– Я вижу движущую силу в эгоизме, в эгоистической сущности человека, когда при помощи алчности достигается гармония интересов общества и отдельной личности. Человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, но тщетно было бы ожидать ее лишь от их расположения. Он скорее обратится к их эгоизму и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что он требует. Люди, предоставленные своим естественным влечениям, устроят наилучшим образом свою жизнь. Если мы исследуем общие законы, по которым распределяются в этом мире добро и зло, то найдем, что несмотря на кажущийся беспорядок в этом распределении, каждая добродетель находит свое вознаграждение самое приличное для ее поощрения. То же и в сфере материальных интересов. В сущности, богатые потребляют не больше чем бедные, несмотря на свою алчность и эгоизм, несмотря на то, что они имеют в виду только личные интересы, несмотря на то, что они стремятся удовлетворять только своим пустым и ненасытным желаниям, употребляя для этого тысячи рук, тем не менее они разделяют с последним чернорабочим плоды работ, производимых по их приказаниям. По-видимому, какая-то незримая рука принуждает их принимать участие в таком распределении предметов, необходимых для жизни, какое существовало бы, если бы земля была распределена поровну между всеми населяющими ее людьми; таким образом, без всякого преднамеренного желания и вовсе того не подозревая, богатые служат общественным интересам. Разобрав и отвергнув системы, построенные на поощрениях и на стеснениях, я пришел к выводу, что остается одна только простая и легкая система естественной свободы. Задача государства состоит лишь в том, чтобы создавать условия для проявления естественных законов, исходя из которых можно обеспечить действительное умножение общественного богатства. Государство должно предоставить человеку полную свободу его эгоизму и не вмешиваться в пути и способы его осуществления.
– Мне кажется, вы незаслуженно принижаете значение разумной верховной власти, – возразил Адаму Смиту Тюрго, который до сих пор молча слушал оратора и не вступал в разговор. – В свое время при Людовике XIV во Франции энергия государственного министра Кольбера дала толчок развитию страны и привела к крупным успехам французской промышленности. Кольбер добивался развития во Франции всех видов производств, необходимых для ее нужд, создал множество казенных мануфактур, выписывал для них лучших мастеров из Голландии, Германии и Англии, и был убежден, что без этих "костылей" предприниматели не научатся сами ходить. Однако после смерти Кольбера промышленность стала приходить в упадок, финансовое положение государства с каждым годом стало ухудшаться. Сейчас экономическое и финансовое положение страны плачевно, государственная казна пуста. Это результат неверной экономической политики государства, проистекающей из незнания естественных законов развития. Но в прошлом году наконец герцог Шуазель провел необходимые реформы и удовлетворил главное требование естественного состояния хозяйства, требуемого физиократами: объявил полную свободу хлебного торга!
Тюрго торжествующе оглядел присутствующих. Все знали, что именно Тюрго немало способствовал принятию королевского эдикта, разрешающего свободную торговлю хлебом во Франции.
– Русская Императрица Екатерина II после своего восшествия на престол тоже отменила государственную хлебную монополию и ввела свободу хлебного торга, – заметил Дмитрий Голицын, внимательно слушавший Тюрго.
Ученый князь Дмитрий Голицын увлекался теориями физиократов, которые казались ему приемлемыми и для России.
Как только заговорили о России, в центре внимания сразу оказался Дидро. Энциклопедия дошла до буквы "R", и в очередном ее томе была опубликована статья де Жокура о России.
Дидро стал охотно рассказывать:
– Экономическое положение России не блестяще, и во многом в этом повинна крепостная система земледелия…
Князь Голицын посчитал нужным вмешаться и мягко перебил Дидро:
– Позвольте мне дать некоторые пояснения. Крепостное право в России сложилось в XIV веке, когда после смерти царя Ивана Васильевича сын его, Федор Иванович, прикрепил крестьян к той земле, которую они обрабатывали. Крепостное право заключается в том, что крестьянин обязан выполнять повинность в пользу господина: обрабатывать свою и барскую землю, отбывая барщину и оброк в деньгах или продуктами. По старинным указам Ивана Грозного, дворянское сословие, как и крепостные крестьяне, тоже являлись собственностью государя, и само дворянство, как высшее правящее сословие в России, возникло на почве государевой службы. Тогда еще существовало различие между обязательной службой дворян и вольной службой бояр. Однако с тех пор, как отъезд в чужеземное государство стал считаться изменой, окончательно потерялась разница между боярами и дворянами. Когда численность придворного штата возросла и жить при дворе стало тесно, появилась поместная система: дворяне были размещены на государевой земле, которая передавалась им в пользование под условие службы. Дворянская служба была военной и обязательной. Но для того, чтобы отбывать ее, нужно было иметь средства. Поместная система решала и эти проблемы. И для помещиков, и для крестьян земля вплоть до второй половины прошлого века не являлась частной собственностью, а выделялась из казенных земель за службу и в любой момент могла быть отобрана в казну. Все дворяне с земель должны были служить службу, и даром землями никто не владел. Теперь государство уже не является верховным собственником земли, но земля распределена крайне неравномерно. Есть крепостные крестьяне, которые владеют землей. При барщине земля делится на господскую и крестьянскую. Есть и государственные крепостные крестьяне, которые служат царю. При Петре I ранее не закрепощенное земледельческое население – черносошные крестьяне Северного Поморья, сибирские пашенные крестьяне, крестьяне нерусских народностей Поволжья, Приуралья, Правобережной Украины, Крыма, Закавказья, Польши, Белоруссии, украинские казаки и крестьяне бывших церковных владений, которые были лично свободными, владели казенной землей и вносили в государственную казну денежный оброк, – было роздано помещикам, его приписывали к заводам, и оно становилось тоже крепостным. Причиной тому было массовое лихоимство в государственных имениях и притеснения крестьян со стороны губернаторов и чиновников. Помещики стали посредниками между ними.
– Какова бы ни была предыстория, крепостное право – разновидность античного рабства, хотя и более прогрессивное, – осуждающе заметил Адам Смит. – Крепостная система мешает развитию сельского хозяйства, так как крепостные крестьяне не имеют права владеть собственностью. Подати крестьян мешают накапливать средства в руках крестьян, что равносильно полному запрету вложить их в землю. Строительство и содержание замков лишает дворянина капиталов, необходимых для улучшения агрикультуры. Помещик привык расходовать деньги без пользы. Лишь торговля и промышленность ведут к установлению порядка. Крепостная система тормозит развитие земледелия. Отнимите у труда его внутренние импульсы, и вы превратите его в каторгу. Крестьянин не заинтересован работать хорошо, ведь сколько бы он ни работал, ему все равно оставляют лишь минимум средств существования. Должна быть хотя бы твердо установленная квота податей, твердый налог, чтобы крестьянину было выгодно производить сверх него. Но любая крепостная система – барщинная или оброчная – хуже вольнонаемного труда. Для обеспечения прогресса крепостное право в России необходимо уничтожить. Но лишить поместное дворянство земли – значит лишить его власти. Ни один разумный монарх не решится на такой шаг. Другое дело – освобождение крестьян от крепостной зависимости и превращение их в наемных работников. Сами помещики должны понять, что содержание крепостных для них в убыток. Гораздо выгоднее сдавать землю в аренду свободным крестьянам. По крайней мере тогда они получат возможность использовать самых трудоспособных и избавиться от содержания ленивых и неспособных. Ведь для многих рабство – лишь удобный способ существования. Нужно дать им свободу…
– …Чтобы снять с себя ответственность за них, – не удержался от иронического замечания Луи, который до сих пор молча слушал диалог гостей. – Следовательно, свобода будет дана вовсе не работнику, а его господину. Воистину все изобретения в области создания политических обществ рассчитаны лишь на то, чтобы еще больше закабалить труженика, создавая все новые удобства для того, на кого он работает. Старые системы умирают лишь тогда, когда сами угнетатели сочтут их невыгодными для себя. Вся ваша наука направлена только на то, чтобы заставить труженика работать больше, а заплатить ему поменьше, загнать в клетку, поставить в такие условия, чтобы он не имел никакой отдушины. Почему же такую систему вы называете свободной и чем она лучше прямого принуждения? Ведь восхваляемая вами конкуренция – это тоже насилие. И голод, который гонит работника продавать себя хозяину, разве не гораздо хуже плетки?
Адам Смит упрямо склонил голову.
– Я говорю о всеобщем благе. Лишь свободные и самостоятельные индивиды, преследующие свои своекорыстные интересы, самим естественным порядком, невидимой рукой направляют развитие ко всеобщему благу. Такая система обеспечивает наилучшее распределение ресурсов, гармонию интересов, свободу личности и в наибольшей степени соответствует совмещению интересов человека и общества. Человек, руководимый эгоистическими побуждениями и преследующий лишь свой интерес, на деле помогает всем прочим и увеличивает тем самым богатство нации, и пока еще никто не нашел двигателя общественного прогресса лучшего, чем корысть.
– Однако вы не совсем последовательны, – вступил в разговор пожилой священник, до сих пор молча сидевший в углу. – Мне помнится, год назад, когда мы с вами познакомились во время вашего путешествия по Франции, вы много говорили о чувстве симпатии, движущем человеческими поступками. Именно ему было посвящено ваше первое сочинение, в котором вы излагали теорию нравственных чувств. Система, о которой вы сейчас говорите, – это нечто совсем противоположное, она развивает эгоизм и убивает человеколюбие. Она культивирует зло и возводит на пьедестал самые низменные чувства и инстинкты. Личная алчность, эгоизм, стяжательство, погоня за наживой – ее движущие силы. Вы хотите построить человеческое общество на его пороках. Но это путь ложный и противоестественный он противен христианству, ставящему своей целью совершенствование человека.
Это был аббат Морелле, известный своими трудами о некоем коммунистическом обществе, в котором все граждане должны быть уравнены в правах и имуществе.
– Почему бы не обратиться к лучшему в человеке, – продолжал аббат Морелле. – Конечно, человеку присущ и эгоизм, однако и альтруизм ему тоже присущ и воспитуем. Даже у животных есть общественные чувства. У человека несомненно есть потребность в общении и уважении со стороны ближних. Общество может разбудить и эксплуатировать низменные инстинкты и страсти, но строить человеческое общество на страхе или алчности – это значит строить на песке. Что может быть опаснее для общества, чем система конкурентной борьбы, где каждый стремится уничтожить и разорить конкурента, в которой могут выстоять лишь самые безжалостные и нечестные, и другими они быть не смогут, так как должны будут принять жестокие условия конкуренции. Наилучшее человеческое устройство – то, которое строится на человеколюбии, присущем каждому человеку. В центре его должен стоять человек-христианин. Все, что мешает проявиться чувству христианского человеколюбия, должно быть устранено. Именно такими были первые христианский общины, которые вовсе не стремились к богатству. Ибо менее всего польза общества заключается в богатстве. Обладая большим количеством вещей, люди духовно нищают, ибо тратят свою бесценную жизнь не на совершенствование своей души, а на приобретение все большего количества ничтожных и подверженных тлению вещей. Разве ради этого пришел Иисус в мир? Вы считаете, что зависть и эгоизм есть та сила, которая, желая зла, творит добро и умножает благосостояние общества? Но на самом деле она уменьшает это благосостояние, так как увеличивает пропасть между богатством и бедностью, ведет к революциям и междоусобным войнам. Закон, который вы называете естественным, породит лишь неравенство и несправедливое распределение благ. Легко соблазнить людей возможностью разбогатеть за счет других, но ведь разбогатеют-то в конечном счете лишь единицы!
Рано или поздно в обществе появятся сильнейшие, которые подчинят себе других, и само государство подпадет под власть сильнейших и начнет действовать в их интересах. С увеличением своих капиталов они получат силу, позволяющую им присваивать чужой труд, навязывать другим невыгодный обмен. В своем стремлении обогатиться они быстро доведут слабейших до крайней нищеты. Но можно ли считать богатой страну, в которой процветает кучка богатеев, зато есть нищие и обездоленные? Но и сами собственники скоро поймут, что для них гораздо выгоднее передать свою собственность обществу, чем подвергаться постоянному риску разорения и быть объектом опасной враждебности со стороны тех, кто на них работает. Труженики же, лишенные собственности, будут с гораздо большим энтузиазмом трудиться на государство, чем на хозяина. Человек так устроен, что скорее согласится стать наемным работником у общества, чем у отдельной личности. Это и есть естественный путь. Стремление к богатству безнравственно. Добродетельный человек не может чувствовать себя хорошо, когда видит рядом тех, кто беднее его. Лишь коммунистический принцип общности имуществ и общественного распределения труда соответствует естественному закону, который состоит в равенстве всех людей перед Богом. Никакое законодательство не улучшит жизнь общества и не искоренит людские пороки, если не будет уничтожена собственность. В основе наилучшего общественного устройства должны лежать отмена собственности, общее владение всеми благами и обязательный для всех труд. Должны быть введены обязанность каждого человека трудиться сообразно своим силам, способностям и возрасту, и право каждого получать от общества содержание за свой труд. Каждый ребенок должен получать образование за счет государства, а старики и инвалиды – содержаться за счет общества. Познание людьми естественных законов – кодекса своей природы – и просвещение будут способствовать осуществлению этого устройства. Чувство собственности не является врожденным, и каждого человека можно воспитать так, что он не будет к ней стремиться, а будет трудиться на благо общества.
– Но общество, о котором вы говорите, – это утопия! – воскликнул Дидро. – Право собственности – это сознание того, что то, что сделано человеком, принадлежит ему и никто не имеет права принудить его силой отдавать другим продукты своего труда. Вы полагаете, что путем воспитания и просвещения можно превратить волков в овец? Вы идеалист, если считаете, что человек может сам, по собственному побуждению, трудиться на благо ближних. Человека может заставить работать или эгоизм, или насилие. Кто же захочет работать в таком обществе и, самое главное, кто станет стеречь общественное достояние?
– Значит, вы считаете, что у человека совсем нет совести? – спросил Морелле.
– Не знаю, – проговорил Дидро, – возможно, люди делятся на тех, у кого она есть, и тех, у кого ее нет, но каждый будет стремиться получить от общества больше, чем дает ему сам. Такое общество рано или поздно прекратит свое существование: оно или погибнет от собственного воровства, или те государства, которые построят свое благосостояние на личном интересе и конкуренции, превзойдут и в конце концов поглотят его, поскольку уравнительность будет препятствовать развитию страны. Что пользы в равномерном распределении благ, если перестанет увеличиваться общее богатство?
Адам Смит заговорил после некоторого раздумья:
– Величайший гений человечества Ньютон представлял мир как механическую систему, которая стремится к равновесию. Он считал, что суть машины мира – силы тяготения и центробежная. Природа вытекает из двух больших законов – притяжения и отторжения. Система мира, предложенная Ньютоном, универсальна. Еще в юности, когда я зачитывался трактатом своего учителя Давида Юма "О человеческой природе", у меня возник грандиозный замысел о создании совершенной социальной системы. Природа заронила в нашу душу не только эгоизм, но и чувство симпатии, способное побеждать сильнейшие стремления себялюбия: более могучая сила, более мощные побудительные мотивы действуют в подобных случаях, заставляя жертвовать своими личными интересами ради интересов других людей.
Этой силой является разум, наша совесть, наш собственный зритель в нашей душе, человек внутри нас, великий судья и ценитель нашего поведения. Я не знаю, почему одни чувства вызывают у людей одобрение, а другие – порицание, почему действия одного рода вызывают чувство благодарности, а другие – чувство мести, какая сила или какая способность души заставляет нас отдавать предпочтение тому или иному поведению, называть одно правильным, другое – порочным, рассматривать одно как предмет одобрения, уважения и награждения, а другое – как предмет порицания, неодобрения и наказания. Система, полагающая добродетель в повиновении божественной воле, может быть отнесена к числу систем, полагающих ее в благоразумии, правда неосознанном, так как эти законы не очевидны и могут быть доказаны только опытом, а не логикой. Но так как причину существования этих законов по существу человек постичь не может, он вынужден многое принимать как данность. Примером может служить закон тяготения Ньютона: причина тяготения неизвестна, но эти общие эффекты для нас – законы природы, которые мы признаем понятиями истинными. Добродетель есть истинное благоразумие, умеренность, состоящая в воздержании от удовольствий, в подавлении и уменьшении нашей естественной склонности к ним, вытекает из ее полезности, ибо она доставляет нам возможность оказаться от удовольствия настоящей минуты ради того, чтобы испытать более сильное в будущем или чтобы избежать большего страдания, которое может быть избегнуто при воздержании. Приложение этой основной мысли к различным чувствам и страстям составляет главное содержание теории нравственных чувств. Таким образом, моя первая книга "Теория нравственных чувств" была посвящена исключительно началам бескорыстия. В ней я стал на точку зрения бескорыстия, исключающего всякие другие мотивы деятельности, и показал, каким образом человек, руководствуясь бескорыстием, устраивает и свою жизнь, и жизнь других людей к общему благополучию. Но другую свою книгу я хочу посвятить началам личной выгоды. В своей новой книге я хочу встать на точку зрения корысти, исключая всякие бескорыстные мотивы, и показать, каким образом человек, руководствуясь исключительно личной пользой, содействует общему благополучию. Но в действительности люди не руководствуются ни исключительно бескорыстием, ни исключительно корыстными мотивами. Человек слишком сложное явление, чтобы его можно было втиснуть в определенные рамки. Главная задача состоит в том, чтобы связать два противоположных стремления в единое целое, объединить эти два начала каким-то общим принципом, но как решить эту задачу, мне пока не ясно.