Я говорю себе, что я проявила бы больше смелости, честности и преданности, если бы преодолела по отношению к императрице свою щепетильность и откровенно говорила с ней о некоторых вопросах, не ожидая, чтобы она вызвала меня на эти разговоры или дала свое разрешение; но у меня не хватает на это духа; вблизи от нее я все-таки сильно робею. Это дает мне чувство, что я уже вступаю в категорию царедворцев, которые проводят всю жизнь в воскурении фимиама государям для того, чтобы пользоваться их милостью, и у которых не хватает смелости даже в интересах этих государей пойти на опасность произвести на них неблагоприятное впечатление. Например, я со всех сторон слышу осуждение и жалобы по поводу приказа, отданного государем в первые дни царствования об изменении и обновлении формы мундиров гвардии и армии, что в настоящее время общего безденежья и стесненности в средствах для многих составляет настоящее бедствие. Повсюду на это жалуются и ропщут, но никто не решается сказать государю, что его преувеличенная забота о такой второстепенной вещи, как форма мундиров, в столь серьезный момент, как настоящий, очень вредит ему в глазах общества. В разговоре с императрицей у меня несколько раз это чуть-чуть не сорвалось с языка, но страх, как бы не показалось, что я вмешиваюсь не в свои дела, закрыл мне рот. Все это приводит к тому, что я чувствую себя несчастной при дворе. Первое условие истинной привязанности - честность и прямота в отношениях; там, где нет этих двух условий, самая глубокая привязанность вырождается в лесть и низкопоклонство…
8 апреля
Началась бомбардировка Севастополя. По телеграфным известиям от 3 апреля, уже целую неделю огонь не прекращается ни днем ни ночью; впрочем, потеря людей и разрушение не так велики, как этого можно было бы опасаться. Дух гарнизона таков, что в течение ночи все разрушения, произведенные днем, немедленно восстанавливаются. В публике ничего не известно о ходе конференции, тайны которой не проникают в периодическую печать. Но когда я спросила императрицу, как же согласовать эту беспощадную бомбардировку со стороны союзников с мирными намерениями их кабинетов, императрица ответила мне: "О, в настоящее время конференция распущена или вскоре будет распущена…"
15 мая
.. Я без труда получила желаемый отпуск, и мое маленькое путешествие было очень удачно.
Я застала Москву в самое лучшее ее время. Ее белые дома с их дворами и садами утопали в молодой зелени и цветущей сирени. Какой удивительный и непонятный контраст представляют эти две столицы одной и той же империи на расстоянии нескольких часов железнодорожной езды друг от друга, в которых все до такой степени различно, что, покидая Петербург и приезжая в Москву, можно подумать, что переносишься на другую планету! Улицы и здания, небо и климат, люди и нравы - одним словом, все непохоже в этих двух столицах, созданных творческим духом одного народа. Это неразрешимая загадка. В Москве под ясным небом и среди веселой природы кажется, что инициатива человека во всех областях развивалась на полном просторе: улицы вьются неправильно и без всякой симметрии среди групп домов самого разнообразного стиля, скрытых в тени больших, широко раскинувшихся садов; живописные уклоны почвы, неровности которой никогда не были сглажены искусством человека, создают в самой середине города неожиданные кусочки пейзажей, возглавляемых церквами самых фантастических форм, которые одни в России сохраняют традиции и воспоминания прошлого. Насколько здесь душа чувствует себя свободней, чем в пышной Северной Пальмире, с ее низким свинцовым небом, с ровной болотистой почвой, которая всюду выдает себя и отовсюду выглядывает, несмотря на роскошь и великолепие ее замечательных построек и величественных зданий, ее хорошо вымощенных, правильно распланированных улиц, всего этого целого, дышащего порядком и неумолимой дисциплиной; здесь на каждом шагу чувствуется, что ничто не было предоставлено частной инициативе, отдельной личности, что все организовано, координировано и завершено самодержавной и деспотичной мыслью.
В этих двух столь различных театральных постановках столь же различны и люди, оживляющие сцену: в Петербурге все - либо военные, либо чиновники, а цвет общества - придворные военные и придворные чиновники, все носят мундир, все стеснены и все куда-то спешат, кому-то хотят услужить, кому-то подчинены. Москва, наоборот, город величайшей свободы, безалаберности; здесь не любят стесняться, любя свои удобства. Это проявляется во всем: в пестроте толпы, в костюмах самых разнообразных фасонов и цветов, в устарелых дамских модах, в причудливой и своеобразной упряжке экипажей, в уличном шуме и движении. Здесь видишь, как на каждом шагу соприкасаются, сталкиваются и уживаются между собой Европа и Азия, цивилизация и варварство, прошедшее и настоящее, и образуют неразрывное сочетание, главной связью которого служит беспечность и величайшее добродушие этого суетливого и праздного населения. Москва - город полнейшего досуга. Здесь каждый живет для себя, согласно своему удобству, здесь мысль не тянется к единственному центру - ко двору, как в Петербурге. Я была поражена, что из многочисленных лиц, которых я видела у тети в течение нескольких дней своего пребывания там, со мной никто почти не говорил ни о дворе, ни об императорской семье; мимоходом выразили желание, чтобы император приехал показать себя Москве, не высказывая, однако, при этом ни особой настойчивости, ни горечи. Эта свобода мысли и нравственная непринужденность, господствующие в Москве, создают в ней атмосферу, гораздо более благоприятную для, расцвета мысли и ума. Здесь встречаешь целую плеяду людей, выдающихся своими литературными трудами: Хомяков, Киреевские, Юрий Самарин, Аксаковы, Погодин, а в другом роде Чаадаев и Вигель, которого я видела у тети, ученые, как старик Снегирев, который имел любезность сопровождать меня в качестве чичероне при посещении соборов, Оружейной палаты, Патриаршей ризницы и дворца и объяснять мне все интересные вещи, которые я там видела…
Кроме моих многочисленных поездок для обозрения исторических достопримечательностей Москвы я с тетей и сестрой сделала прелестную прогулку в Кунцево, владение, принадлежащее Нарышкиным, потомкам матери Петра I Изумляешься, видя в нескольких верстах от столицы, почти у ворот города, парк, роскошная растительность которого носит отпечаток почти девственного леса. На протяжении нескольких верст - это овраги, заросшие густой чащей лип и вековых дубов, старых берез и огромных сосен. Ландышей в это время года там изобилие. Между тем дом владельца, прелестно расположенный, носит отпечаток запустения, находясь в печальном контрасте с красотой местности…
Другой раз мы ездили на Воробьевы горы любоваться великолепной панорамой, открывающейся с этих высот на Москву с ее бесчисленными колокольнями.
Наконец после пятидневного очень интересного, но весьма утомительного осмотра достопримечательностей я вернулась в Петербург очень довольная, но порядочно утомленная.
13 мая
В Москве я оставила за собой весну и привезла оттуда императрице целый ящик ландышей и сирени. В Царском я застала почти зиму, ледяной воздух, дожди и снег…
14 мая
Из Кронштадта видели 13 английских судов, государь ездил их смотреть, но они уже удалились.
15 мая
Телеграфное известие о сражении между передовыми частями, в котором мы потеряли две тысячи пятьсот человек. Неприятель, впрочем, был отбит с потерями.
17 мая
Получено известие о взятии Керчи неприятелем, что отрезывает наше войско от главной линии снабжения.
18 мая
Панихида по истечении 3 месяцев со дня смерти императора Николая. Я сопровождала императрицу в город и в крепость. Ее брат, принц Александр, уехал сегодня за границу.
19 мая
Сегодня шел сильный снег, и бедные, свежераспустившиеся листья погибли. Служили молебен по случаю отъезда королевы Ольги, которая возвращается в Штутгарт. Я была удивлена по этому случаю большой чувствительностью наших фрейлин и даже некоторых адъютантов, которые плакали носом и вздыхали из глубины пяток, по меткому и справедливому выражению Сен-Симона, хотя никак нельзя было отдать себе отчета в том, как они могли мотивировать перед собственным рассудком это излишнее проявление чувствительности. Ведь, говоря поистине, присутствие великой княгини Ольги совершенно не влияло на приятность их жизни, и с ее отъездом они теряют только возможность видеть очень красивую принцессу, которая иногда, проходя мимо, милостиво кивала им головой или обращалась к ним с несколькими любезными, ничего не значащими словами. Мое сердце еще очень плохо дрессировано в смысле официальной чувствительности и не умеет еще отвечать созвучием всем августейшим радостям и горестям. Ремесло придворных вовсе не так легко, как это думают, и, чтобы его хорошо выполнять, нужен талант, которым не все обладают. Нужно уметь найти исходную точку опоры, чтобы с охотой, добровольной с достоинством играть роль друга и холопа, чтобы легко и весело переходить из гостиной в лакейскую, всегда быть готовым выслушивать самые интимные поверенности владыки и носить за ним его пальто и калоши. К придворному применимы слова, обращенные Паскалем к человеку вообще: "Если ты возвысишься, я тебя унижу; если ты унизишься, я тебя возвышу. Я хочу, чтобы ты понял, что ты - непонятное чудовище". Государи вообще любят быть объектами любви, любят поклонение, с чрезмерной наивностью верят в тот культ, который они внушают. Поэтому их доверие легче приобрести лестью, притворной привязанностью, чем привязанностью подлинной, которая, исходя из искреннего чувства, отличается присущими этому чувству требовательностью и чувствительностью к невниманию. Искреннее чувство легко может показаться им неудобным; оно внушает им недоверие, тогда как чувства неискренние и официальные легко идут на всякого рода уступки и снисхождения. Вот размышления, к которым приводит меня окружающий меня мир, и я, кажется, никогда не сумею применить к нему свое нравственное существо. Мною часто бывают недовольны за мое дурное настроение, но если бы знали, сколько под этим я испытываю страданий и внутренней борьбы: все мое существо испытывает отвращение к среде, в которой я принуждена жить, и возмущается против нее.
Английские суда опять появились перед Кронштадтом. Государь ездил туда. Великий князь Константин ожидает десанта…
2 июня. Царское
Государь объявил сегодня с явным удовлетворением, что английский флот отошел от Кронштадта. Из Севастополя приходят дурные вести. 26-го союзники захватили три наших траншеи. Уверяют, что они потеряли при этом 4000 человек на 2500, которых потеряли мы. Но дело в том, что теперь они уже одной ногой в крепости, что Пелиссье - человек с головой и знает, чего он хочет и куда он идет, и что за 9 месяцев, как продолжается осада, несмотря на чудеса храбрости со стороны солдат, мы не видим в поступках начальников ничего, кроме колебаний и действий ощупью.
Я только что прочла статью Погодина о Восточном вопросе. Вот человек, у которого есть определенный политический идеал и вера в этот идеал. Как жаль, что он не может передать его тем, кто стоит у нас во главе государственных дел.
Петергоф. 5 июня
Двор сегодня переехал в Петергоф. Это место мне исключительно антипатично. Здесь играют в буржуазную и деревенскую жизнь. Император, императрица и другие члены семьи живут в различных фермах, коттеджах, шале, во всякого рода павильонах, разбросанных в парке Александрии, где все эти великие мира предаются иллюзии жить, как простые смертные. Когда идет дождь, - что в Петергофе обычно - у императрицы в спальне появляются лягушки, так как эта комната на одном уровне с болотистой почвой, прикрытой роскошными цветниками, разведенными здесь с огромными затратами. Сырость такова, что в ее комодах и шкафах растут грибы, а она целое лето страдает от воспалений и ревматизма. Если во время каникул наступает жара, то комнаты детей, очень низкие и находящиеся в верхнем этаже, непосредственно под железной крышей, выкрашенной наподобие соломенной крыши, напоминают чердаки венецианских "piombi", и бедные дети задыхаются, а дворцы, прекрасно выстроенные и с массой воздуха, в которых можно было бы найти защиту от сырости и от зноя, пустуют в то самое время года, когда представляли бы более всего удобств. Что касается нас, лиц свиты, мы помещаемся в целом ряде картонных домиков, называемых Готическими и Кавалерскими домами, где нас то сжигает солнце, то разъедает сырость, но более всего - пыль от шоссе, проходящего под окнами этих домов, являющегося главной артерией, по которой идет непрерывное движение в густоте толп людей, съезжающихся в Петергоф во время пребывания там двора. Толчея взад и вперед ни на минуту не прекращается ни днем ни ночью, непрерывно мелькает бесконечный калейдоскоп фельдъегерей в телегах, ездовых верхом, служебных фургонов, адъютантов в пролетках, придворных в колясках, публики, катающейся в кабриолетах и шарабанах, во весь опор мчащихся взад и вперед, поднимающих облака пыли, которая врывается через все окна и вихрем крутится в сквозняках, беспрерывно дующих сквозь эти прямоугольные сквозные постройки с их бесчисленным количеством окон и дверей.
В такой малокомфортабельной обстановке мы проводим свои дни в постоянном состоянии начеку. Петергоф и все его окрестности усеяны увеселительными павильонами, голландскими мельницами, швейцарскими шале, китайскими киосками, русскими избами, итальянскими виллами, греческими храмами, замками в стиле рококо и т. д. и т. д., выстроенными императором Николаем для развлечения и ради забавы императрицы Александры Феодоровны, в которых она имеет обыкновение, когда она живет в Петергофе, проводить свои дни, бесконечно разнообразя свое пребывание. Например, утренний кофе подается в Орианде, обед - в Озерках, вечерний чай - в Бабьем Гоне. Так как павильонов около тридцати, один прелестней другого, то нет недостатка в целях для бесконечно разнообразных прогулок. С утра видишь ездовых с развевающимися по ветру плюмажами, скачущими по всем направлениям, чтобы предупредить великих князей и великих княгинь и дежурных дам, что императрица будет пить кофе в таком-то и таком-то месте, куда вскоре и направляется фургон с "кафешенками" и кипящим самоваром, а за ним целый ряд нарядных экипажей с членами императорской фамилии; статс-дамы и фрейлины, разряженные с самой зари, с быстротою молнии устремляются к назначенному месту по шоссейным дорогам, которые между Ориандой и Бабьим Гоном составляют хорошо поддерживаемую сеть в 300 верст, единственные, увы, хорошие дороги во всей России. Так как никогда не известно, кто будет и кто не будет приглашен на эти собрания, ни то, на какое расстояние придется перенестись в кратчайший срок, так как большей частью запаздывающие ездовые передают вам приглашение за четверть часа до срока, приходится проводить целый день в известном напряжении: туалет приготовлен, экипаж заложен, вы сами с минуты на минуту готовы устремиться навстречу оказываемому вам почету.
Но часто случается, что вас нет среди избранных, приглашаетесь не вы, а ваша соседка по коридору, и ваши кружева и кисея подновлялись и извлекались на свет божий зря, а вечером те, кто не участвовал в этом катании императорской семьи в экипажах с английской упряжью, остаются одни по своим углам и не могут найти себе товарищей по несчастью среди разлетевшегося во все стороны общества; все это вас раздражает и омрачает ваше настроение. Идешь в одиночестве гулять по берегу моря, размышляя о суете земного величия, а я лично еще о невнимании ко мне императрицы, если случится, что в этой непрерывной толчее мне совершенно не удалось видеть ее в течение нескольких дней, и приходится убеждаться, что она даже не замечает моего скромного существования.
Даже природа здесь не дает никаких утешений поэтической душе человека, обиженного земными разочарованиями.
Несмотря на всю красоту струящихся фонтанов, тенистых аллей, цветущих лугов, болото, отвратительное болото всегда показывает кончик своего ушка. Если вы увлечетесь зеленым лугом и пойдете рвать полевые цветы или же углубитесь в чащу за ягодами или грибами, едва только ваша нога сошла с шоссейной дороги, весьма недвусмысленное бульканье предупреждает вас, что у вас под ногами болото, и вам приходится вернуться домой, чтобы переменить обувь; едва только солнце после знойного дня спускается к горизонту, как сплошной густой туман поднимается над землей и прозаическое ощущение охватывающей вас ледяной сырости отрывает вас от грез, навеянных прекрасным закатом солнца. Вы поспешно возвращаетесь домой, но тем не менее марабу и креп вашей шляпы, газ вашего платья уже превратились в какую-то тряпку, и вы начинаете высчитывать убытки и расходы, причиненные вам часом созерцания красот природы. Все это делает пребывание в Петергофе довольно неприятным для впечатлительной души.