Содержание:
ПРОЛОГ 1
ПЕРЕД ОТБЫТИЕМ 1
ДВЕ ВЕДЬМЫ 4
СРЕДИ СКАЗОК 5
ДВЕ ВЕДЬМЫ 5
НА РАСПУТЬИ 5
СКАЗКИ О ЖИВОТНЫХ 6
РЕКА 8
ГОЛОД И ЖАЖДА 9
Сергей Трищенко
Инспектор по сказкам
ПРОЛОГ
В большом черном котле кипит какое-то варево. Из его темной гущи прорываются пузырьки пара. Порой звонко лопаясь, порой глухо блумпая, они выносят наверх то лягушачью лапку, то мышиный хвостик, то стрекозиное крылышко. Всплывают также комочки тины, змеиные глаза и вообще нечто невообразимое. Это означает одно: варево недостаточно готово, оно не приобрело однородности и потому процесс продолжается.
У котла колдуют две ведьмы: старая и молодая. Их всклокоченные нечесаные волосы вздымаются над головами словно клубы тумана, временами смешиваясь со струящимся над котлом паром, переплетаются друг с другом, а иногда попадают и в сам котел, когда кто-либо из них особенно сильно над ним наклоняется. Их одеяния выдержаны в лучших традициях стиля "гранж": живописные лохмотья разорваны в определенных местах строго по "золотому сечению", декоративные пятна грязи впечатаны на пропорциональном расстоянии друг от друга. На младшей костюм "адидасовский", на старшей – "левисовский".
– Мышка, сюда! – зовет старая визгливым голосом. Откуда-то из дальнего угла вылезает тихая забитая мышка и, встав на задние лапки перед хозяйкой, складывает передние перед собой.
– Принеси козьих орешков и куриного помета, – приказывает ведьма.
Мышка порскает в темноту комнаты и через несколько мгновений возвращается с белоснежным платочком, который набит пометом и орешками.
Ведьма разворачивает платочек и топает ногами:
– Ты что, первый год у меня? Из-под черной курицы надо! Не знаешь разве? Смотри, будешь там, – и она указывает под потолок, где на суровом шнурке, привязанном к толстой закопченной балке, висит большая связка сушеных мышей. – Или там, – и она указывает в котел, – и неизвестно, где раньше.
Мышка исподлобья косится то под потолок, то в котел, и на глаза ее наворачиваются слезы. Она исчезает и появляется вновь с другим узелком.
– То-то, – удовлетворенно говорит колдунья, бросает принесенное в котел и поворачивается к своей молодой товарке. – Так ты говоришь, инспектора к нам присылают?
Та молча кивает.
– Ничего-ничего, – самодовольно говорит старуха, – я этих инспекторов за свою жизнь видела-перевидела… – она зажмуривается, а затем вздыхает. – Было времечко… Ладно – может, вернутся снова те минуточки. А с инспектором мы справимся.
Младшая еле слышно хмыкает, но сразу прикрывает рот рукой и делает вид, что деликатно покашливает.
– Ты вот что, – обращается старая к молодой. Та вытягивается чуть ли не по стойке "смирно", – ты достань-ка мне прядь его волос. Срежь как-нибудь.
– Как срезать? – не понимает молодая. – На чем?
– Вот молодежь! Выстриги, то есть.
– Как выстричь? – продолжает недоумевать молодая.
– Как, как – стригущим лишаем обернись! Да не надолго, на пару минут. Выстрижешь – и назад. На худой конец, принеси очески из расчески. В парикмахерскую-то он ходит?
– Не ходит он в парикмахерскую, – вздыхает молодая.
– Что, дома стрижется? – настораживается старая. – Жадный, что ли? Или бережется от сглаза? Знает что-то, аль что?
– И дома не стрижется, – продолжает молодая, – лысый он. Как карамелька облизанная.
– Лысый?.. – старая растерянно замолкает и молчит очень долго, бормоча что-то вроде "а как же тогда?.. вот незадача-то…" Потом вдруг что-то вспоминает и начинает рыться по горшкам, туескам и баночкам.
– Вот! – победно произносит она, поднимая узкий флакончик зеленого стекла, украшенный руническими письменами. – Средство для ращения волос. Дашь ему… или подбросишь. Только перелей в другой пузырек, поновее. А когда волосы вырастут – срежешь и принесешь мне.
– А если они не успеют вырасти?
– Успеют!
Молодая ведьма исчезает.
ПЕРЕД ОТБЫТИЕМ
Сегодня с самого утра я слонялся по Конторе. Делать было абсолютно нечего, и я ничего не делал. Бродил по отделам и службам – искал, с кем словом перекинуться.
Командировочные получены, вещи собраны, экипировка подогнана; осталось разве отметить отбытие да попрощаться с сотрудниками, что я и делал, заходя во все кабинеты по очереди – ну, разумеется, кроме тех, что были закрыты и заговорены.
Отправлялся я только вечером и, несмотря на то, что день отъезда считался днем в командировке и командировочные за него шли исправно, предпочитал провести его на работе, а не дома: там было еще скучнее – я жил один.
Имелся, конечно, вариант пошататься по городу, зайти в бар, кино, но все это наскучило очень давно. На работе у нас гораздо веселее, все друзья и приятели здесь.
К тому же мне хотелось поговорить со знающими людьми, хоть немного заочно ознакомиться с местом предстоящей командировки, ведь там – в русских волшебных сказках – я еще не бывал. В смысле, чтобы надолго.
Все бродил вокруг да около, собирал материалы, подшивал отчеты, сам наверх регулярно отчитывался: на сколько повысилась общая колобковость да локальная курочкорябовость, а сам те места сказочные почти в глаза и не видывал. А все почему? Образование не позволяло вникнуть в суть, понять все до тонкостей, а совесть – судить сплеча, безапелляционно, как некоторые наши. Я не люблю попадать в глупые положения из-за собственной некомпетентности.
Образование у меня хоть и высшее, да специальность по диплому – "Анекдоты". Между прочим, само слово "анекдот" в русском языке произносится неправильно, правильно произносить "агнидот", потому что оно произошло, то есть имеет своим корнем, слово "Агни", то бишь "дух огня" – в переводе с древнеиндоарийского – и первоначально анекдоты были заклинаниями, дабы умилостивить этого бога. Ему рассказывали разные веселые и интересные истории, словом, заговаривали зубы, а сами в это время вращали палочки для добывания огня или чиркали кресалом по кремню – словом, делали все, чтобы огонь вышел, появился на свет из своего убежища. Кстати, происхождение слова "анекдот" было темой моей дипломной работы, хотя порой мне кажется, что вся вышеприведенная история тоже анекдот, но каково его происхождение – я не знаю.
Вторая часть слова – "дот" – тоже восходит к древнеарийскому, или является частью какого-то древнеиндоарийского слова, которое означает "смерть", а все вместе – "смерть огня". Поэтому имеется еще одна версия происхождения этого слова: короткие истории – агнидоты – люди рассказывали друг другу долгими зимними вечерами, когда погасал огонь в очаге (по другой версии – пока не погаснет огонь в очаге). Словом, когда нечего было делать, а хотелось как-то скоротать время перед отходом ко сну. Какая версия более реальна – соображайте сами, на выбор.
Мое новое назначение, кстати, тоже сильно походило на анекдот. Надо же – назначили Генеральным Инспекторам по всем сказкам! Нет, конечно, мне приходилось делать перекрестные инспекции – был я Инспектором бытовых сказок (это, кстати, наиболее близко к моей институтской специальности), сказок о животных, даже древних эпосов ("Калевала", "Манас", Старшая и Младшая Эдды), но чтобы вот так сразу – и Генеральным…
А произошло все обыденно просто – до обидного. Так обыденно и обидно, что я бы сказал, объединяя: обиденно просто. Впрочем, часто все и начинается с простого. От простого до сложного – один шаг. Но эта мысль совсем уж плоская; одно радует – не моя.
Так вот, вызвал меня вчера шеф и сказал:
– Надо срочно устроить генеральную инспекцию сказок. Задание… ну, не скажу, что архиважное, но поскольку оно пришло оттуда, – шеф ткнул пальцем в небо, – мы обязаны отреагировать незамедлительно. Незамедлительно. – Он посмотрел на меня. – Ты понимаешь, что это значит?
Я кивнул и покосился на окна его кабинета. За одним шел снег, за вторым – качалась в поле зрения тяжелая виноградная гроздь.
– Незамедлительно, – повторил он. – А кого я пошлю? Сидорчук только из командировки, Хмэллю еще не вернулся, Иванчикова в декретном отпуске, Леганло в очередном, Бегунков заболел, остальные… – он поморщился, – в общем, собирайся и завтра выезжай. Но ты не думай, что если бы они были, я бы тебя не послал. Поехал бы все равно и ты, но не один, а в составе большой группы. Во главе группы, – поправился он. – Пора тебе уже расти… Вся жизнь – сплошной анекдот, – произнес он загадочную фразу и продолжил: – А сейчас придется ехать самому. Потом подошлем еще кого-нибудь, на усиление. Что-то у них там не ладится, сигналы поступают… Вот и поезжай, разберись. Как только кто появится – я подошлю вслед. Деньги получишь в кассе, я распоряжусь. Командировочное удостоверение и все полномочные документы уже выписывают…
– А надолго? – спросил я.
– Да-а… замешкался шеф. – Со сроком определимся позже. В общем, от недели до двух – как будете работать. И еще вот что, – добавил он как-то заторможено. – Пока не прибудет основная масса… брр! – часть комиссии, ты не слишком афишируй свою деятельность.
– Инкогнито? – спросил я.
– Ну, не то, чтобы инкогнито, – замялся шеф, – но не следует упирать на чрезвычайность, на особую важность, на спецполномочия… хотя это все у тебя будет, – он внимательно посмотрел на меня, похлопывая ладонью по столу. – Не надо, как говорится, гнать волну: кричать, требовать, грозить полным разносом. Словом, поменьше шума. Больше ходи и смотри. Запоминай. Потом отчитаешься, что увидел и встретил. Спокойней себя веди, спокойней.
Я пожал плечами. Я никогда особенно и не волновался.
Шеф понял мое пожимание плечами по-своему и сказал:
– Я это к чему? Ты человек молодой, горячий. Получив такие полномочия, можно кто знает чего натворить. Наконец, просто загордиться, нос задрать. Появится желание всех построить, потребовать справки, рапорта… Понимаешь? А этого – не нужно… Пока не нужно, – подчеркнул он. – Но… я на тебя надеюсь, – произнес он сакраментальную фразу.
Я кивнул.
– Кому-нибудь представляться надо? – деловито спросил я.
– Пока нет. Как народ подъедет, вместе соберетесь, а уж тогда… К тому времени у тебя уже будет собственное мнение о происходящих там событиях и, надеюсь, появится понимание относительно того, кого куда привлекать, к кому обращаться и что делать. А пока вот тебе шарик, – и он вытащил из недр своего письменного стола – ходили слухи, что они богаче, чем недра Голконды, но он достал оттуда всего-навсего небольшой медный шарик, тускло блеснувший своей затертой поверхностью. – Куда он покатится, туда и ты иди. Но, в принципе, маршрута можно строго не придерживаться. Главное – больше увидеть.
– Ага… – я взял шарик и повертел его в руках. – Что ж, это проще.
Но что проще? инспектировать сказки? А я их помню?
От сказок у меня осталось что-то смутное: в основном то, что мне читали в детстве. И то потому, что эти сказки у всех на слуху: "Колобок" да "Курочка Ряба". Да, еще "Теремок": кто-кто в теремочке живет? Что же до остальных сказок, так они для меня – темный лес.
И в институте относился к сказкам как к чему-то несерьезному. А работать пришлось именно со сказками, как нарочно: после окончания института не поехал я по распределению, а устроился, где пристроился – в Конторе. Сначала трудновато было, пока отчетность освоил, потом привык, поднабрался опыта – да и работаю себе. Начальство ценит, коллеги уважают, ну а что не совсем по специальности, так сказки – они и в Африке сказки.
Правда, недавно у нас вакансия в отделе анекдотов открылась – я и перешел туда. Вроде как по специальности теперь работаю. Но поскольку столько времени со сказками возжался, стал считаться я в нашей Конторе специалистом широкого профиля, и оказался на хорошем счету. Ну, в области кругозора, и вообще…
Но, если честно, профан профаном я по сказкам. Да и остальные в нашей конторе – тоже. Ну, может, два или три человека могут Марью-царевну от Марьи-королевны отличить, а остальные вряд ли. Я-то хоть еще мультфильмы в детстве любил смотреть, да фильмы-сказки Александра Роу, а остальные… Но мои знания да воспоминания – детали, жалкие обмылки, ошметки и огрызки, как я теперь понимаю.
А все потому, что образование мое складывалось, в основном, из полуфантастических книг, упоминающих сказки, да некоторых подобных римейкообразных фильмов типа "Новогодние приключения Маши и Вити", которые, как бы хорошо ни были исполнены, все равно являлись по отношению к сказкам чем-то вторичным – не второго сорта, но лишенными первоначальной оригинальности и новизны. Разумеется, при такой переработке исходного материала приобретается иное качество, и все же, подобно тому, как балет "Щелкунчик" хоть и является оригинальным произведением, все равно заставляет вспомнить одноименную сказку Гофмана. Другое дело, что и сам Гофман на кого-то опирался. А вот на кого? Не знаю.
Собственно, в конечном итоге все определяется степенью таланта авторов "первого" и "второго" произведения: чей талант пересилит, то произведение лучше и запомнится. Но, может, кому-нибудь захочется вернуться к первоисточнику и прочитать не описание того же балета "Щелкунчик" или либретто "Аиды", а, так сказать, основное, оригинальное произведение? Однако если продолжать искать первоисточник еще глубже, неизбежно возникает вопрос: а кто родил самую первую кошку; или же: где начало того конца, которым оканчивается начало?
Сначала я зашел в канцелярию и занес несколько мух своей знакомой лягушке. Она поселилась в стеклянном графине, стоящем на окне с незапамятных времен. Воду в нем так давно не меняли, что она чуть ли не загустела. Стекла графина позеленели изнутри, заросли нитевидными водорослями, графин обомшел снаружи.
Смотреть на него было больно еще когда он стоял нежилой, до поселения лягушки. Я постоянно думал, заходя сюда: неужели не найдется никого, кто бы захотел им заняться? То есть вымыть, почистить, сменить воду. Но смельчаков не находилось. А однажды я услышал из графина звонкое лягушачье кваканье, заинтересовался и подошел поближе. Так мы и познакомились: лягушка сразу признала меня за своего. Неужели я так похож?
Поселил ли ее сюда кто специально, или же она набрела на графин случайно, или же очутилась в нем каким-нибудь другим, возможно, что и сказочным образом, я не знал, да и ни один из работников канцелярии – тоже. Они вообще к окну никогда не подходили, все предпочитали смотреть телевизор или играть на компьютерах.
Никого новое явление в графине не заинтересовало, потому-то и рассказать мне о предыдущей судьбе лягушки никто не смог. Или не захотел.
А я стал с тех пор регулярно приносить ей мух – отчасти из жалости к живому существу, попавшему в непривычные обстоятельства, а отчасти и с тайной надеждой на то, что когда-нибудь она так-таки превратится в царевну, а вот тогда-то и припомнит все добро, которое я ей сделал. Это ведь только людям свойственно добра не помнить, а животные иногда бывают очень благодарны – вспомните хотя бы ту же золотую рыбку, или щуку. Что им мешало махнуть хвостом, да и уйти на глубину? Ничто. Разве что совесть…
По временам лягушка вылезала из воды и усаживалась на горлышко графина: оглядеться по сторонам и погреться под мягкими лучами люминесцентных ламп. Порой ей перепадало и солнышко из окна, особенно в день генеральной уборки, когда со стекол сметали паутину, а уж по совсем большим праздникам – и протирали. Но мыть окна никогда не мыли – во всяком случае, на моей памяти подобного не было. Поэтому иногда я жалел, что у нас нет отдела азбук или букварей с их сакраментальной фразой: "Мама мыла раму…" Да и то неизвестно, как бы ее поняли, а то раму бы вымыли, а стекла – нет. Есть ведь такой анекдот: дал директор ученику задание окна выкрасить, а он стекла выкрасил, и спрашивает: рамы тоже красить? Каждый понимает по мере своего разумения. Или из желания понять.
Правда, один луч света падал на графин постоянно. Тоненький-тоненький, прямо как лазерный. Он падал из единственного протертого на стекле пятнышка. Его проделала муха, невесть как и когда залетевшая в канцелярию. Она не сдохла, как все нормальные мухи, в неподходящих условиях, а приспособилась и выжила, всем на удивление. Все свободное время – когда не кормилась и не спала, – она билась и билась в окно, причем всегда в одно и то же место, будто намереваясь в конце концов протереть стекло насквозь и вылететь наружу.
Пока, однако, дыры она не пробила, зато пыль со стекла смахивала регулярно, и тем счастливила лягушку. А сама, устав и выбившись из сил, сидела возле светового пятна, тоскливыми фасеточными глазами рассматривая свободный мир за окном.
Но, может, муха специально хотела порадовать лягушку, для того и старалась? Так сказать, из чувства противоречия: вы, мол, лягушки, нас едите, а я вот тебе такую радость устрою… Но это все разумеется, были мои домыслы, попытка одушевления фауны: на самом деле ни лягушка, ни муха сказочными не были.
Но, несомненно, муха вполне могла приходиться какой-нибудь дальней родственницей Мухе-Цокотухе, хотя документов у нее никто никогда не спрашивал.
Чаще всего лягушка просто сидела и скучала, иногда поглядывая по сторонам, надувая для разнообразия горлышко и негромко поквакивая. И тогда я всматривался: не появилась ли на ее голове золотая корона?
Вот и сегодня, покормив лягушку и посмотрев ей на голову, я машинально притронулся к своей макушке: не появилась ли случайно корона и там? Это действие навело меня на воспоминание о сегодняшнем утреннем событии и я принялся размышлять: кто бы мог подбросить сегодня утром под дверь моей квартиры пузырек с этикеткой "Средство для ращения волос"? Наверное, Нинуля. Ах, эта Нинуля! Нина-Нинуля! Все равно я на ней не женюсь, даже несмотря на пузырек, а может, именно из-за пузырька. Да и не только из-за него – замучает заботливостью: "Теплые носки надел? А платок носовой взял? А подштанники пододел?" Фу!
Я вышел из канцелярии, продолжая размышлять.
Не нужны мне волосы – меня лысина вполне устраивает. Стричься не надо – раз, причесываться – два. Колоссальная экономия на шампунях – три. Да и моя эта лысина, не чья-нибудь!
Я вообще люблю все функциональное – джинсы, например, их гладить не надо. Или свитера – по той же причине. А чтобы не бриться каждый день, я бороду отпустил. Времени свободного – завались. Лежи и отдыхай.
Пузырек я в унитаз вылил. Но лучше бы этого не делал.
Я сначала не поверил этикетке – подумал, что простое издевательство. Да и надоели дурацкие намеки относительно моей лысины. Вот и вылил. И не смыл сразу – я решил, что это розыгрыш: налили простой воды из-под крана, напечатали этикетку на цветном принтере… жидкость-то в пузырьке прозрачная была, разве чуть зеленоватая,– я еще подумал: от стекла, наверное. Хотя пузырек сам оказался прозрачный. И запаха никакого.