Доктор Лей в посудной лавке
И вот в 1933 году в пределы женевской дипломатии с ее свято охраняемыми традициями впервые вломились не известные до тех пор нордические варвары, которые, судя по всему, поставили перед собой цель возродить грубые нравы древних тевтонов. Свидетелем одного из их первых вторжений я стал уже во время моего майского пребывания в Женеве.
Почти каждая из великих держав Европы имела в Женеве свой отель, в котором размещались делегации. Мы, немцы, со времен Штреземана постоянно располагались в отеле "Карлтон-парк", находившемся в небольшом отдалении от города, с прекрасным видом на озеро.
В то время наша делегация на конференции по разоружению во главе с послом Надольным состояла почти исключительно из профессиональных дипломатов, чиновников и офицеров - людей, привыкших к цивилизованным формам обращения. Что касается представителей, направлявшихся из Берлина в Женеву по другим поводам, то о них это не всегда можно было сказать.
Так, однажды распространился слух, что на предстоящее заседание Международного бюро труда вечерним поездом приедет делегация, руководителем которой является ужасный грубиян. Некоторые уже знали имя д-ра Роберта Лея, незадолго до того разгромившего профсоюзы и превратившего их в унифицированную организацию под названием "Германский трудовой фронт".
Сам я в тот вечер не заметил появления этих лиц. На следующее утро я стоял перед отелем около мерседеса, принадлежавшего нашей делегации, который я вызвал, чтобы отвезти в город на заседание посла Надольного. [145]
Но в дверях вместо Надольного показался неизвестный мне тип в сопровождении двух чужих людей. Вся его внешность поразительно напомнила мне Функа. Я сразу сообразил, что это мог быть только вновь прибывший нацистский бонза. Не взглянув на меня, Лей шагнул к автомобилю и, садясь в него, коротко приказал шоферу:
В Международное бюро труда.
Я поспешил вмешаться:
- Извините, но это машина посла Надольного, который сию минуту выйдет, чтобы ехать на конференцию по разоружению.
Услышав ответ, я не поверил своим ушам. Мне было заявлено буквально следующее:
- Скажите послу Надольному, что он может поцеловать меня в задницу.
Шофер так оробел, что не решился возражать. Для Надольного, который, выходя на улицу, успел еще увидеть, как автомобиль заворачивает за угол, мне пришлось раздобыть такси.
На первом же заседании Бюро труда разыгрался форменный скандал. Г-ну Лею пришлась не по нраву критика, с которой выступил один из южноамериканских делегатов по поводу насильственного роспуска немецких профсоюзов, и он публично наградил представителей этих стран титулом "негроидные обезьяны".
Поскольку при нашей делегации мне приходилось играть роль своего рода "прислуги на все руки", в мои обязанности входило доставать в секретариате Лиги Наций гостевые билеты для приезжих немцев..Меня никто не уведомлял о том, что Лею угодно послушать дебаты по разоружению. Однажды после полудня он вместе с несколькими своими присными внезапно появился в коридоре и потребовал, чтобы его пропустили в зал заседаний. Я услышал, как он бранится у двери, потому что портье швейцарец не пускал его без билета.
Я поторопился туда.
- Господин доктор Лей, потерпите минутку! Я сейчас же спрошу в секретариате, не могу ли я получить для вас несколько билетов. Это продлится не дольше четверти часа.
- Пошли вы!.. - заорал он на меня. - Оставьте меня в покое с этой ерундой. Вот еще новости. Стану я, глава делегации, возиться с вашими формальностями!
Недолго думая, он решительно пустил в ход локти и очутился в зале. Ошеломленный портье только посмотрел ему вслед, беспомощно пожимая плечами, и больше не чинил препятствий. [146]
Гестаповский убийца
Спустя некоторое время в Женеве появился тип, куда более опасный, чем спившийся д-р Лей. Для нас он тоже был новым, незнакомым человеком. Это был группенфюрер ОС Рейнгард Гейдрих, впоследствии палач Праги, который в то время отправлял в Баварии те же функции, какие в Берлине выполнял начальник гестапо Дильс. Он прибыл в качество эксперта по так называемым организациям, схожим с военными, иными словами, с целью убедить мир в том, что эсэсовские и штурмовые отряды представляют собой столь же невинные в военном отношении союзы, как бойскауты и подобные им молодежные организации в других странах.
В противоположность Лею Гейдрих, высокий блондин с красивой наружностью, внешне производил впечатление кавалера. Но если над неотесанностью Лея можно было в какой-то мере потешаться, то фигура Гейдриха внушала всем страх и ужас. О том, что творилось в концлагере Дахау, находившемся в его подчинении, уже ползли кое-какие слухи.
Сразу по приезде он учинил скандал, обнаружив, что на нашем отеле мы не вывесили флага со свастикой. Он устроил за это самый грубый разнос послу Надольному и открыто грозил концлагерем всем и каждому. Его старались избегать, как только это было возможно.
Хотя было заранее ясно, что Гейдриху придется провести в Женеве не один день, он странным образом приехал совершенно без багажа и должен был кое-что для себя купить. Ни слова не понимая по-французски, он не мог отправиться в женевские магазины в одиночку. Как "прислуге на все руки" мне было дано почетное задание:
- Сходите с этим дикарем в город и помогите ему выбрать чистые подштанники.
Таким образом я впервые в жизни лично познакомился с профессиональным убийцей. [147]
Мы поехали в автомобиле нашей делегации. Погода стояла хорошая, времени у Гейдриха было достаточно, и он решил идти назад пешком. Покончив с покупками, мы вместе прошли примерно два километра до отеля. Озеро сияло синевой, темно-зеленые луга улыбались, на горизонте в лучах солнца сверкали серебристые глетчеры. Я обратил его внимание на эту прелесть:
- После кабинетной работы в Мюнхене эти дни будут для вас настоящим отдыхом.
Он реагировал кисло:
- В нынешние времена некогда предаваться романтическим мечтаниям. Есть вещи поважнее.
Я сообразил, что для меня и в этом случае умнее всего прикинуться невинным дурачком.
- Почему же? - спросил я. - Ведь каждый имеет право отдохнуть пару дней.
Он смерил меня почти соболезнующим взглядом:
- Да вы и понятия не имеете о том, что произойдет, если самому обо всем не позаботиться.
- В самом деле, это интересно, - полюбопытствовал я. - Про Дахау и другие концлагери кое-что рассказывают. Если опасные враги государства уже находятся там, за решеткой, то теперь ведь, собственно говоря, не может случиться большой беды.
- Ну, в вашем представлении все это выглядит очень уж просто. Вы что думаете, они так легко даются в руки? Конечно, мы уже обезвредили кое-кого из лучших экземпляров. Но кругом на свободе их все еще достаточно. Часть из них скрывается так искусно, что нам приходится быть дьявольски, начеку, чтобы они не улизнули.
Я осторожно продолжал развивать тему: - Но скажите, куда вы в конце концов денете этих людей? Ведь вы же не можете вечно держать их в лагерях, потому что тогда пропаганда насчет всяких ужасов, вероятно, никогда не прекратится. Не следовало ли и здесь устроить большой публичный процесс, как по делу о поджоге рейхстага, чтобы окончательно внести ясность во все эти вещи?
Он вновь подарил меня своим непроницаемым взглядом и остановился:
- Вы и в самом деле производите на меня впечатление невинной деревенской девушки. То, что вы говорите, мещанский предрассудок - и больше ничего. Да эти свиньи не стоят того, чтобы устраивать процесс! Чем бесшумнее они исчезнут, тем лучше. Их уберут так или иначе - застрелят при попытке к бегству или покончат с ними еще каким-нибудь способом. [147]
Так из авторитетного источника я получил подтверждение того, чему внутренне все еще не хотелось верить.
С этого момента я не мог больше причислять себя к тем немцам, которые, когда настанет время, смогут сказать в свое оправдание: "Я этого не знал".
Вечный город
Перед большой осенней сессией я взял свой ежегодный отпуск и отправился в Италию.
Когда в вагоне железнодорожного экспресса я ехал из Берлина на юг и выглядывал на станциях из окна, то по-настоящему почувствовал, до чего отвратительно стало в Германии. Нацисты готовились в ту пору к своему ежегодному съезду в Нюрнберге. Всюду было полно людей в коричневых рубашках, и, наполняя воздух шумом и гиканьем, они во всех отношениях вели себя так, как подобает властителям мира. Не только их наглое высокомерие, но и их одежда, столь ненемецкая, вызывала такое чувство, словно в нашу страну вторглась орда чужеземных завоевателей и теперь располагается здесь, как дома. Их коричневая форма полностью противоречила нашим традициям.
Я побывал в Венеции, Флоренции, Риме, Неаполе и на Капри, наслаждался созерцанием бесценных художественных сокровищ прекрасной Италии.
Здесь тоже были фашисты, но по их театральным костюмам и всему их беспечному поведению по крайней мере было сразу видно, что это подлинные итальянцы, жители страны. Патетические бредни Муссолини нигде не воспринимались населением с такой зверской серьезностью, как у нас весь этот вздор насчет "тысячелетней империи". Дыхание древней культуры было слабым, но эта культура не позволяла окончательно задушить себя.
На протяжении истории вечный город Рим видел не одну "тысячелетнюю империю". Давно сгнили правители мира цезари, которые когда-то повергали народы в трепет. Их роскошные дворцы на Палатинском холме превратились в бесформенные развалины. Древние стены, поросшие травой, дают теперь приют влюбленным, ищущим укромный уголок, в котором никто не мешает им быть счастливыми, - и только. [149]
Здесь, в Риме, посреди этого волшебства главарь орды диких из Браунау{14} утрачивал значительную часть своей страшной власти над моими помыслами. Его могущество тоже не вечно. И когда нынешние тираны с их империей окажутся в выгребной яме истории, Шпрее так же будет протекать через Берлин, как Тибр спокойно катит свои воды через город на семи холмах.
Только тупица не окрепнет духом, возвращаясь на родину после того, как он ступил на историческую землю Италии и вдохнул ее воздух.
Ханжество разоружения
Женевская конференция по разоружению, созванная в 1933 году, была событием, в предвидении которого германская военщина сразу же после смерти Штреземана развернула бурную деятельность.
Строительство германского "карманного линкора" в 1929 году послужило первым шагом на пути к перевооружению. Каждый год приносил новые такие шаги. Капитан Брюнинг со всей готовностью включил в свою программу требование о "военном равноправии", а фон Папен уже поставил его в центр внешней политики. Папену удалось добиться от великих держав допуска в различные столицы официальных военных атташе Германии. Наконец, при Шлейхере великие державы заявили о своей готовности признать в принципе германское требование "военного равноправия" и поставить этот вопрос на обсуждение международной конференции. Всем было известно, что втайне Германия уже начала вооружаться. Теперь Гитлер готовился пожать плоды деятельности своих предшественников.
Было совершенно ясно, что в применении к цели женевских переговоров слово "разоружение" являлось чистым издевательством, маской для прикрытия предстоящей легализации вооружения Германии. Гитлер и германская военщина были намерены вооружаться независимо оттого, будет это разрешено международной конференцией или нет. Если удастся, так рассуждали они, путем соглашений побудить другие державы к определенному сокращению вооружений, - тем лучше. [150]
С другой стороны, союзники отнюдь не помышляли об ограничении своих вооруженных сил. Их цель состояла в том, чтобы поставить известные границы вооружениям Германии, поскольку в противном случае немцы в один прекрасный день смогли бы стать опасными для них самих.
Таким образом, конференция с самого начала находилась в весьма щекотливом положении. Собственно, это было очевидно обеим сторонам. Каждый маневрировал, стремясь в случае провала свалить вину на другого. Гитлер, которому важнее всего было обработать общественное мнение Германии в духе своих милитаристских планов, на весь мир трубил об одном "благородном миролюбивом предложении" за другим. Он заявлял, что готов установить численность вооруженных сил в пятьсот, триста, двести пятьдесят тысяч человек и максимальные калибры орудий в 305, 210 и 150 миллиметров, что он согласится на любые ограничения, если только союзники сократят до соответствующего уровня собственные вооруженные силы. Германия и так была разоружена, поэтому Гитлеру ничего не стоило жонглировать подобными цифрами, разглагольствовать о готовности к взаимопониманию и протягивать союзникам "братскую руку". Однако для союзников, которые хотели гарантий и опасались, что возрождающаяся германская военная машина обгонит их, такое "братское рукопожатие" не представляло никакой ценности, потому что решительно ничего не гарантировало.
Поскольку не было ни малейшей надежды достигнуть соглашения по основным вопросам и ни одна из сторон не проявляла пока желания предстать перед общественностью в качестве виновника срыва конференции, через короткое время дебаты погрязли в болоте пререканий по поводу различных деталей. Бесконечно тянулись споры о том, каким оружием - оборонительным или наступательным - следует считать 150-миллиметровую гаубицу, в каких случаях тяжелый грузовик является частью военного потенциала и в каких - мирным транспортным средством, какие молодежные и спортивные союзы надо рассматривать как организации военного и какие - как организации мирного характера и т. д. Вскоре подобные мелочи целиком заслонили главную тему - разоружение. Таким путем было невозможно когда-либо достичь прогресса в решении принципиальных вопросов. Советский представитель Литвинов метко охарактеризовал ситуацию, заявив однажды на своем беглом английском языке, отличавшемся, однако, характерным акцентом: [151]
"Мне безразлично, буду ли я зарезан ножом, убит палкой, застрелен из револьвера или разорван на куски гранатой. В любом из этих случаев я буду мертв. Но, по моему скромному разумению, мы обязаны позаботиться о том, чтобы вообще воспрепятствовать убийству. Надо сделать все, чтобы мы остались в живых".
Доктор Геббельс шутит
Пока на конференции по разоружению медленно и монотонно тянулись переговоры, почти каждый день приносил нашей делегации в отеле "Карлтон-парк" что-нибудь сенсационное.
Женевская конференция была наиболее значительным до тех пор международным мероприятием, в связи с которым у новых хозяев Германии впервые появилась возможность произвести сенсацию своими выступлениями перед удивленной мировой общественностью. Из Берлина приезжали самые невероятные типы, стремившиеся стяжать лавры на этом поприще. Все они безобразничали в нашем отеле. В былые времена мюнхенский юмористический журнал "Симплициссимус" заплатил бы за многих из них большие деньги, чтобы приобрести несколько живых экземпляров созданного ими типа вечного студента, знаменитого завсегдатая пивных. Другие по своему умственному развитию едва ли превосходили уровень того возраста, в котором находились Макс и Мориц, а многие были воплощением Бонифациуса Кизеветтера{15} с его грязными анекдотами.
Немыслимо описать ночные попойки в нашем баре и хулиганские выходки, которые совершали наши гости. Подчас эти выходки были чреваты серьезными международными осложнениями. Так, однажды ночью под окнами известного английского пацифиста лорда Сесила Челвуда был устроен дикий кошачий концерт, из-за которого послу Надольному пришлось затем лично нанести британской делегации довольно-таки унизительный визит и приносить извинения. [152] В другой раз дело чуть не дошло до еще более неприятного конфликта с французами. Граница между Швейцарией и Францией проходит по окраине Женевы. По ту сторону города высится гора Монсалев, с которой открывается чудесный вид на озеро и французские Альпы. Наши сотрудники часто отправлялись туда гулять. И вот в один прекрасный день мы получаем от группы нацистов, ушедшей на Монсалев, телеграмму, посланную из Франции: "Труп (имя рек) находится здесь, в такой-то гостинице. Просьба забрать". Сначала мы всерьез решили, что произошло убийство, и намеревались поднять на ноги полицию, но в последний момент выяснилось, что речь шла всего-навсего о мертвецки пьяном человеке.
Геббельс также был не прочь провести некоторое время в женевском "балагане". И хотя он пьянствовал не до такой степени и был намного хитрее и прожженнее, чем его собутыльники, все же и он был, по существу, редкостным пакостником. В качестве телохранителей он привез с собой около дюжины эсэсовцев, которые не отступали от него ни на шаг. Но здесь, в Женеве, его охрана состояла не из простых парней, вроде встреченного мной в Берлине механика, а из прилизанных маменькиных сынков с известными претензиями. Эти телохранители принадлежали к отборному кавалерийскому эсэсовскому отряду № 13, расквартированному в манеже у Берлинского зоопарка. К сожалению, их более утонченные манеры были только внешними. В своем кругу они часто распускались еще больше, чем заурядные хулиганы. Те по крайней мере в состоянии были выдержать любую попойку, а эти элегантные мальчики после первых же двух-трех стаканов блевали на ковры в нашем баре.
В салоне Геббельсу был отведен самый большой стол с мягкими клубными креслами вокруг. Вечерами, сидя на председательском месте, он рассказывал восхищенным слушателям различные истории. Геббельс привез своего старого дружка Липперта, которого сделал обер-бургомистром Берлина. Во время этих бесед они обычно предавались воспоминаниям.
Как-то раз мне тоже случилось услышать их рассказ о былых "подвигах".