– Система конкуренции вообще универсальна. Действие стихийных рыночных сил и конкуренции ничем не должно быть ограничено. Вредна всякая монополия. С этой точки зрения я хотел бы предостеречь Ваше Величество от создания монопольных компаний для внешней торговли по примеру Англии и Голландии. Это неизбежно приносит вред государству. Крупные компании с монопольными правами, предоставляемыми государством, должны существовать только как временная и чрезвычайная мера, исключение из общего принципа свободы торговли, – убеждал он императрицу. – Исключение может быть сделано лишь для торговли водкой. На Западе дурная слава о кабаках в России. История колониальных стран, особенно Северной Америки, показала, какую страшную роль играла торговля водкой.
Екатерина пропустила эту тираду мимо ушей.
– До революции все отрасли торговли в России находились в руках монополий, которые я уничтожила, – с гордостью сказала она. – В своем Наказе я написала, что торговец не связан с государством никакими узами: одни лишь монополисты и ростовщики не получили никакой свободы.
Дидро энергично запротестовал:
– Я тоже противник ростовщиков, но я не поддерживаю издания законов, направленных против ростовщичества, ибо в прошлом такие законы обычно приводили к прямо противоположным результатам. Сколько ни сочиняй законов против мотовства и глупости, все они будут бесполезны, так же как и законы против самоубийства. Законы против ростовщичества создают только мошенников и бесчестных людей. Защищать интересы должников лучше всего, содействуя торговле деньгами, а не стесняя ее. Деньги – такой же товар, как и всякий другой. Если бы имелась возможность купить деньги у каждого, то это возбудило бы конкуренцию между торговцами и цена на товар снизилась бы. Стоимость денег может колебаться так же, как и стоимость всех других товаров, по правилу большего или меньшего спроса на них. Вредные последствия деятельности ростовщиков нужно уменьшать открытием ломбардов и ссудных касс. Чтобы люди не шли к ростовщикам и не платили им чрезмерно высокие проценты, надо создать им возможность обходиться без услуг ростовщиков.
Дидро убеждал императрицу в необходимости создания в России торгового сословия – третьего чина, как здесь его называли.
– Считать торговца тунеядцем недопустимо, – утверждал Дидро. – Покупая продукты и доставляя их потребителю, торговец тем самым освобождает производителя от больших потерь времени и труда. Люди с коммерческим складом ума в государстве должны быть на вес золота. Другое дело – дворянство и духовенство.
Екатерина насторожилась:
– Но они несут функции духовные и управленческие, а для этого должны быть освобождены от всяких других обязанностей.
Дидро возражал. Он считал, что в России слишком много монастырей, где обитают одни бездельники. Для такой огромной страны, как Россия, имеет большое значение привлечение к полезному труду всех классов общества. Для освоения обширных пространств России, особенно на севере и в Сибири, не делается почти ничего, если не считать того, что, например, преступников ссылают на Соловки.
Императрица полагала, что увеличению населения России способствовало правильное решение ею еврейского вопроса.
Евреи были изгнаны из России в 1742 году, в начале царствования императрицы Елизаветы Петровны, но в 1764 году, после прихода к власти Екатерины II, были вновь допущены жить и торговать в России, особенно много их поселилось в Заднепровской губернии, Новороссийске и Белоруссии.
– Многие считают, что это может породить новые проблемы, – рассуждал Дидро. – Евреи плохо ассимилируются среди местного населения, поскольку кровосмешение у иудеев рассматривается как преступление.
Дидро придерживался мнения, что столицей Российского государства должна быть Москва, так как она удалена от границ и хорошо защищена.
Императрица во многом соглашалась с Дидро, пока речь не зашла о ее Наказе.
– Власть должна сохранять преемственность, чтобы монарх думал на много лет вперед, – рассуждала она. – Но ничто так сильно не подрывает устои царской власти, как самовластная тирания. Я всегда считала лучшей формой правления ту, где государь подчиняется законам и в некотором отношении отвечает перед судом общественности. Поэтому я созвала комиссию по Уложению и издала свой Наказ.
– Вольтер назвал его величественным и мудрым, – уклончиво сказал Дидро.
Императрица испытующе взглянула на него:
– Я знаю мнение господина Вольтера, которому послала петербургское издание Наказа еще в феврале 1769 года. Но в данном случае меня интересует, что думаете вы по этому поводу.
Дидро дипломатично промолчал, но затем, решившись, все-таки решил высказать свое мнение по этому щепетильному вопросу:
– Я считаю, что в каждом законе должны быть гарантии. Закон должен давать не только права, но и возможности их осуществлять. Я вижу в Наказе проект превосходного свода законов, но в нем нет ни слова относительно способа обеспечить его незыблемость. Я вижу, что здесь отказались от слова "деспот", но само явление остается, и деспотизм называется монархией. Здесь упразднены слова "раб" и "холоп", но не само рабство.
Заговорив о крепостном праве, Дидро наступил на самую больную мозоль императрицы. Екатерина покраснела.
– Существует закон Петра Великого, запрещающий дворянству называть своих крестьян рабами, – раздельно произнесла она. – Что касается закрепления: крестьяне в России не имеют склонность к перемене мест и привержены той местности, где они живут.
– Но получить свободу не означает сразу же переселиться в другую местность, – возразил Дидро. – Скорее наоборот. Я позволю себе некоторые аналогии. Нерасторжимость брака противоречит непостоянству, столь естественному у мужчин. Постепенно утрачивается домашний покой и начинается ад. Там, где развод облегчается, это укрепляет семью, так как супруги уступают друг другу в спорах и реже расходятся.
Императрица рассмеялась.
– Ваш пример не совсем удачен. Я всегда была против разводов. Что касается крепостных, то я думаю над тем, чтобы издать закон, по которому все русские люди, родившиеся начиная с текущего года, в любом сословии, считались бы свободными гражданами. Но при этом я сознаю, что общество в России еще не созрело для гражданских свобод. В определенные периоды крепостное право является существенной необходимостью. С развитием народа надобность в опеке отпадает. Крепостное право сейчас является системой попечительства государства над подданными, которое государство передоверяет дворянству. Эта система призвана сделать крестьян более свободными и счастливыми, оградив их от притеснений мелких чиновников. Дворяне являются посредниками между крепостными и казной, в их собственных интересах защищать крестьян от хищности губернаторов и чиновников. Помещикам не выгодно угнетать крестьян и лишать плодов их труда, так как от благосостояния и богатства крестьян увеличиваются и доходы помещика. Ведь каждый хозяин, обладающий здравым смыслом, старается обходиться со своей коровой бережно, не истязая ее и не требуя чрезмерного удоя. Никто не станет истощать источник собственных богатств. У нас есть и государственные крестьяне, но гораздо лучше быть крепостным у помещика, чем у государства. Государственные крестьяне живут хуже, чем помещичьи, так как они ничейные. Опыт показал, что там, где прекращается над ними власть помещика, начинается произвол или, вернее, самовластье каждого мелкого чиновника, который под предлогом исполнения службы начинает грабить их. Поэтому я намерена раздать государственные земли с крестьянами наиболее энергичным и достойным своим дворянам, которые смогут управлять ими. Пока казна ничего, кроме убытка, не получает от государственных имений. Кроме того, в основании наших законов имеется противоядие против тирании помещиков: губернатор вместе с предводителем дворянства и депутатами своей губернии может избавить крестьян от бесчеловечных притеснений помещика и передать их вместе с поместьем под особую опеку, состоящую из выборных дворян. И это неправда, что наши крепостные знают только черный труд. Знаете ли вы, какой театр у графа Шереметева? И что его крепостные знают грамоту, обучаются наукам и ремеслам? Помещику есть интерес учить своего крепостного, так как он точно знает, что тот не уйдет к другому хозяину без его желания и его труды не окажутся напрасными. Крепостное право для крестьян необходимо так же, как и наследственная царская власть в государстве, которая заставляет государя думать о последствиях своих действий для будущих наследников этой власти, в отличие от временщиков, заботящихся лишь о сиюминутной выгоде.
Дидро со скептическим видом выслушал эту длинную тираду императрицы.
– Но человек, лишенный свободы и собственности, находящийся под чужой властью, жить хорошо не может, это очевидно. Конечно, можно привыкнуть ко всему, даже к тюрьме, но это не есть естественное и наилучшее состояние человека. Я знаю: у вас в России сейчас происходят волнения крестьян, которые убивают своих хозяев.
– Это волнения скорее на почве религиозных верований. Предводитель бунтовщиков Емельян Пугачев – старообрядец, провозглашающий борьбу за старую веру. Такие волнения периодически происходят в России. Сто лет назад крестьян возмущал другой старообрядец и противник официальной церкви Степан Разин. Нынешний бунт, без сомнения, вскоре будет подавлен, как и прежние волнения на религиозной почве, и в государстве восстановится спокойствие, – решительно заявила Екатерина.
Она знала, что говорила: через год предводитель восставших крестьян Емельян Пугачев будет схвачен и казнен в Москве при огромном стечении народа. Призрак Петра III наконец оставит ее навсегда.
Дидро слушал императрицу с сомнением. Ему было известно, что лже-Петр III обещал крестьянам свободу.
– Вера всегда была лишь предлогом, – сказал он. – Истинная же причина мне представляется в другом. Правительство может прибегать к радикальным средствам подавления восстаний крестьян. Однако силой можно устранить внешние проявления, а не причину восстаний. Следует лечить саму болезнь, а не ее симптомы. Я не защищаю этих бунтовщиков, я лишь говорю, когда и при каких условиях крестьяне не восстают. Есть превосходное средство для предупреждения волнений крепостных – сделать так, чтобы вовсе не было крепостных.
– Я пока не вижу никакой необходимости избавляться от крепостной зависимости крестьян, – продолжала упорствовать императрица.
– Не влияет ли такое положение земледельцев на качество обработки земли? – задал вопрос Дидро.
– Наши провинции со свободным населением, например, Запорожская Сечь, производят не больше хлеба, чем провинции с крепостным трудом, – уверенно заявила Екатерина.
– Но не есть ли это результат насилия и жестокости по отношению к крепостным? – продолжал допытываться Дидро. – Ведь при такой системе крестьяне не могут хорошо работать иначе как под страхом наказания.
Екатерина задумалась, затем со вздохом сказала:
– Не думайте, что меня не возмущает то, что вы имеете в виду. Здесь в России, дети с самого нежного возраста видят, с какой жестокостью их родители обращаются со своими слугами. Нет ни одного дома, где не было бы железных ошейников, кнутов и других инструментов, чтобы мучить за самую малейшую оплошность тех, кого природа поместила в этот несчастный класс, который не смог бы без преступления разбить свои оковы. Едва посмеешь сказать, что они такие же люди, как и мы, как рискуешь быть закиданной за это камнями. Когда в комиссии для составления нового Уложения начали затрагивать некоторые вопросы, относящиеся к этому предмету, даже самые гуманные защищали неистово и страстно крепостную зависимость. Я тоже понимаю, что ими руководила в этом предрассудке плохо понимаемая выгода, но и тогда и сейчас очень мало было людей в России, которые хотя бы подозревали, что для слуг могло быть другое состояние, нежели рабство. Я постаралась, чтобы сочинения французов распространились в России. Недавно в Москве судили помещицу из очень знатного рода Салтыковых. Она обвинялась в том, что забила до смерти 130 душ крепостных. Правда, она так и не призналась в этом и все время утверждала, что ее оговорили по злобе. Мне подавали челобитную о том, чтобы пытать эту женщину; я этого не позволила. Но многие свидетели подтверждали ее вину, и она была осуждена на пожизненное заключение. И все-таки я утверждаю, что наша система гораздо гуманнее системы английской аренды, которую проповедовал у нас господин де Ла-Ривьер, где вместо палки и ошейника голод и нищета создают еще худшее рабство. Наши крестьяне живут не хуже, чем крестьяне в Западной Европе, и отношения между крепостными крестьянами и помещиками в общем-то хорошие. Они пользуются большей свободой, чем крестьяне в Европе, по крайней мере они всегда получают кров и пищу. В России знают, что принес с собой строй, основанный на частной собственности и личной свободе в Англии. Для большинства наших крестьян свобода была бы несчастьем. Да, крестьяне у нас не свободны, но они не умирают от голода, как наемные рабочие в Англии. Что дала им такая свобода, кроме права превратиться в нищих батраков и умереть от голода? Чем же лучше крепостного права общество наемного рабства, в котором люди превращаются в наемных поденщиков? Разве что тем, что заставляет раба самого искать себе господина, который снимает с себя всякую ответственность за него?
– Я как раз не считаю, что аренда на английский лад – лучшее решение вопроса, – мягко сказал Дидро. – Большое количество неимущих в Англии – это извращение естественного закона, результат существования разного рода корпораций, закрывающих трудолюбивым людям путь к проявлению своих способностей и обрекающих их на безделье, голод и преступления. Тот строй, который представляется мне естественным, – это строй простых и равных производителей, имеющих собственность. Те, кто землю своим трудом не обрабатывают, не должны быть и ее собственниками. Но как привести общество в естественное состояние? Я считаю, что первое, что нужно предпринять в России, – это сделать всех граждан свободными частными собственниками, обеспечить охрану собственности и установить справедливые налоги. Крестьян нужно немедленно освободить от рабства, и притом с землей. Каждый крестьянин должен иметь надел, кормиться с него и кормить других. Без этого невозможно превращение России в процветающее государство!
– Вы преувеличиваете мои возможности как правительницы, – устало сказала императрица. – Нельзя тащить людей к наилучшему общественному устройству наперекор их воле. Если бы я упорствовала в своем Наказе, то давно лишилась бы трона. Я хорошо понимаю великие принципы, вами руководящие, но ведь с такими принципами можно только писать хорошие книги, а не дело делать. Составляя планы реформ, вы забываете разницу в наших положениях. Вы имеете дело с бумагой, которая все терпит. Она плотна, гладка и не ставит никаких препятствий ни вашему перу, ни вашему воображению, тогда как мне, бедной императрице, приходится иметь дело с кожей человеческой, очень раздражительной и щекотливой. Пришлось бы совершить множество несправедливостей в отношении привилегий, прав, отличий и тому подобное, из которых одни были предоставлены в виде наград за оказанные услуги, а другие куплены за большие деньги. Вы думаете, это так просто – лишить кого-то его привилегий? Не могу же я разогнать всех и править в одиночку. Критиковать легко, а создавать трудно – вот что скажет каждый на ваши замечания.
У вас нет ни благоразумия, ни знания обстоятельств. Если бы мой Наказ был в вашем духе, то я все должна была бы перевернуть верх дном в моей империи: законы, администрацию, финансы и политику; все это я должна была бы уничтожить и заменить фантастическими теориями. И ради чего? Ради сомнительной пользы реформ, которые потрясают основы государства. К тому же я склонна считать, и так считают многие мои подданные, что самодержавное право и наследственная царская власть, как и самодержавная власть помещика над крестьянами и есть естественное право и естественные отношения, соответствующие сущности вещей и естественной тяге людей к защищенности. И я не собираюсь менять их на ложные идеи умозрительной философии, призывающей опрокинуть старые порядки, чтобы заменить их новыми, абсолютно чуждыми высшему социальному и политическому порядку. Стоят ли они того, чтобы приносить им в жертву все достижения века трудов, покой и счастье подданных?
Встретившись с Фальконе после этой беседы с императрицей, Дидро сокрушенно говорил:
– Общество в России пока не готово к тому естественному строю, который основан на личной свободе, юридическом равенстве и частной собственности. Оно не может сразу перемениться, оно должно созреть для подобных реформ. Вряд ли найдется монарх, который смог бы всерьез пренебречь мнением и предрассудками придворных и последовал бы за философами. Екатерина не может пойти на столь радикальные перемены, так как это привело бы к ее полному разрыву с дворянством. Большинство русских дворян считают, что строй, который существует, и является естественным, и они отстаивают это столь рьяно, что считают другую точку зрения несовместимой с русской национальной гордостью. Даже там, где они говорят об ограничении монархии, они понимают под этим замену самодержавной власти монарха конституционным правлением нескольких знатных родов, с предоставлением известных политических прав и родовому дворянству. После переворота Екатерине надеялись вручить регентство, но она вопреки планам заговорщиков с помощью гвардии захватила царскую власть. Но всякое произвольное правление дурно. Деспот, пусть он будет лучшим из людей, управляя по своему вкусу, совершает злодеяние. Я советовал императрице в вопросе распределения ролей в управлении государством и предлагал ей отречься от своей власти полностью или частично в пользу представительного собрания парламента, контролирующего действия монарха. Я знаю, что Екатерина не хочет деспотизма, ведь она созывала Комиссию для составления законов. Но в ее Наказе нет того, как отречься от деспотизма и найти способы воспрепятствовать его возрождению. Я полагаю, что первым шагом, враждебным тирании, было бы то, что наследника престола выбирал бы не отец, а нация. Я не против того, чтобы была сильная центральная власть, но она должна быть выборной. Я уверен, что народ, если его не развратили, изберет наиболее честных и достойных своих представителей…
Фальконе сочувственно слушал Дидро, но все же не согласился с ним:
– Выборная власть никогда не сможет быть сильной. Вы правы: наследственная власть чревата злоупотреблениями, но, с другой стороны, она заставляет заботиться о будущем нации, тогда как выборная власть, подобно арендатору на земле, – лишь о сроке своего правления. Но мне кажется, что в России и так ограниченная монархия, правда, не конституцией, а придворными, с которыми она вынуждена считаться. Я бы предпочел такую конституцию, которая бы ограничила их власть. Здесь нужен был бы Петр Великий. Мало найти самый лучший и разумный порядок, надо еще суметь провести его в жизнь.
– Да, императрица не настолько безрассудна, чтобы идти против большинства своих придворных, она не может не считаться с мнением и пожеланиями тех, с кем она делит власть, а тем более идти им наперекор, – согласился Дидро. – Поэтому для нее оставить все как есть – это наилучший способ удержаться у власти. Поэтому, возможно, что она действительно права в своей осторожности.
Фальконе удивленно взглянул на Дидро.