи. Неизвестно, чем бы закончилась дипломатическая акция царя, если бы Мазепа не умер 22 сентября. Обстоятельства его смерти в точности неизвестны. По одним данным, он умер естественной смертью, по другим – отравился, опасаясь выдачи царю и ожидаемого возмездия.
Народная молва объясняла смерть Мазепы не покидавшими его ни на миг тяжкими думами об ожидаемой каре: "Сего злодея съела вошь, понеже при напавшей на него печали о лишении всей надежды своей такая вошь напала, что не мог он, переменяючи рубашку на каждый день поутру и ввечеру, освободиться от нее, и тем, или той болезнью, исчез. А иные объявляют, что ядом стравил себя". Такой неприглядный конец жизни изменника сохранила народная память.
После Полтавы Петр раздает награды: графа Гавриила Ивановича Головкина он возвел в канцлеры, Петра Павловича Шафирова – в вице-канцлеры, Репнину, Брюсу и другим генералам пожаловал орден Андрея Первозванного, генерал-лейтенантам Голицыну и Боуру – деревни. Многие генералы и офицеры получили повышение в чинах. Но все эти награды не шли ни в какое сравнение с тем, как были отмечены заслуги Меншикова. Светлейшего царь пожаловал чином второго фельдмаршала (первым был Шереметев), а также городами Почеп и Ямполь. И без того уже огромные владения князя увеличились на 43 362 души мужского пола. По числу крепостных он стал вторым после царя душевладельцем России.
Справедливости ради должно отметить, что все самые яркие страницы истории Северной войны в предполтавский и полтавский периоды написаны при активнейшем участии Меншикова: Шлиссельбург, Нарва, Калиш, Батурин, Полтава, Переволочна. Никого из соратников Петра нельзя поставить на одну доску со светлейшим по вкладу, лично внесенному в разгром шведов.
"Преславная виктория" под Полтавой коренным образом изменила внешнеполитическое положение России, и Петр отправляется в Европу пожинать плоды русской дипломатии. Меншикова он отправляет в Польшу против войск Станислава Лещинского и шведского генерала Крассау. Однако шведы сами поспешно удалились в Померанию, а Станислав Лещинский, лишившийся их поддержки, бежал из Польши. Князь доносил Петру 29 сентября: "Понеже пишет к нам господин отъютант Ушаков, что неприятель ушел к Померании, настичь ево невозможно, того ради мы поход свой оставили".
Распорядившись о расквартировании войск в Польше, Меншиков отправляется в Москву для участия в грандиозном параде победителей. Его свидетелями москвичи стали 19 декабря 1709 года. В параде участвовал и Меншиков. Значение его подчеркивалось тем, что он ехал верхом на коне чуть сзади Петра. На следующий день была разыграна сцена доклада князю-кесарю Ромодановскому главных участников победоносного сражения: Петра, Меншикова, Шереметева. Александр Данилович доложил: "Божией милостию и вашего кесарского величества счастием взял я в плен ушедших с Полтавского сражения под Переволочну генерала и рижского губернатора графа Левенгаупта […] и 16 275 человек".
В начале апреля 1710 года Меншиков вновь на театре войны. Операции развернулись в Прибалтике, там русские в течение года овладели важнейшими крепостями Эстляндии и Лифляндии. Меншиков участвовал в осаде Риги. Царь был недоволен действиями Шереметева, не обеспечившего полной блокады Риги, и отправил туда князя в полной уверенности, что тот сделает все, чтобы изолировать крепость от внешнего мира и принудить гарнизон к сдаче. Светлейший распорядился перекинуть через реку бревна и цепи, поставить в надлежащих местах пушки, чем лишил шведские корабли возможности доставлять гарнизону продовольствие и подкрепление. Все было готово к штурму, но началось "моровое поветрие" (чума), сильно опустошившее ряды осаждавших, и активные действия пришлось отложить.
ГУБЕРНАТОР СТОЛИЧНОЙ ГУБЕРНИИ
После парада в Москве светлейший возвращается в Петербург, где с той же энергией, что и на войне, продолжает руководить застройкой города. Петр признавал заслуги Меншикова в благоустройстве будущей столицы. В одном из писем этого года, отправленном из Петербурга, царь писал: "…желаю, дабы Господь Бог ваш дело как наискоряя управил, и вас бы нам здесь видеть, дабы и вы красоту сего Парадиза (в котором добрым участником трудов был и есть) в заплату трудов своих, с нами купно причастником был, чего от сердца желаю. Ибо сие место истинно, как изрядный младенец, что день, преимуществует".
К своему детищу – Петербургу – Петр был неравнодушен, и оценку его внешнего облика он явно преувеличивал. Судя по описанию города, составленному в 1710–1711 годах, он еще не приобрел блеска, позже вызывавшего хвалебные отзывы современников. Будущая столица в это время не имела ни одного монументального здания, город застраивался стихийно, на скорую руку возводились невзрачные деревянные избы, в которых ютились мастеровые люди. Даже дворцы вельмож, в том числе и губернатора Меншикова, были деревянными. Все, что приводило в восторг людей, обозревавших столицу империи в конце жизни Петра, – прямые улицы, вымощенные камнем, аллеи вдоль улиц, освещаемых фонарями, кирпичные дворцы Меншикова, Апраксина, Головкина, Летний дворец Петра и изумительный по красоте Летний сад, собор Петра и Павла, здания Кунсткамеры и Двенадцати коллегий, – возникло много позже. Но и тогда, в 1710–1711 годах, вызывала удивление быстрота возведения на пустынном и заболоченном месте города с 750–800 дворами, грандиозным Адмиралтейством, со стапелей которого спускали полностью оснащенные и вооруженные корабли.
Десятки тысяч людей в невероятно тяжелых условиях изо дня в день вколачивали сваи, обжигали кирпич, валили деревья, возводили правительственные здания, спрямляли притоки Невы, засыпали землей низины. Застройка Парадиза велась под постоянным надзором царя. Но Петр бывал в Петербурге наездами, неотложные дела требовали его присутствия в военных походах, на переговорах с союзниками, в Москве, где пока еще находились правительственные учреждения. В его отсутствие главным распорядителем строительных работ в Петербурге становился губернатор Меншиков.
Меншиков в эти годы являлся не только петербургским губернатором, но и руководителем канцелярии городовых дел, в ведении которой находилась застройка Петербурга, Шлиссельбурга, Кронштадта и Петергофа.
В середине января 1711 года Петр отправляется в Москву для подготовки похода против Османской империи. Остававшемуся в Петербурге Меншикову царь вручил инструкцию "Что надлежит зделать по отъезде нашем". Поручения касались строительства Летнего дворца, заложенного в августе 1710 года, и других дворцов в окрестностях Петербурга. Позже эту инструкцию Петр дополнил новыми пунктами – построить амбары в Адмиралтействе, следить за сооружением кораблей и благоустройством города, организовать заготовку провианта. Перед губернатором открывалось широкое поле деятельности. "Понеже, – как писал Петр, – нам ныне за нынешнею настоящею войною всех дел правильно определить было невозможно".
Забот в зимние месяцы у Петра действительно было много: надлежало укомплектовать армию, отправлявшуюся к турецким границам; пополнить рекрутами гарнизоны прибалтийских крепостей, ослабленные выводом из них войск, предназначавшихся для похода; организовать доставку им снаряжения и боеприпасов. Все эти хлопоты настолько занимали царя, что он не находил времени даже черкнуть несколько строк Данилычу. Тот регулярно отправлял Петру письма и донесения, а Петр отвечал – одним на пять полученных. "Впрочем, прошу, чтоб не оскорблялися вы, что не часто пишу: истинно несказаемая суета и для неисправностей здешних печаль".
В "неисправностях", приводивших Петра в "печаль", видимо, недостатка не было. Одной из них он поделился с Меншиковым: "А до ныне Бог ведает, в какой печали пребываю, ибо губернаторы зело раку последуют в происхождении своих дел, которым последней срок в четверг по первой неделе, а потом буду не словом, но руками со оными поступать". Царь писал о нерасторопности губернаторов, задерживавших поставку рекрутов.
В этот период ничто не предвещало размолвки. Меншиков и царь обменивались подарками. Петр благодарит князя за какой-то презент и в свою очередь сам поздравляет с рождением второго сына и одаривает новорожденного: "Посылаю сыну вашему материю на шлапрок, а понеже он еще мал, то вы вместо его износите".
6 марта 1711 года царь выехал из Преображенского в Москву, чтобы оттуда отправиться к армии, идущей к Пруту. В этот день он написал Меншикову два письма. Одно из них столь же доброжелательное, проникнутое вниманием и заботой о князе, как и предшествующие письма. Другое, однако, выражало неудовольствие: как только Петр оказался в Москве, к нему обратился прибывший незадолго до этого польский посол Волович. От имени вдовы великого гетмана литовского Григория Огинского, преданнейшего сторонника сближения Польши с Россией, он подал жалобу на Меншикова, который, в бытность свою в Польше в 1709 году, воспользовавшись финансовыми затруднениями гетмана, купил у него за бесценок староство Езерское.
Ссора со сторонниками России в Польше противоречила внешнеполитическим интересам русского правительства, и царь велел Меншикову немедленно возвратить староство вдове. Письмо царя к князю содержит внушение: "И николи б я того от вас не чаял, хотя б какой и долг на них был".
В пути на юг Петру пришлось выслушать новые жалобы жертв княжеского стяжания и произвола. Если в первом письме царь лишь слегка пожурил своего фаворита, то в письме, отправленном 11 марта, звучат нотки раздражения, недовольства и даже угрозы: "В чем зело прошу, чтоб вы такими малыми прибытки не потеряли своей славы и кредиту. Прошу вас не оскорбитца о том, ибо первая брань лутче последней, а мне, будучи в таких печалех, уже пришло не до себя и не буду желеть никого".