Только спрашивать их было бесполезно. И не то чтоб они скрывали свои деяния, нет, как раз наоборот, но отговаривались одним: "Ни за что ни про что" или: "Сама не знаю". Все же Надя однажды набралась храбрости и попыталась спросить Космополитку, благо та лежала рядом. Спросила и испугалась: "Пошлет она меня куда подальше". Но "космополитка безродная" Соболь только грустно улыбнулась в ответ и села на нарах:
- Веришь ли? Сама не знаю.
- Так уж и не знаете?
- Скорее всего за то, что мужа своего очень любила.
- Ну… - с недоверием протянула Надя. - За это не сажают.
- Еще как сажают-то! - вмешалась Пионерка. - За мужей, я знаю точно, многие пострадали. - Она перелезла через Муху и села рядом. - Мне рассказывали, до войны целые этапы одних жен были.
"Верно, туда угнали и маму Ксаны Триумфовской", - почему-то решила Надя.
- Мужик наворочает делов, а баба с ним тоже в ответе. Муж да жена одна сатана, - продолжала Пионерка. (Муха объяснила, что свое прозвище "Пионерка" она получила за доступность к своему телу: то есть пионер-всегда готов!)
- Права, правду говоришь, муж да жена одна сатана, - с грустью согласилась Космополитка.
После такого разговора Надя даже зауважала эту Соболь. "Пострадать за любовь! Так возвышенно, так романтично!" - казалось ей.
Тем временем голод и холод с каждым днем все сильнее заявляли о себе. Давно подъелись запасы, у кого были. Хлеб съедался до крошки, и баланда не оставалась в мисках. Надя, давясь, съедала кусок ржавой селедки и, ненавидя ее всей душой, клялась себе, если будет когда-нибудь на свободе, никогда, никогда не станет есть селедку. Сено уже не спасало от холода нижних, зечки мерзли, особенно по утрам. Верхний ярус тоже сдвинулся поплотнее к середине, изо всех щелей несло холодом. Зима наступала с севера, куда двигался этап.
Первой подняла голос Манька Лошадь. Она и впрямь была похожа на лошадь. Лицо узкое и длинное, широко посаженные темные выпуклые глаза с бахромой прямых, очень густых ресниц и безгубый большой рот с крупными зубами - точь-в-точь лошадиная морда.
На исходе была вторая неделя, когда во время "молебна" Манька тяжело прыгнула с нар и подошла вплотную, подбоченившись, к конвоиру. Вид у нее был грозный и решительный настолько, что конвоир отпрянул и схватился за свой автомат.
- Назад! Не подходи близко, стрелять буду! - заблажил он, видимо, испугавшись.
- Кому ты нужен! - с видом глубочайшего презрения сказала Манька и сплюнула окурок на пол. - Мы требуем начальника конвоя! - заявила она.
- Чего еще?
- Не твоего ума дело, - смело нагрубила ему Манька, безошибочно угадывая в нем новичка. Она уверена, победа будет за ней. Он почти мальчишка-новичок, она - старая профессиональная воровка-рецидивистка.
- Не позовешь, откажемся от пищи, объявим голодовку!
- По мне хоть все вы тут провалитесь, - рявкнул один из них и злобно заколотил потолок кувалдой.
Но Манька не сдавалась. Она встала рядом с нарами, где он работал кувалдой, сложила на груди руки, перебирая тонкими, холеными пальцами.
- Я долго тут стоять буду? - заорал солдат-раздатчик. - Берите миски и кончай базар!
- Бунтуешь, значит? - спрыгнув с нар, крикнул ей конвоир, на всякий случай сохраняя дистанцию между собой и Манькой. - А за бунт знаешь что с вами будет?
Надя похолодела: отказаться сейчас от хлеба с кипятком было совершенно немыслимо, да и баланду с селедкой уже никто не швырял обратно.
- Выведем в лес, да перестреляем, как собак! - закипел яростью конвоир.
- А ху-ху не хо-хо? - в ответ раздалось дружное с верхних нар.
- Да что вы, бабы, взбесились? Чего вам надо-то? - уже примирительно спросил раздатчик.
- А то, что положено! Топить надо в теплушках! У нас уже больные есть!
- Вот-вот вспыхнет эпидемия, - кричали с левой стороны.
- Вы угля не даете, да еще расстрелом угрожаете!
- А-а-а, - облегченно протянул конвоир. - Так бы сразу и сказали! - И еще для порядка поколол охапку сена на полу. После всех процедур, уже вылезая из вагона, он обернулся.
- Дадим угля!
- Хоть мелкого, но до…! - ответили ему хором воровки.
- Во оторвы! - с восхищением замотал головой конвоир и задвинул дверь.
Непременный атрибут всех тюрем и этапов "Друг Параша" выносилась на стоянках до "молебна", раз в сутки. Обязанность не из приятных, но шла нарасхват. Игнорировали парашу только зечки в законе и кое-кто из пожилых, кому не под силу было тягать увесистую посудину. Остальные с удовольствием выбирались из вонючего вагона, всем хотелось дыхнуть свежим воздухом, а заодно и узнать, где стоим, где находимся. В очередной вынос конвоир не отпустил женщин.
- Идите за мной, - и пропустил их вперед, вдоль вагонов. Куда их повели, никто не знал, потому что другой охранник поспешил задвинуть дверь и заложил засов. Гадали всякое: может быть, отвечать за Манькину дерзость? И только Пионерка угадала.
- За углем их повели, к паровозу.
И точно. Вскоре женщины вернулись, с трудом таща ведра, полные угля. Ссыпали в угол около "буржуйки" и пошли еще раз. Потом сходили за дровами. Уголек без дров не разожжешь нипочем.
Больше часу бились старожилы, безуспешно стараясь затопить печурку, и наконец уголь затлел и разгорелся. Оживились зечки. Оказалось, так мало надо, чтоб поднять настроение. Всего-навсего тепло. Приятно было смотреть на раскаленные докрасна чугунные бока "буржуйки". Жизнь уже не казалась безнадежно пропащей.
- Вы особо уголек не сыпьте, понемногу. Вертухай хороший попался, а другой ни в жизнь не поведет! - предостерегла Пионерка.
- В натуре, понемногу! Нечего Ташкент устраивать. Иной хмырь попадется, зимой снегу не выпросишь, - поддержала Муха.
Скверно было то, что ничего нельзя увидеть. Высоко от пола маленькое окошко с прутьями, да еще труба от буржуйки туда просунута, теперь уже горячая, рукой не тронешь. Однако через некоторое время зечки все же приноровились по очереди смотреть в просвет меж прутьев и трубой. Пододвинули к окну парашу, перевернули крышку и вставали на нее. Тогда можно было смотреть на Божий свет и сообщать о виденном, не забывая при том, что каждый миг крышка могла перевернуться.
- Девочки! Свободы не видать, подъезжаем к Кирову, - доложила хорошенькая голубоглазая воровка, обритая наголо, по прозвищу Лысая. (Не за вшивость, - объяснила всезнающая Муха. - У мужиков в бараке попутали.)
- Киров! Бывшая Вятка! Туда и до революции нашего брата гнали, до сих пор остановиться не могут, - сказала одна политическая, седая, статная женщина, Надина тезка, тоже Надежда, по отчеству Марковна.
Манька Лошадь, гордая своей победой, важно вставила свое:
- Пересылка тут, этапы формируют на север, кого в Архангельскую область, Каргополаг, кого в Коми: Печору, Инту, Кожву, Воркуту.
- Господи! Да сколько ж этих лагерей? Куда ни кинь, одни лагеря. Послушаешь вас, так, выходит, весь Советский Союз - сплошные лагеря, - ужаснулась Надя.
- Так оно и есть, - откликнулась Космополитка. - Это наш коммунистический рай.
- В ад бы попасть, может, там посвободнее у чертей, чем в раю, - засмеялась Света.
- Попадешь, - мрачно произнесла Манька из своего закутка. - Вот угодишь на лесоповал или, в шахту - узнаешь, где ад, каков он.
- Человеку, побывавшему в Лефортово, сам черт не брат! - весело воскликнула Света. Она вообще много смеялась и громко разговаривала со всеми.
- В Сухановке не лучше, - возразил кто-то снизу.
- Спорю с любым, лучшая тюрьма на белом свете находится на площади Дзержинского в Москве. Дорогая Лубянка! Я там за год узнала и прочла столько! Больше, чем за всю жизнь! - восторженно заявила Космополитка.
- Ну, вот что, контры! Кончайте свою болтовню. За недонос тоже срок мотануть могут, а я неграмотная, написать на вас не смогу, я вместо фамилии своей крестик ставлю, - оборвала молчавшая до этого Пионерка.
- Чего тебе бояться, керя, подмахнешь разок оперу и все дела, - пошутила Муха.
- Махала б я, да очередь твоя! - зло огрызнулась Пионерка.
- Махнула бы! Не зажала промеж ног, да некому, - вздохнув, сказала Муха.
В наступившей минутной тишине было слышно: протяжно и долго гудел паровоз, замедляя ход. Затем, рванув два-три раза вагоны, состав остановился.
- Точно, Киров! - объявила Лысая. - Вертухаи на платформе шнырят, темно стало, не видно ни хрена, - и спрыгнула с параши. Часов ни у кого не было, и времени никто не знал. Так, приблизительно определяли - первый "молебен" в 7 утра, второй около 6-ти вечера. Где-то ближе к ночи послышался лязг ключей, замков, засовов, и дверь с поросячий визгом откатилась.
- Дверь бы смазали, что ли, лодыри, как серпом по яйцам! - недовольно проворчал начальник конвоя.
Снаружи замелькали фонари, и он в сопровождении двух конвоиров легко поднялся в вагон.
- Подъем! - скомандовал он. - Внимание! Приготовиться с вещами на выход следующим заключенным. Сюда свети, на список, - приказал вертухаю - не видно ни хрена.
Действительно, лампочка, тусклая от пыли, с большим слоем мушиных следов, едва освещала вагон.
Нещадно перевирая не только иностранные, но и русские фамилии, он все же осилил кое-как список. К великому огорчению Нади, названа была и Лаврентьева Зоя Матвеевна, 1927 года рождения, - Муха!
- Куда вас теперь? - едва сдерживая слезы, спросила Надя. Ей было грустно расставаться со всегда веселой и по-своему даже остроумной балагуркой Мухой. Она одна, как никто другой, могла шуткой и заковыристым словечком снять тягостное напряжение, возникавшее порой в теплушке. Она была заступницей и руководителем Нади в этой странной, фантастической жизни.
- А! Без разницы! - махнула рукой Муха.
Она не грустила, ей везде был дом родной, везде находились "свои", знакомые. Надя даже слегка обиделась - так мало занимала она места в Мухиной жизни.
Ушли около двадцати пяти человек, в основном уголовницы, бытовички и старые политические.
- На север их не возьмут. Зачем они там? Там вкалывать надо, а блатнячки все равно работать не будут, - сказала Света.
- Посмотрим, сколько ты наработаешь. Это тебе не языком болтать, политикашки несчастные, - раздалось с левой стороны.
- Скажите на милость, откуда такая патриотка-карманница нашлась? В порядке любви великой к Родине карманы у граждан обирала? - бойко отпарировала Света.
В сумерках было видно, как поднялась и села Манька Лошадь.
- Кончай базар, - сказала она своим глухим сиплым голосом, - а то прыгнешь к параше.
- Я б их всех давила, как вшей, - не унималась блатнячка.
- А я говорю, кончайте базар, - еще раз повторила Лошадь и улеглась на свое место.
Утро застало этапников в пути. Очередной "молебен" надолго задержался, а с ним и кормежка, которую теперь все ждали с нетерпением. Когда, наконец, раздвинулась визжаще-скрипящая дверь, подуло настоящим холодом. Выглянув, Надя увидела: все белым-бело от снега.
- Снег! Смотрите! - воскликнула она. Но никто не порадовался ему.
Прошло немало дней, прежде чем состав дотащился до Котласа.
- Считай, без малого половина пути, - сказала Лысая.
Воровок сильно поубавилось, и все остальные почувствовали себя свободнее, хотя воровства уже бояться было нечего, продукты, взятые с собой, кончились, курево тоже. Конечно, если из шмотья что утащат - обидно. Надя напросилась вне очереди выносить парашу на пару с высокой красавицей из политических. Очутившись впервые за много дней снаружи, она едва удержалась на ногах от потока свежего воздуха. Высоко в голубом холодном небе раскачивались и шумели верхушки громадных сосен и елей, глядя на них кружилась голова и слегка подташнивало от голода. Вдалеке по платформе сновали люди. Ее напарница, девушка из Прибалтики, сделав несколько шагов, внезапно остановилась и зашаталась. Надя выпустила ручку бачка и кинулась поддержать ее.
Подбежал сопровождающий охранник. - Чего встали?
- Плохо ей, видите? Чуть не упала, - объяснила Надя.
- Зачем пошла? Слабая, не берись, - задергался конвой. "Кажется, зовут ее Бируте", - вспомнила Надя.
- Бируте, может, вернешься?
- Пойду, пойду, постараюсь, - тихо сказала она и взялась за парашу.
- Шагай, давай, без обмороков тут! - прикрикнул конвоир. Надя обернулась к нему:
- Человеком надо быть!
- Человеком надо родиться, - возразила Бируте.
После Котласа заметно похолодало в теплушке, "буржуйка" уже не могла согреть продуваемое со всех сторон помещение. Пришлось вытащить из-под головы валенки. Надевая их, Надя увидела в голенищах с внутренней стороны две маленькие буквы "М. М.", вышитые красными нитками.
"Тетя Маня прислала", с благодарностью подумала она и впервые со времени отъезда из Москвы затосковала по дому. На душе стало тяжко и тошно. Впереди еще семь лет такого существования. И не голод и холод, и даже не тяжелая работа, о которой рассказывали бывалые зечки, пугающе страшны, а вот это вынужденное совместное сожительство таких несовместимых друг с другом людей, обреченных бесконечно долгие годы валяться на одних сплошняках. Рядом, справа, закинув руки за голову, лежала Космополитка, вперив в потолок отсутствующие глаза, а в них тоска зеленая. "Наверное, тоже о доме затосковала", - догадалась Надя и посоветовала:
- Вы бы хоть встали, размялись немного, ослабнете так.
- Не хочу, ноги мерзнут.
Надя вспомнила - на ее ногах новенькие лакированные лодочки и чулки-паутинки со спущенными петлями на правом чулке.
- Что же вы так легко оделись?
- Меня прямо с концерта забрали. Если б знать, валенки с галошами надела на концерт, - невесело пошутила она.
Надя почувствовала, как сердце ее екнуло и заколотилось быстрее: "Концерт! Музыка! Космополитка ходит на концерты! А может быть, и сама причастна к великому? Поет или играет, скажем, на скрипке или рояле".
- И некому принести теплое?
- Нет, - покачала головой Космополитка. - Мама и папа моим маршрутом ушли в тридцать седьмом, а муж - на полгода раньше меня.
"Наверное, как та девочка, Ксана Триумфовская, давно-давно в Малаховке, - вспомнила Надя и, еще не решив окончательно, уже полезла в свой вещмешок, достала дареные Розякой носки и свои школьные ботинки со шнурками.
- Вот, возьмите, у вас нога поменьше моей, с шерстяным носком и будет впору.
Но Космополитка заупрямилась. Не захотела ни в какую.
- Нет-нет, ни за что! С какой стати, тебе самой нужны будут.
- Мне пришлют, у меня мама дома, - горячо убеждала ее Надя.
Все же после долгих споров и увещеваний она одела и носки и ботинки. Лаковые лодочки засунула в сумку.
- Вместо подушки будут, - пошутила повеселевшая Космополитка.
А потом, к великой Надиной досаде, спрыгнула вниз и до ночи торчала со своими политиканшами. А ей так хотелось поговорить с ней, узнать, на каком концерте она была и не пела ли Обухова или Давыдова, а быть может она сама пела или играла? Но Космополитка, вдоволь поболтав со своими, вернулась на нары и укрылась с головой воротником своего пальто, говорить не захотела, сказала только:
- Что-то меня знобит, кажется, я заболела. "Так тебе и надо, нечего было торчать внизу", - подумала обиженная Надя.
Утром на "молебен" Космополитка едва поднялась. Она действительно заболела и к вечеру горела огнем. Уголовный мир взволновался.
- Тиф у нее, - почему-то решили они.
- В натуре тиф! Теперь всех перезаразит, паразитка! - Высадить ее!
- Нечтяк, бабочки! После тифа наголо стригут, теперь все голенькие будете, не мне одной! - злорадствовала Лысая.
- Ты давай чернуху нам не раскидывай. Тебя не от тифа обрили, - ехидно заметила Манька Лошадь.
Жучки загоготали, Лысая пропустила реплику мимо ушей и продолжала:
- Нет, в натуре, сколько знаю их, вечно эти контрики болеют, вся зараза от них и вшивота.
- Особенно сифилюга в четыре креста, - добавила Манька под громовое ржание уголовниц. Многие из них знали злосчастную историю Лысой.
В ночь Космополитке стало совсем худо. Она металась и бредила, призывая в свидетели какого-то Леню. Хваталась горячими руками за Надю и, задыхаясь, твердила:
- Это ложь, говорю тебе, не верь, ложь, подлая клевета, - и внезапно громко вскрикивала.
Надя будила ее, тормоша за плечи. Она ужасно боялась, как бы разбуженные воровки не согнали больную с верхних нар вниз. Потом Космополитка затихла, очнулась и попросила пить. Задача была не из легких. Кипяток наливали в кружки во время' раздачи баланды, и каждый старался выпить горячую бурду поскорей, "согреть душу", так что вряд ли у кого мог остаться кипяток. Кроме того, все спали, а тревожить спящих… Все-таки Надя осторожно слезла вниз, надеясь разыскать хоть полкружки воды. Ближе всех спала, укрывшись с головой, Надежда Марковна. Надя тихонько тронула ее за плечо. Та, не разобрав со сна, в чем дело, завопила во все горло.
- Что ты тут делаешь? Тебе чего надо?
- Вода мне нужна. Соболь воды просит, у нее сильный жар..
- Нет у меня, - пробормотала она и еще плотнее завернулась: в свое пальто.
- Иди сюда, - позвали ее с противоположной стороны. Откуда-то из-под верхних нар вынырнула черная худая монашка и протянула сухой птичьей ручкой кружку с водой.
- Ой, спасибо вам большое! - обрадовалась Надя и перелила в свою посуду.
- Бери Христа ради, - прошептала монашка и опять скрылась в темноте под нары.
Стараясь не расплескать драгоценность, Надя забралась на "свое место и увидела, как рыжая воровка из компании Маньки Лошади, по прозвищу Крыса за свое поразительное сходство с крысой или мышью, тащит у Космополитки из-под головы сумку.
- Ты чего здесь? - крикнула Надя, - А ну махом отсюда!
Проснулась Света:
- Ты чего, Крыса, тут шуруешь, брысь!
Та, ни слова не говоря, быстро скрылась. Космополитка, дробно стуча зубами об алюминиевый край, с жадностью осушила булькающими глотками кружку, тотчас повалилась и заснула. Улеглась, наконец, и Надя, но ненадолго, потревоженная возней над самым ухом, она приоткрыла глаза и опять увидела Крысу. Та держала Космополиткину сумку и тащила из" нее лаковую туфлю. Другую она уже извлекла и прижимала локтем к себе.
Надя вскочила.
- Ты что же это, пакость, делаешь, а? У больного человека воруешь, а?! - накинулась она на Крысу, выхватила туфлю и запихнула обратно в сумку.
- Отдай, падла, хуже будет, шнобель отхаваю, - злобно прошипела Крыса.
- Ты! Мразь такая! Еще и грозить мне? - рассвирепела окончательно Надя.
- Говорят, отдай туфли, падла, пасть порву, - повторила Крыса, брызгая слюной сквозь гнилые пеньки торчащих передних зубов.
Плохо еще знала тогда Надя этот уголовный мир. Иначе повела бы себя скромнее, потише, но в тот момент она знала одно: грабят беспомощного, больного человека, а потому крикнула на всю теплушку.
- Пошла вон, воровка проклятая!
И в тот же миг получила такой удар в спину, что не удержалась и кубарем свалилась на пол. Не успела она подняться, как с противоположных нар вслед за ней кинулись две блатнячки. Одна из них вцепилась ей в волосы, стараясь ударить ее голову об пол, другая стукнула носком сапога по пояснице. Надя охнула и осела.
- Сейчас же перестаньте, - закричала испуганная Света. - Помогите ж, они убьют ее!