А здесь от Кадырова, которому Политковская незадолго до этого пожелала на день рождения оказаться на скамье подсудимых, и от силовиков, которым Политковская своими публикациями указывала на ту же ожидающую их скамью, Путин отвёл подозрение, что кто-нибудь из них мог "заказать" журналистку. Они не могли, могли другие: "Некие скрывающиеся от правосудия силы давно вынашивают планы принести кого-нибудь в жертву, чтобы создать в мире антироссийские настроения".
Евгения Альбац в "Ежедневном журнале" уже сравнила такое заявление со сталинским – после убийства Кирова. Людоед тоже указывал прокурорам, где следует и где не следует искать. А что наша прокуратура не менее понятлива, чем сталинская, она не раз уже демонстрировала: так что след взят!
Я придал бы ещё большей объёмности сравнению Альбац: оба они – Сталин и Путин демонстрируют одинаковую бедность фанта – зии: один завёл пластинку про троцкистско-зиновьевский блок, другой – про Березовского и Невзлина. Обе – заезженные.
Всё это было бы смешно, когда бы не зависела Россия от своих правителей, когда бы не зависела нынешняя Россия от президента, не замечающего, что в ненависти своей, он проговаривается по Фрейду, ибо если влияние Политковской на политическую жизнь страны было "незначительно" и "минимально", то какой урон могли бы нанести России её публикации!
Между тем нанесли, и Путин подтверждает это, не уточняя, правда, кому именно – какой России? Но это очень легко вычислить.
Той России, что устала от беспредела президентской администрации и президентских наместников, униженной и обворованной ими, статьи Анны Политковской помогали держаться, напоминали о том, что совесть и достоинство – категории непродажные. А той, что ежедневно появляется на телевизионных экранах в глянце, в самодовольстве, не желающей видеть реальности, – такой России публикации Политковской наносили огромный урон. Они разоблачали ложь этого фальшивого блеска.
Так что, преуменьшая влияние на читателей статей бесстрашной журналистки, президент тоже отворачивался от реальности. Как будто от этого она перестаёт существовать и тревожить!
Некогда провозгласил Евгений Евтушенко: "Поэт в России больше, чем поэт". Анна Политковская была больше, чем обычный газетчик. Она отстаивала право писать правду, называть вещи своими именами. А такое право непереносимо для тех, кто пытается заморочить головы гражданам.
Помню, какой визг раздался в "патриотическом стане" в конце восьмидесятых – начале девяностых годов: не писал Лермонтов стихотворения "Прощай, немытая Россия"! Не мог Михаил Юрьевич сказать о России: "Страна рабов, страна господ"!
И никому из оголтелых охранителей России не пришла в голову простенькая мысль: почему же, если не читал подобных стихов Лермонтова Николай I, он, узнав о гибели юноши-поэта, отозвался о ней даже ещё резче, чем Путин о гибели Политковской. "Собаке – собачья смерть!" – сказал царь о поэте.
Как-то попалась мне на глаза статейка Владимира Бондаренко о поэте Олеге Чухонцеве. Отмечает Бондаренко достоинства стихов Олега, но журит его: нехорошо, дескать, по молодости, конечно, написано, но как можно было вообще написать такое: "Прости мне, родная страна, / за то, что ты так ненавистна!" А я, перечитывая это раннее стихотворение Олега, вспоминаю весну 1968 года, дом творчества писателей в Голицыне, наши с Чухонцевым долгие прогулки по опушке леса, вокруг пруда, наше приникание к "Спидоле", откуда доносились вести из пока ещё не оккупированной советскими войсками Чехословакии. Официальная пресса неистовствовала: "антикоммунистический переворот!" Было ясно, что Брежнев с товарищами не позволят Дубчеку, Смрковскому и другим осуществить обещанные народу реформы. На как далеко готово зайти наше руководство? Хотелось думать, что войска оно не введёт. И в то же время именно этого мы и опасались. Стыдно было бы (а потом стало стыдно!) ощущать себя оккупантом! Ненавистно было читать и слушать наших пропагандистов, впавших в транс, призывавших власти навести порядок в чужой стране!
Как можно так – о родине! – корил Чухонцева Бондаренко.
Можно, потому что родина – понятие не абстрактное, а совершенно конкретное, потому что, приватизировав, как мы бы сейчас сказали, родную Чухонцеву страну, брежневский режим вовлекал всех её жителей в соучастники преступления!
Что ж, рассудит затвор затянувшийся спор?
Нет, что мне до чужого наречья!
Я люблю свою родину, но только так,
как безрукий слепой инвалид.
О родная страна, твоя слава темна!
Дай хоть слово сказать человечье.
Видит Бог, до сих пор твой имперский позор
у варшавских предместий смердит.
Что ж теперь? Неужели до пражских Градчан
довлачится хромая громада?
Что от бранных щедрот до потомства дойдёт?
Неужели один только Стыд?
Олег не зря обозначил Стыд с большой буквы, выразив этим ту тоскливую неловкость, с которой придётся смотреть людям в глаза, то гадостное ощущение, что и тебя заподозрят в причастности к разбою!
Лет пять назад ехал я вместе с паломнической группой во Францию, в знаменитую бургундскую экуминистскую общину "Тэзе" на автобусе через Польшу, Чехию, Германию. Границы проскакивали довольно быстро. И вдруг – остановка: чешская граница. Стоим час, стоим второй, кажется, будем стоять третий. Все шумят: в чём дело? И сравнительно молодой таможенник нам отвечает: "Вы, русские, по моей груди двадцать лет на танках ползали. Постойте теперь, почувствуйте доброе отношение к вам чешских граждан!"
Понимаю, что такие вещи Бондаренко вряд ли впечатлят. Так я это и не для него пишу. Я пишу для тех, кто сохранил в себе совестливость и стыд, кого оскорбляет не то, что тебя не боятся, а то, что тебя могут отождествить с бесцеремонной и грубой силой.
"Гражданственность – талант нелёгкий", – сказал когда-то Евгений Евтушенко.
Сам он, увы, далеко не всегда воплощал в стихах такую формулу. Стихи Евтушенко меня трогали разве только в юности, в конце 50-х – начале 60-х. Мы с ним одно время приятельствовали. Мне нравился человек Евтушенко – щедрый, наивно-хвастливый, незлобный. А поэт Евтушенко разочаровывал крупными провалами вкуса и излишней болтливостью. К тому же не мог я принять того цинизма, с каким он торговался о публикации своих стихов с Чаковским. "Мои требования вы знаете: одно – против, четыре – за!" – "Нет, Александр Борисович, давайте два на три!" – "Женя, не проходит! Четыре – за, одно – против!"
"За" и "против" – речь шла о советской власти.
И всё же и Евтушенко написал стихотворение "Танки идут по Праге". И Евтушенко, узнав об аресте Солженицына, помчался на почту, чтобы дать протестующую телеграмму Брежневу.
А что сейчас? Закрыли фонд Ходорковского. Заставили Букеровский комитет отречься от своего спонсора и… Праздник продолжается! Объявлен, как водится, короткий шорт-лист. В него вошли произведения Петра Алешковского, Захара Прилепина, Дины Рубиной, Ольги Славниковой, Дениса Соболева, Алана Черчесова. Победитель решением нового спонсора – международной нефтегазовой компании НР – получит 20 тысяч долларов (при Ходорковском было 15. Так что лишние 5000 – это иудины сребреники!). Остальные пятеро – по тысяче. Понятно, что газонефтяников, которых опять-таки понятно, кто у нас в стране патронирует, такая сумма не разорит. А писателям получать её стыдно не будет? Их ладони не обожгут ассигнации при воспоминании о многолетнем благодетеле Русского Букера, ныне тюремном сидельце? Да и станут ли о нём вспоминать?
А кто из писателей заступился за Акунина, на которого обрушилось Управление по налоговым преступлениям? Ведь не считать же действенным заступничеством фразу из открытого письма Русского Пен-центра Путину (об этом письме я ещё поговорю), где, к сожалению, не очень внятно наряду с униженными московскими грузинами упоминается фамилия писателя. А между тем вдумайтесь: по налоговым преступлениям! – в преступном укрытии налогов подозревается успешный и популярный автор издательства только лишь потому, что его настоящая фамилия (Б. Акунин – псевдоним) грузинская. Москвич по происхождению, учёный-японист, знаток русской истории и старой Москвы, только лишь из-за фамилии Чхартишвили подозревается в нарушении закона. Как и другие россияне с грузинскими корнями.
"Они начали первыми!" – слышу я возмущённые крики. Ну что ж, давайте вспомним, с чего всё началось. В Грузии арестовали четырёх русских офицеров. Власти утверждали, что все четверо – офицеры ГРУ российского Генштаба. Некий бывший сотрудник спецслужб, специализировавшийся на кавказских проблемах, ответил на это так ("Московский комсомолец", 29 сентября 2006 года):
"Нет никаких сомнений, что захвачены сотрудники ГРУ Генштаба. Однако надо понимать, что они выполняют в Грузии не подрывную деятельность. Это обычное региональное подразделение, занимающееся сбором информации. Причём, как правило, открытой. Их задача – сбор и анализ ситуации. Надо понимать, что никаких секретов для нас в грузинской армии нет. А следовательно, ничего тайного они сделать не могли. Так что со стороны Грузии это классическая провокация".
"Форсисто сказано", – снова вспоминается Зощенко. ГРУ – это Главное разведывательное управление. Его сотрудники – разведчики. Их задача – сбор информации. Какая информация интересует разведчика? Наверное, всё-таки не та, каков курс грузинского лари по отношению к рублю! И не может быть, чтобы нас вовсе уж не интересовали секреты в армии существующего уже 15 лет независимого государства! Интересовали и интересуют. Для того и разведчики в чужой стране находятся, чтобы выведывать секреты!
Но ладно. Арестованные офицеры отпущены и вернулись в Россию. Конфликт улажен? Ни в коем случае! Он только начинает разгораться. Объявлена всесторонняя транспортная блокада Грузии. Отозван российский посол. Сотрудники посольства со своими семьями эвакуированы в Россию. Прекращены любые двусторонние связи. Отменены гастроли грузинского театра.
И понеслось. И завертелось. Каждый день новые сводки с фронта: столько-то грузинских мигрантов-нелегалов выявлено и депортировано на родину в Москве, столько-то в Петербурге, столько-то в других российских регионах. Приказано отлавливать не только тех грузин, кто занимается воровством и разбоем, но грузин вообще. Потому что они грузины. Как Б. Акунин. Как родители юной фигуристки Елены Гедеванишвили, о которой ещё совсем недавно восторженно писала наша пресса и которая только что вышла победительницей международного турнира в Австрии. На днях её родителей выслали в Грузию.
Мужественных людей не много. Как сообщило радио "Эхо Москвы", протестуя против геноцида, известный актёр Станислав Садальский обратился в посольство Грузии с просьбой предоставить ему грузинское гражданство. Сомневаюсь, что российские власти будут к подобным поступкам благодушны. Политической шпаны сейчас в стране много. Задержали, к примеру, на таможне англичанина. Он пытался вывезти из страны авторские работы, в числе которых были карикатуры на Путина. Приобрёл их в галерее Марата Гельмана. И вот – надо же какое совпадение! – чуть ли не на следующий день вломились в галерею на Малой Полянке бандиты. Не исключаю версии, что не только из-за англичанина громили галерею и избивали Гельмана, но за открывшуюся там выставку грузинского художника Александра Джикия. Его картины топтали и рвали с особенным остервенением.
Тринадцать человек подписались под заявлением, осуждающим начавшиеся погромы. Выписываю по алфавиту: Лия Ахеджакова, Артур Аристакисян, Леонид Баткин, Сергей Гандлевский, Алла Гербер, Вадим Жук, Михаил Златковский, Зоя Масленникова, Юрий Норштейн, Наталия Трауберг, Артёмий Троицкий, Инна Чурикова, Елена Камбурова. Всё это очень достойные, известные люди – артисты, режиссеры, публицисты, художники. Но писатели? Всего один: поэт – Сергей Гандлевский. Ну, может быть, ещё Наталия Трауберг – прекрасная переводчица Льюиса, Честертона.
А что до открытого письма Русского Пен-центра президенту, то взятый авторами тон не может не удивить. Цитирую концовку:
"Антигрузинская истерия, сейчас захватившая лишь начальство и тех, кто это начальство обслуживает, может перейти в массы. Если это произойдёт, пострадают не только грузины, но и азербайджанцы, армяне, абхазцы, вообще все выходцы с Кавказа. На рынке не будут разбираться, кто грузин, а кто абхазец. А в поликлиниках начнут отказываться от услуг врачей-грузин, как это уже бывало с врачами-евреями во время "Дела врачей".
Мы не политическая партия и не вмешиваемся в политику. Мы не знаем, как разрешить грузино-абхазский и грузино-осетинский конфликт. Но во всякой политике есть гуманитарный аспект. Народы не должны расплачиваться за действия своих правительств.
С уважением…"
Наверное, всё-таки стоило выбрать не эпистолярную, с сервильными обертонами, форму, а, допустим, форму заявления. Тогда не потребовалось бы разъяснять главе государства очевидные вещи. Вряд ли Путин не понимает, куда может завести страну антигрузинская истерия. И тем не менее остановить её не спешит! А для чего эта оговорка про невмешательство в политику? Да, не дело Пен-центра заниматься политикой, которая, как любил повторять Горбачёв, есть искусство возможного. Но правозащитная организация – та, что обязана заниматься искусством невозможного: мешать властям осуществлять бессовестную политику, нарушающую права человека. Так не обкладывайте возмущение безудержной ксенофобией подушками безопасности!
Впрочем, сошлюсь на чудесного поэта и прекрасного мыслителя – Тимура Кибирова: "Теперь властителями дум стали журналисты, т. е. плохие писатели". А "замена писателей в качестве творцов общественного мнения, – добавил Кибиров, – это, пожалуй, плохо, поскольку, какие бы ни были писатели, пусть уж лучше думы определяли бы они, чем абсолютные ублюдки, правящие бал сейчас".
Кибиров погорячился? Да нет, он – мастер слова, как всегда точен в эпитетах и в определениях.
Вот что предлагает Елена Левицкая, автор статьи "Кондопога", напечатанной во владимирской газете "Молва" (19 сентября 2006 года):
"Ужесточить миграционное законодательство, например, а на нервные вскрики либерально-толерантной Европы не обращать никакого внимания. Начать самую жёсткую – если нужно, самую жестокую, на полное физическое уничтожение – борьбу с этническими преступными группировками. И, безусловно, если обнаружится продажный мент, крышующий бандитов-инородцев, судить его по статье "Измена Родине". Ради этого не грех и отменить мораторий на смертную казнь…"
А сколько таких левицких работает в разных регионах России? Призывая к физическому уничтожению этнических преступных группировок и к введению смертной казни для тех, кто крышует бандитов-инородцев. Тамбовские, солнцевские, ореховские, питерские, смоленские могут, стало быть, не трепетать от страха. Как и те, кто крышует русских бандитов, – им измену родине не пропишут.
* * *
Глупость? Разумеется. Причём очень опасная глупость. Впрочем, как заметил известный некогда литератор Аркадий Белинков, глупость – не отсутствие ума; это такой ум! Очень в данном случае целенаправленный. В сторону от российских интересов, ибо, как недавно показала Югославия, племенная грызня внутри многонационального государства ведёт к неизбежному его распаду. В сторону от великой русской литературы. "Не забудь Фон-Визина писать Фонвизин, – из письма Пушкина брату. – Что он за нехрист? он русской, из перерусских русской". И правда. Так ли уж важно для нас, кем по этническому происхождению был автор "Недоросля"? "Недоросль" оказался "из перерусских русским", и этого вполне достаточно, чтобы считать его автора великим русским писателем. А Фонвизину – именно Россию – родиной, именно русскую литературу – своей, кровной. Как и Тимуру Кибирову, который запечатлел такое чувство в этих изумительных строчках из "Послания Л. С. Рубинштейну":
На дорожке – трясогузка.
В роще – курский соловей.
Лев Семёныч! Вы не русский!
Лёва, Лёва, ты еврей!Я-то хоть чучмек обычный,
Ты же, извини, еврей!
Что ж мы плачем неприлично над
Россиею своей?
И не о том же по сути писал Олег Чухонцев в раннем своём стихотворении?
Фазиль, Булат, Камил,
к чему молоться вздору,
кто из какой земли, -
у вас один замес!
Вас бог степей рубил
по сосенке да с бору,
а вы лозой пошли,
Как шёл Бирнамский лес.А вы лозой пошли.
А вы ветвями стали.
Шумите же смелей
колючею листвой,
чтоб из иной дали
навстречу вышли дали,
листву иных ветвей,
неся над головой.Машите же, друзья,
и пусть вам радость машет!
Мы все одна семья,
и я вам хвойный брат.
Вот вам рука моя
на лихолетье наше
и вот вам жизнь моя,
Камил, Фазиль, Булат!
А вот Чухонцев – поздний, его книга "Фифиа", в которой он обновил русскую стиховую систему, – не привил, как Бродский к мандельштамовскому стиху Тредьяковского, а сумел удержать много – стопный белый стих от падения в прозу:
Орест Александрович Тихомиров происходил из немцев,
когда стал русским, не знаю, но это спасло
его и семью, – других соседей, Шпрингфельдов,
мужчин расстреляли, а детей и женщин сослали в Караганду,
всё-таки немчура и возможный пособник
Гитлеру, то есть своим, а наш брат Иван
любит порядок и дисциплину тоже,
но со славянским акцентом.
Как не хватает всё-таки здешних немцев,
думаю я, вспоминая Алтай, кустанайскую степь,
фиолетовые луга в росе, в многоярусной дымке,
и закаты вполнеба, свист сусликов из степи,
и потёмки, камнем падающие на землю…
Впрочем, есть в "Фифиа" и рифмованные стихи, прекрасные, на все времена, тоже ставшие сейчас злободневными из-за страшного всплеска ксенофобии в стране:
Под тутовым деревом в горном саду,
в каком-то семействе, в каком-то году,с кувшином вина посреди простыни,
с подручной закуской – лишь ветку тряхни,с мыслишкой, подкинутой нам тамадой,
что будем мы рядом и там, за грядой,Амо и Арсений, Хухути и я,
и это не пир, а скорей лития.Как странно, однако, из давности лет
увидеть: мы живы, а нас уже нет.
"О, никогда не порвётся кровная неизбывная связь русской культуры с Пушкиным. Только она получит новый оттенок. Как мы, так и наши потомки не перестанут ходить по земле, унаследованной от Пушкина, потому что с неё нам уйти некуда. Но она ещё много раз будет размежёвана и перепахана по-иному. И самое имя того, кто дал эту землю и полил её своей кровью, порой будет забываться" (Владислав Ходасевич).
Ходасевича мог часами читать поэт Евгений Винокуров, один, пожалуй, из самых давних моих знакомцев, с которым мы, несмотря на значительную разницу в возрасте, как-то очень быстро перешли на "ты". Женя часто ездил за границу и неизменно привозил оттуда книги философов, художников, поэтов, изданных там.
– Как ты не боишься? – удивлялся я.
– Боюсь, – отвечал он. – Но захожу в книжный магазин и не могу удержаться.
– А если досмотрят? – спрашивал я, имея в виду наших таможенников.
– Отберут, – пожимал он плечами. – Но пока, слава Богу, не трогают.