И вот однажды Ван попал в горах под дождь. Да не просто под дождь, а под страшный ливень. О том, что надвигается гроза, Ван узнал заранее, по верным приметам: внезапно умолкли птицы, стих ветер, небо стало похоже на облитую голубой глазурью хрупкую фарфоровую чашу, воздух сгустился и звук шагов Вана в нем сделался необыкновенно отчетлив, будто Ван шел не по узкой горной тропинке среди белого дня, а крался темной ночью по брошенному хозяевами дому.
"Э-э, - подумал Ван, - надо где-нибудь спрятаться, а то промокну." Но, сколько ни вертел головой, никакого укрытия на голом склоне не видел. Да и сама местность была незнакомой. Стала незнакомой. Горы словно испугались приближения грозы, отчего вмиг утратили привычный добродушный облик.
Ван заторопился к видневшемуся невдалеке лесу, но не успел. Налетевший ветер застал его на полпути. И следом - тучи. И молнии. И гром такой, что тут же заложило уши. И дождь с градом. Ван неловко подскользнулся на мокрых камнях, взмахнул руками и закувыркался вниз.
Очнулся Ван почти у подножия. Гроза ушла и солнце припекало вовсю. Удивительно, но юноша отделался синяками и ссадинами, да изодранной в лохмотья одеждой, да громадной шишкой на лбу… И тут выяснилось, что он потерял любимый отцовский лук, взятый без спроса, в тайной надежде на охотничью удачу. То, что вместе с луком пропал мешок с едой, хотя до деревни дня три пути, Вана ничуть не расстроило. Подумаешь, еда! Можно и поголодать. А вот лук… Ван так хотел хоть раз прийти с охоты не только с букетиком цветов для матери. Так хотел с небрежной улыбкой бросить у порога тушу архара или протянуть отцу полный мешок кекликов, осторожных горных куропаток, и сказать: "Вот…"
Напрасно Ван ползал по склону в поисках лука - тот словно под землю провалился. "Завтра продолжу, - упрямо пробормотал Ван, когда наступила ночь. - Если не найду - домой не вернусь. А сейчас выберу место поровнее, наломаю можжевельника для постели и как-нибудь переночую."
Если бы Ван не был таким упорным, если бы в ту ночь не было полнолуния, если бы корни можжевелового куста не подмыло дождем - то, наверное, и сказки бы этой не было. А так… что это блеснуло под корнями? И вот она - серебряная стрела - в руках у Вана.
Вертит юноша находку, удивляется. Древко легкое, хоть по виду и металл, наконечник острый, как игла, оперение из странных гибких чешуек. И чистая, будто и не в земле была. И кто ее в землю зарыл, и зачем? Понятно Вану только то, что стрела эта волшебная, но вот к добру находка, или…
Внезапно сверху послышался шум, посыпались мелкие камни. Вздрогнул Ван, обернулся. А прямо над ним - рукой подать - стоит на скале горный козел, архар, лобастую голову горделиво вскинул, на витых рогах луный свет играет.
Вспоминая эту встречу, Ван всякий раз удивлялся. Что заставило его мгновенно перехватить стрелу за середину древка и метнуть, словно копье? Да с такой силой, что горло архара пробило навылет. Неужели стрела виновата? Или это он сам так хотел вернуться домой с добычей, что, не будь под рукой стрелы, и камень бы кинул?..
О пропавшем луке Вана даже не спросили. Родителям было довольно того, что сын вернулся живым и здоровым. Та гроза, под которую угодил Ван, и деревню не миновала, натворила бед: молнии два дома сожгли, а градом весь рис побило. А еще отец был очень горд тем, что его сын подстрелил архара. Вслух ничего не сказал, но Ван-то видел по глазам.
С тех самых пор не было в деревне охотника удачливее Вана. Другие неделями бродят попусту, а Ван утром уйдет в горы, а к обеду с десятью фазанами возвращается. Насмешничать над ним перестали, и многие соседки посылали в дом к Вану своих дочерей, будто бы по хозяйственной нужде. Даже тому, что Ван, как и прежде, часами просиживал над ручьем, бросая в воду камни, нашли новое объяснение. Мол, для меткости и твердой руки упражнение.
Одной только матери открылся Ван. Все рассказал. Помолчала мать. "Ну, что ж, сынок, видно так Боги-Близнецы положили. Боюсь, только, не к добру твоя находка, неспокойно мне как-то…" "Да ты что, мать? - воскликнул Ван, - Это же наверное стрела какого-нибудь древнего героя. И не закапывал ее никто - она просто потерялась. Во время охоты. Ты повспоминай, ты же много историй про героев знаешь."
Однако в тот же день Ван стрелу покрасил. Чтобы не выделялась. Правда, обычная тушь на ней не держалась, но Ван сообразил замешать черный порошок на крови. И опять, словно кто-то подсказал так поступить.
А осенью в Подлунной объявился дракон. Прилетел он не со стороны моря, а из-за Черных гор. Был он в два раза больше обычных драконов и в десять раз кровожаднее. Крылья и тело его были не алые или зеленые, а белые, как лед, за что его прозвали Ледяным драконом. Из уст в уста передавали страшные рассказы о нападениях Ледяного дракона со множеством, как водится, самых неправдоподобных подробностей. "На женщин, детей и скот он не нападает. Только на мужчин, особенно, если они с оружием, даже хотя бы с мотыгой." "А что жрецы говорят?" "Что они могут сказать?! Испытание, говорят, посланное Богами-Близнецами… Но я слышал от верного человека, будто бы одна из старух Вэй этого дракона узнала. Знаешь, кто он?.. Сам Царь Драконов, живущий в ледяном озере в Черных горах." "Да ну!" "Точно. Он тысячи лет спал на дне озера, а теперь его кто-то разбудил." "Кто?" "Вот бы знать!"
Между тем, Ледяной дракон продолжал наводить ужас на Подлунную. "Слыхала, соседка? Дракон сжег целую армию, которую посылал на него император. Теперь вот ополчение собирают." "Ой, беда!" "Да-а, так мы и без мужчин останемся…" "А может быть, ополчение из женщин набрать? Дракон-то их, вроде, не трогает." "Это пока не трогает. И чем, интересно, ты воевать собираешься? Мотыгой?"
Отряд, в котором оказались Ван с отцом, встал лагерем у подножия Черных гор. "Дракона, говорят, видели около Большой пустыни, - сообщил ополченцам командир, иссеченный шрамами старик, - Но, все равно, надо быть готовыми к нападению. Поэтому, костров не жечь, спать по походному и выставить дозоры."
Вану выпало идти в караул на рассвете. Его привели на берег ручья, откуда далеко просматривались горы. "Уснешь - шкуру спущу," - пригрозил ему напоследок командир. Мог бы и не пугать, у Вана и так сна ни в одном глазу. До боли он всматривался в неясные силуеты Черных гор, ожидая и страшась увидеть дракона. Так прошел час, другой. Показалось солнце, ночь холодной тенью припала к земле и уползла под камни. Ван устал и продрог, и чтобы развеятся, по старой привычке, принялся кидать в ручей камешки.
- Тебе разве не говорили, что взрослым этого делать не надо? - внезапно услышал Ван за спиной. Вскочил испугано, выхватывая из колчана серебряную стрелу, окрашенную черной тушью, замешанной на крови.
- О, какой грозный! - рассмеялась неизвестно откуда появившаяся девушка, - Не обижай меня, воин, пожалей!
- Ты кто?
- Человек. Сам не видишь?
- Прекрати смеяться.
- Это почему?
- И вообще, иди отсюда.
- Вот еще! Тут мой дом. Это вы со своей горе-армией лучше уходите.
Ван сердито супил брови и говорил резко, но при этом не мог отвести глаз от девушки. Такой красавицы он в жизни не видел. Невысокая, стройная и грациозная, с длинными волосами цвета весенней ночи; ее глаза были, были подобны двум бездонным горным озерам; губы… Ван помотал головой, словно отгоняя наваждение. А девушка, не обращая внимания на его показную суровость, начала спрашивать о том, откуда Ван родом и чем занимался до того, как пошел биться с драконом. Юноша и не заметил, как перестал хмуриться. Спохватился, когда услышал невдалеке шаги.
- Новый дозор идет. Тебе лучше уйти, а то командир не посмотрит, что у тебя тут дом - посадит на арбу и отправит в город.
- Хорошо, - кивнула девушка, - Приходи сюда завтра утром.
- Эй, а почему нельзя камни в ручей кидать?
- У нас говорят: не бросай камни в бегущую воду - не дразни царя драконов. Приходи завтра, с тобой забавно, - и девушка легко побежала по узкой тропинке, и скрылась за поворотом за мгновение до того, как с другой стороны показались двое сонных вояк.
Ах, если бы Ван проследил за незнакомкой! Как бы он удивился, узнав, что она называет домом.
Девушка прошла совсем немного, остановилась около большого камня, негромко хлопнула в ладоши, и камень, утратив вес, взлетел, открывая вход в пещеру.
- Отец, он ничего не знает, - говорила девушка в темноту.
- Сейчас не знает - потом узнает, - донесся ответ. И от звуков этого могучего голоса вздрогнула пещера.
- Отец, не надо. Я сама справлюсь.
- Он тебе понравился? - скрывающийся в темноте хохотнул, - Долго я ждал этого.
- Чего, этого? - гневно воскликнула девушка, и щеки ее заалели.
- Этого, этого, - поддразнил ее скрывающийся в темноте, - Ладно, подожду еще. До завтра.
Целый день Ван перебирал в памяти каждое мгновение утренней встречи. Со стороны казалось, что он спал на ходу. Да и у девушки работа валилась из рук. На другое утро, когда девушка собиралась на встречу с Ваном, скрывающийся в темноте сказал:
- Интересно было бы посмотреть на твоего героя, - и голос его прозвучал очень тихо, как голос обычного человека.
- Скоро солнце взойдет, отец. Ты же знаешь, какой облик ты принимаешь днем.
- Ну и что? Сегодня туман.
- Пожалуйста, прошу тебя!
- Ну, хорошо, хорошо. Иди уж…
Ох и плохо стоял в дозоре Ван этим утром. Не на горы, укутанные туманом, смотрел он, а на тропинку, по которой ушла девушка. И все гадал, как сложится их вторая встреча, о чем они будут говорить. Но все обернулось совсем неожиданно.
Девушка появилась из тумана внезапно, и глаза ее были серьезны.
- У тебя есть одна вещь, которая тебе не принадлежит, - так начала она.
"Откуда она знает о стреле?" - вздрогнул Ван. И страшная догадка пронзила его: колдунья, она колдунья! Вот горе!
- Не бойся, я не колдунья. Ну, может быть, самую чуточку, - догадалась девушка по молчанию Вана. - Эта… вещь… отдай ее мне. Я знаю, как с ней надо поступить… Может быть, теперь ты не захочешь со мной встречаться, но… отдай, пожалуйста…
Ни мгновения не колебался Ван: достал из колчана серебряную стрелу, протянул девушке. Но та отдернула руку.
- Это не то!
- Я ее покрасил. Сейчас отмою.
Ван бросился к ручью, боясь, что девушка исчезнет, и вдруг услышал в тумане взмахи тяжелых крыльев. Ветер, поднятый ими, разогнал туман, и Ван увидел Ледяного дракона.
- Беги! - закричал Ван девушке, выхватил лук, натянул тетиву.
- Не-ет! - воскликнула девушка. Но поздно. Тренькнула спущенная тетива, мелькнула черной молнией стрела, глубоко, по самое оперение вонзилась в грудь Ледяного дракона. Судорожно забил дракон крыльями, выдохнул длинную струю кроваво-алого пламени. Но не в Вана, почему-то не в Вана. И нападать не стал: трудно, словно преодолевая смертельную боль, развернулся и скрылся в тумане…
Прошло почти полгода. Давно отгремели празднества по случаю победы над драконом. Из рук самого императора получил Ван положенную награду. Постепенно жизнь его наладилась. Императорских денег было столько, что Ван теперь мог до самой старости сидеть на берегу ручья, кидая в воду камешки, но странная печаль жила в глазах юноши, и награда была ему не в радость. Часто, забросив на плечи котомку и воооружившись одним лишь крепким посохом, уходил Ван в Черные горы и бродил там.
И вот однажды, когда ранним утром Ван стоял и смотрел, как ночная тень торопливо уползает под камни, за его спиной прозвучал знакомый голос:
- Здравствуй, Ван. Как долго тебя не было.
На свадьбе Вана, победителя Ледяного дракона, гуляла вся деревня. Хотя, многие веселились, едва скрывая досаду.
- Будто не мог у нас невесту выбрать. Привел неизвестно откуда неизвестно кого.
- Ой, да будет тебе, соседка! Ты глянь, зато, какая красавица! И Ван наш тоже хорош. Наверное, дети у них будут на загляденье.
Да, дети будут красивыми. Один ребенок. Мальчик. И родится он с крохотной серебряной стрелой, зажатой в кулачке.
Дэй-тян и Би-юнь
"Та, Которая Улыбается Солнцу" переводится с языка Подлунной "Би-Юнь", а "Дэй-Тян" означает "Дарящий Радость". Однако, так было не всегда. Когда-то иероглифы "Би-Юнь" читали как "Та, Которая Спит", а "Дэй-Тян" - как "Человек, Прячущийся В Собственную Тень", и были это вовсе не имена.
Опасно ссориться с колдуньями Вэй: обид старухи Вэй не прощают, а извинений не признают. Может пройти много лет, человек, обидевший колдунью Вэй, уже и думать забудет о том, что ему грозит опасность, как вдруг…
Никаких торжеств и празднеств по случаю рождения дочери император Ла не устраивал. Наоборот, в окнах дворца были вывешены траурные флаги, а сам император на девять лун облачился в белые одежды, скорбя по своей любимой жене, умершей во время родов. Лучшие врачи Подлунной оказались бессильны противостоять тени Безымянного Бога. Даже старуха Вэй, призванная на помощь, ничего не смогла поделать.
- Не говори мне о воли Богов! - кричал на нее обезумевший от горя император, изо всех сил сжимая холодные руки своей любимой жены, - Все неучи и шарлатаны прикрываются этой ложью! Из уважения к сединам, я не брошу тебя в яму, но чтобы к вечеру и ноги твоей не было в столице. Ты слышала меня, Вэй?
- Я слышала тебя, - ответила старуха, - Я слышала все твои оскорбления. Что ж, да не случится больше в этом доме подобных смертей.
Из складок одежды колдунья Вэй достала свиток с иероглифами и положила его в колыбель. "Би-Юнь" было написано на бумаге, "Би-Юнь" - "Та, Которая Спит".
- Что ты там подсунула, карга? - воскликнул император, смял свиток и бросил его в жаровню на фиолетово-алые угли. - Эй, стража! Гоните прочь эту лже-знахарку и унесите… - император, не скрывая отвращения, указал на дочь.
В дальних покоях дворца росла Би-Юнь. Да, Би-Юнь: одна из кормилиц успела прочесть иероглифы на том свитке, что старуха Вэй положила в колыбель. Очень уж подходило это прозвище тихой и молчаливой девочке, гораздо больше родного имени. И ведь никто из придворных даже и не подумал, что не прозвище это вовсе, а проклятие, такие вот дела.
Отец никогда не навещал Би-Юнь, но она этим вовсе не огорчалась. Ее вообще ничего не огорчало и ничего не радовало. Никто никогда не видел, чтобы Би-Юнь плакала или смеялась. Тихая росла девочка. Тихая и молчаливая.
На окраине столицы Подлунной жил мальчик, которого все соседские ребята презирали за трусость. "Дэй-Тян" дразнили его, "Человек, Прячущийся В Собственную Тень". И, наверное, за дело дразнили. Дэй-Тян не умел драться, не умел воровать всякую мелочь у торговцев на рынке, не умел прыгать с крыш и сражаться деревянными мечами. В то время как другие носились по улицам, проказили и шумели, Дей-Тян сидел в доме и читал. "Что ты там нашел в этих книгах? - сердилась мать, - Иди лучше поиграй. Целыми днями из тени не вылезаешь, вот уж воистину "Дэй-Тян", простите меня, Боги-Близнецы!"
Когда Дэй-Тяну пришла пора идти на императорскую службу, воин, осматривающий новобранцев, не скрывал презрительной усмешки: "Руки слабые, ноги слабые, четверть ди пробежал - задыхаешься, ну, какой из тебя солдат?" "Плохой," - признал Дэй-Тян. "Поговори мне еще! - пригрозил воин. - Будешь служить в обозе при кухне. Может, там от тебя будет хоть какая-то польза." И ведь угадал воин! Еще как угадал! Поначалу, конечно, от Дэй-Тяна вреда было гораздо больше: то мешок с рисом в грязь уронит, то за очагом не доглядит, то еще что-нибудь вытворит по вечной своей задумчивости.
- Говорят, у императора дочка такая же, на ходу спит, - подшучивали над Дэй-Тяном кашевары, - Вот бы вас познакомить.
Дэй-Тян этого предложения так искренне пугался, что все вокруг просто покатывались со смеху.
Однако, однако. Как-то раз старший повар, под началом которого служил Дэй-Тян, готовил торжественный обед для заезжего начальства. По этому случаю на кухню доставили целый куст джугая, свежий сок из листьев которого обладает способностью придавать изысканый вкус любому блюду. Правда, для этого надо брать только свежесорванные листья, а растет джугай на склонах одной-единственной горы. Поэтому кусты джугая выкапывают вместе с землей и корнями, и так перевозят. Более того, джугай настолько нежное растение, что стоит сорвать один-единственный лист, и куст умирает.
Ух, как старший повар трясся над драгоценной посылкой, близко никого не подпускал. Еще бы, из самой столицы начальство пожаловало, как тут не расстараться. В самый последний момент, когда все кушанья уже были приготовлены и разложены, старший повар лично оборвал листья джугая, окатил кипятком…
- Не делайте этого! - вдруг воскликнул Дэй-Тян. - Нельзя кипятком!
- А ну, пошел вон! - закричал старший повар, от неожиданности плеснувший горячую воду себе на ногу.
- Нельзя кипятком, - упрямо повторил Дэй-Тян, - от этого сок становится нехорош и только ухудшает вкус, я читал.
- Уберите от меня этого всезнайку! - в бешенстве заорал старший повар.
Эх-эх, лучше бы он прислушался! Ничего, когда заезжее начальство устроило разнос за отвратительную пищу, дырявые палатки, тупые мечи и плохую дисциплину, нашлись люди, рассказали командиру, что Дэй-Тян предупреждал старшего повара.
Так, внезапно для себя, Дэй-Тян стал старшим поваром большого обоза. На характер Дэй-Тяна это, впрочем, не повлияло. Он не то, чтобы приказать, попросить лишний раз, стеснялся, а, может, боялся, кто знает. Но оказалось, что приказывать больно-то и не надо. Кашевары и без постоянных окриков прекрасно справлялись со своими обязанностями, а неожиданно открывшееся знание Дэй-Тяном разных кулинарных хитростей, только добавляло уважения. Кто служил, знает, сколько немудреной радости доставляет воину вкусная еда, а если повар еще и чем-нибудь неожиданным побалует, так благодарности предела нет.
Слава о замечательном кашеваре разлетелась по всей армии Подлунной, и не удивительно, что вскоре Дэй-Тян заправлял кухней императорской гвардии - покушать и во дворцах любят.
Тем временем дочери императора Ла, прозванной Би-Юнь, исполнилось шестнадцать лет, и она оставалась единственным ребенком своего отца.
- Спроси Богов-Близнецов, чем я их прогневал, почему у меня больше нет детей? - не раз и не два приказывал император верховному жрецу.
- Они отказываются отвечать, - Разводил руками верховный жрец. - Хирам отводит глаза, а Хурам смеется.
- Но хоть что-то они говорят?
- Однажды Хирам сказал, вы, мой император, должны разбудить спящего…
- Я это уже слышал! Какого спящего, будь он девяносто раз проклят?
- Я не знаю. Теряюсь в догадках. Может быть, вам стоит обратиться за советом к старухам Вэй?
- Как ты посмел упомянуть при мне об этих… этих!.. Пошел прочь, идиот.
Опасно оскорблять колдуний Вэй. Обид они не прощают, а извинений не признают. Много лет может пройти, прежде чем человек поймет, что старухи Вэй ему все-таки отомстили, а может и до самой смерти не понять.