* * *
Я думаю все-таки, что легкая жизнь получается не от хорошей жизни, а от нашего к ней отношения. Для меня, например, невозможна эта самая волшебная жизнь - потому что я человек беспокойный, нудный, нервный и сомневающийся. Как меня утомляет все это, если бы вы знали! Я ведь и сама знаю, что стоит только посидеть минуточку тихо и подумать, и плюнуть на все, и начать поверхностнее и легче относиться к жизни, и она и в самом деле будет веселей и милей. А все волнуюсь, дергаю себя и выхожу из берегов. Поганая я, правда?
Вот вы, Лёнечка, пишете мне разные ехидные записки и обижаетесь на меня за то, что я вам неаккуратно пишу, а вы бы лучше не надувались, а написали бы мне что-нибудь хорошенькое. Сейчас сижу в театре, страшный шум и гам кругом, а мне вдруг захотелось написать вам письмо.
Вы знаете, я сейчас так много работаю, что не имею ни минуточки времени для себя. (А если есть, то оно уходит на какие-то общественные кутежи.) Прихожу домой и валюсь мертвым телом. Это очень трудно работать в трех местах, это просто даже невозможно. Ну вот, меня уже отрывают. Я скучаю без вас - как же быть? Я побежала. Пишите, целую вас.
Т. Л.
14.10.38.
У нас стоят страшные морозы. Я просто плачу на улице от холода. Очень жаль Чкалова. Мне очень запомнилось - я ехала 16-го в такси, предварительно прождав его 30 минут и обледенев до черта. Ехать надо было далеко - на Мещанскую. Попался мне ЗИС, места много, неуютно, как в пустом вагоне. Поджала под себя ноги, подумала о своей нескладной жизни. Страшный мороз проникал снаружи. В дымном от холода воздухе двигались небольшими пачками люди с траурными знаменами. Ни одной живой души не было в это время, кроме спины шофера. Очень грустно было. И вдруг шофер включил радио и с невероятной определенностью возникла музыка. Играли Бетховена. Вся машина наполнилась чистой определенной мелодией. Ясность какая-то необыкновенная наступила. (Я понимаю, что все это ни к чему пишу.) Только, знаете, я когда возвращалась в машине из дому, в который я завозила сверток, я бегом бежала - все надеялась, что застану еще там эту мелодию, но счастье уже кончилось и нормальный бытовой голос убеждал меня, что Чкалов герой. Я и без него это уже узнала.
Вот вы все говорите мне, что я плохо к вам отношусь, а я тут подумала, что если бы вы куда-нибудь делись - это было бы для меня - ну, мягко выражаясь, очень тяжело. Я очень сбивчиво пишу - отвыкла, да и нервы играют у меня, как целый симфонический оркестр. Не судите меня.
Статью-спор надо почитать, потом говорить. По-моему, может получиться занятно.
Почему вы пишете - "я вас все-таки люблю?" Почему "все-таки?" Нельзя ли мне на это обидеться? Лёня, Лёня, что и говорить, не умею я ковать своего счастья: характер у меня очень плохой. (Это, как нянька говорила, - характерная я очень.) Будьте здоровы, родной, и растите большой. Да пишите.
Т. Л.
Москва. 18.12.38.
Прошло столько дней, а я все лежу и болею и этому, по-моему, нет у же ни начала, ни конца. Сегодня проснулась с ощущением ужасной давности своей болезни, и первый раз за много дней мне захотелось принять ванну, нагуляться вволю, поработать и проглотить страшно много продуктов. (Спать, вы сами понимаете, мне уже надоело.) Пожалуй, это выздоровление. В доме мертвая тишина, я уже привыкла находиться в одиночестве и успела одичать за это время. Мой новый фаворит - котище Яша - развалился у меня в ногах - в позе тициановской красавицы. Его незатейливые котиные мозги, видимо, думают, что я неразлучима с диваном и что ему на всю жизнь уготовано счастье и сон на моих "божественных" ногах. Как вы думаете - коты умеют мечтать?
Я начала понемногу обдумывать свои рабочие задания и пытаюсь рисовать лежа. Сегодня сделала два наброска с Мухи. Она сидит за столом и рисует гусей в подарок отцу, щекой она ложится на стол (так ловчее), рисует она левой рукой и при этом так сопит от усердия, что я, положительно, ощущаю сквозняк. Очень смешная девочка, только детей рисовать очень трудно: все у них как-то закруглено, не четко и хотя и обворожительно, но неопределенно. Характера еще нет.
Лёнечка! Это я пишу просто так. Это, чтобы вы мне тоже поскорее написали, потому что мне грустно становится, когда вы мне не часто пишете. Я все работаю, работаю и работаю - и, пожалуй, это все, чем я сейчас богата.
Я почему-то очень расстроилась прошлым вашим письмом, только не знаю, как нужно на него ответить. Знаю только, что нужно отвечать на него не наспех и очень внимательно и серьезно, а сейчас я на это не способна. Но все-таки я скажу, что статьи писать нужно и писать статьи хорошие. Это не значит, что все в жизни должно быть разложено по полочкам, на этой - то, а на этой - это. Нет, это не нужно. А просто чахнуть себе нельзя позволять, Лёнечка, пожалуйста, не чахните - мне очень хочется, чтобы вы писали разные хорошие сочинения. Вот и все. Потом, состояние растерянности - это больше подходит к нашей женской психике. Все-таки свет так устроен, что мужчина должен быть решительнее и определеннее нас, дамочек.
А я, знаете, живу плохо и растерянно. Мир, хотя и прелестен, но уж очень похож на карусель, обвешанную добром и злом. Крутится, знаете, такая машина и задевает тебя то плохим, то хорошим. Иногда заест на плохом и ты заскучаешь. Но ведь тоже не век?! А в общем - это все мура, а то, что "всяк своего счастья кузнец" - это вот, пожалуй, правильно.
Я соскучилась без вас. Пишите мне почаще, пожалуйста, и пишите мне разные хорошие письма на 15–20 страниц - я в них очень нуждаюсь.
* * *
Со мной тут произошла история занятная. Я ехала в трамвае - лопающемся от людей. Стоял стон и ругань. Было душно, как в противогазе. Кондукторша одичалым голосом призывала к порядку; около выхода беременные и новорожденные орали похожими голосами; ущемленная дверью поблекшая блондинка рыдала, краснела и приобретала свой "первоначальный" вид. Подгулявший семьянин дышал на меня перегаром, сзади кто-то упорно принимал мою спину за забытый дома носовой платок. Рыхлая девица (Пуся № 2) трудолюбиво проламывала мне бок своими покупками. Зажатая в этом треугольнике, я теряла сумку, перчатки и присутствие духа. От крика стоял туман. Орали все разом - на соседа, на кондуктора трамвая, на невинных деток, на всех сразу, на жизнь и на все на свете!
И вот среди этого содома я, уже чуть живая, подняла глаза к Богу и… обалдела - прямо на меня двигался волжский пароход. Нос рассекал воду, по бокам шла волна и кружилась пена, на палубе толпились улыбающиеся, спокойные, хорошо упитанные люди, в дверях стоял "у вас лужа-с" и плевал на тарелку, а на носу развевался алый флаг с "Памяти Гурьянова". (Словом, все было, как живое - старательный художник вывел даже сетку на палубных перилах.)
Я обмякла, простила и своих соседей и неласковую жизнь. Подумайте только - какое-то обыкновенное учреждение, рекламирующее линию Москва - Уфа, догадалось, что символ покоя - волжский пароход. (А я-то, дурочка, не могла додуматься до этого сама.)
Вы не угадали, Лёня, никакого у меня блаженного состояния нет и отдыха тоже нет. На носу висит вторая программа, в которой мне, видимо, придется работать более интенсивно, чем "в содружестве с Рыклиным и Тумановым". Кстати, эта работа носила настолько аварийный характер (у нас комитет снял одну миниатюру) и случайный, что я даже сняла свое имя с афиши, но в "Советское искусство" информация все же проникла (ваш брат журналист ведь на ходу подметки режет). Вы, наверное, и знаете об этом из газеты? Да? Типот психует и ругается с дирекцией, и неизвестно, будет ли ставить вторую программу. И вообще ничего неизвестно. Будущее темно и непонятно. Программа (первая), как я вам уже писала, - мура. На трудные условия, как это делает Типот, ссылаться нечего. Но ясно, что сразу такие вещи не делаются. Нельзя в два месяца создать новый театр.
Работы, Лёнечка, очень, очень много. Трудно работать в трех местах. Что и говорить, трудно. Если к этому еще прибавить, что в театре миниатюр не люди, а звери, и что я очень мучаюсь от этого - будет, пожалуй, и все о работе. Хватит!
Милый мой, как вы справедливы и вместе с тем несправедливы в своих упреках, обращенных ко мне. Конечно, вы правы, ругая меня за некоторую внешнюю небрежность. Письма я вам пишу не по инерции, это неправда, но уклончивые - это так и есть. И подумайте сами, что я могу еще сделать. Зачем мне смущать ваш душевный покой? Только помните - я вам когда-то писала, что как бы я с вами не обращалась, что бы вам не писала, - вы не забывайте одно, что я отношусь к вам хорошо.
(Без даты)
* * *
Я тоже хотела бы придти к вам в гости… В морозный зимний вечер, или летом, когда будут открыты окна и в сумерках можно вести негромкий разговор, или весной, когда, вымокнув до нитки под дождем, - сидеть в ваших ботинках и проклинать жизнь простуженным голосом, и заедать проклятия хорошим антоновским яблоком… Да, каюсь, я тоже хотела бы иметь возможность и право проделать все эти упоительные визиты.
Хотя, знаете, жизнь велика и еще много впереди разных зим и весен - лишь бы мы с вами остались бы хорошими людьми, не изоврались бы и не растеряли бы друг друга в этой игре в жмурки, когда в неразберихе можно поймать совсем другого человека.
Сейчас в Москве опять зима, но тут один день был просто весенний - и солнце, и цветы, и воробьи, как оглашенные, скакали, и я решила, что жить необходимо и стоит жить на этом свете и именно на этой земле.
Письма Чехова я не читала. Дали бы почитать.
Дорогой Лёня, получила я ваше письмо и тоже как-то немного расстроилась. Я подумала - как быстро мы, люди, умеем засорять нашу жизнь и наши отношения. Мы надуваемся с вами - от письма к письму. Вы - за то, что я не пишу оттого, что работаю по 14 часов в сутки, я - за то, что уговариваю вас не чахнуть (тоже дура порядочная), а вы заявляете мне, что и не думаете этим заниматься. Все это очень несуразно.
Мне кажется, что надо взять за основу одно - что мы относимся друг к другу хорошо (не учитывая никаких равновесий). И это главное.
И не так уж часто встречаются в жизни отношения - бескорыстные, не лживые, доверчивые и, если хотите, нежные. Это надо беречь, в это надо верить и не надо сбивать себя - ни письмами, ни разговорами, ни любыми случайными обстоятельствами. Очень обидно будет, если все это засорится, обрастет всякими обидами, недоверием и озлобленностью. Это уже будет конец нашей дружбы, потому что в таком виде в ней ни вы, ни я не будем нуждаться. Это не значит, что нельзя вам или мне обижаться или ругаться - но только надо помнить, что мы относимся друг к другу хорошо, и это должно быть точкой отправления, а не всякие там настроения (я не знаю, понимаете вы или нет - о чем я говорю?).
Теперь дальше. Хорошо вам писать мне разные вещи про платформные разговоры, мою невнимательность и т. п. Вы даже имеете полное моральное право (я вам завидую даже) упрекать меня, в чем хотите. А я не могу этого делать.
Поймите, глупый вы человек, мне бесконечно труднее, чем вам. Поймите простую вещь: я не хочу питать вас надеждами и иллюзиями, я не хочу портить и осложнять вашу жизнь. Я не хочу время от времени подбрасывать вам кусочки нежности только для того, чтобы удерживать вас около себя. Я не хочу играть с вами в жмурки. Потом у меня есть своя жизнь, в которой я тоже (если я ей живу), хочу быть откровенным человеком, хорошим товарищем, не предателем…
(Без даты)
1939 год
Вы все пишете правильно, со своей точки зрения, к сожалению. Хотя я и не требую от вас какой-то особенной интуиции, чтобы за сотни верст могли влезть мне в душу и понимать меня на расстоянии. Я гораздо мягче вас в этом отношении.
Давайте условимся так: я буду писать вам "естественно", т. е. всякую муру, а вы не будете судить меня строго. Хорошо?
Так вот - Шарль Нодье сказал, что лишь людям заурядным пристало негодовать на судьбу, благородное сердце не боится ее ударов. Я все хочу внушить себе, что у меня благородное сердце, но это что-то плохо получается.
Лёнечка, не ждите от меня ни разумности, ни аккуратности, ни вообще ничего хорошего. Я разваливаюсь на составные части. Ничего я не знаю, ничего я не хочу, словом, у меня убийственное настроение и состояние и, мне кажется, что этот период надо переживать как карантин - как если бы я была больна чумой. Очень жалко, что жизнь складывается так, что невозможно отсидеться где-нибудь в пещере совсем одной месяц-другой.
Я работаю очень много - вот и все, что можно сказать про жизнь. Описывать это не стоит, потому что вы ведь знаете, как я работаю. Сперва увлекаюсь, потом ною, потом прихожу в восторг от собственной гениальности и, наконец, в ужас от сотворенного.
Так вот и сейчас - все, что уже сделано и что нельзя уже переменить - кажется мне дурным, неправильным и робким. Словом, это сказочка про белого бычка… Это просто удивительно - как мне удалось выхолостить себя за этот год. А вы говорите писать. Чего уж тут писать, тут уж лучше скромно помолчать.
Не верю я никому и ничему, и на все мне наплевать. И сама я кажусь себе такой дурной, что вот даже если вы ругаете меня - мне как-то все равно, а если пишете, что любите меня, - я даже не всегда верю. (Не злитесь, мы же уговорились про естественность.)
А у кого, скажите пожалуйста, найдется столько терпения и души, и любви, чтобы возиться со мной и возвращать это "хрупкое растение" к жизни? (Я советую вам подумать об этом крепко, вам сразу станет свободнее и легче жить. Я не кокетничаю.)
Все зависит от меня, конечно… Только вот горе - я сама от себя не завишу. Не получается! Я же вам говорила, что переживаю запоздалое "повзросление". Это очень трудно - формироваться на тридцатом году жизни. Этим надо заниматься в 16 лет.
А сколько поганых людей вокруг, Лёнечка, просто и не пересчитать. Я все вспоминаю Андерсена. Подумайте, как это он мило придумал про мальчика Кая. Вот и со мной случилось что-то в этом роде. (Помните "Снежную королеву"?) Только не смейтесь, ради Бога. И не думайте, пожалуйста, что я совсем спятила с ума. Нет, уж я как-нибудь продержусь, хотя "локтей" вокруг меня не так уж много.
У бедной Ниночки-сестрички второй месяц больна Маринка и очень серьезно. Мне жалко ее очень, она тоже сидит дома с воспалением среднего уха.
В Москве - день весна, день зима. На душе мрак. Театр миниатюр выпустил 2-ю программу. Когда вы приедете? Пишите мне. Я не буду скрывать - ваши письма мне очень нужны. И радуют меня. Пишите.
Т. Л.
Москва. 20.02.39.
Я вам скажу откровенно, милый мой Лёня, что я такого удовольствия, как сегодня, давно не получала. И все, что бы я ни стала писать, - все это будет типичное не то.
Знаете, так бывает, когда узнаешь или увидишь что-нибудь новое - и вроде как с тебя шкурка слезает. В общем, отпадает все наносное, не твое и, наоборот, открываются все твои лучшие чувства. Выползают наружу.
И всего-навсего я была на просмотре "Сказки" в 3-м детском театре. Из всего, что я видела в этом году, это самый лучший спектакль. Этот и "Павел Греков". И Светлов - молодец, и Пыжова - молодец, и актеры - молодцы, и художник - молодец. Все - молодцы. Одна я - дура. Все хочу расти в высоту. Так можно сделаться тоненькой-тоненькой и высохнуть под конец. В высоту не надо стараться расти, в высоту люди вырастают без старания, сами по себе. А надо корни поглубже пускать и в ширину - все кругом окапывать. Вот тогда, может, получится толк.
И кто это сказал, что я художник? Велите этому товарищу заткнуть глотку. Я сапожник, а не художник. Заниматься украшательством еще не значит быть художником. Для глаз чтобы было приятно - это будет потруднее. Ну, хватит о себе.
Все я да я. На все голоса и при каждом удобном случае ору о себе.
Лёнечка, это очень хороший спектакль. Я пишу лежа, уже легла спать и очень устала, потому что в течение 2-х часов - в лицах - рассказывала всю пьесу Григорию.
Ваше длинное письмо читала очень долго. Это уже - шедевр вашего почерка. Я так до сих пор не разобрала, например, почему Коварский счастлив, а вам нельзя мешать его блаженству. Точно, это таю "глупо мне мешать его минутному блаженству", "хотелось… было… ибо это человек не ограниченный, с известной долей скепсиса. Я поглядел потом на Лид. Петров. и подумал…" и т. д. Вот и разберись тут, что к чему. Я уж и щурюсь и разные варианты выдумываю - ничего не выходит. А интересно - в чем там закавыка в этом минутном блаженстве…
Мои новости таковы: 1. Скоро я умру от переутомления. (Есть такая заразная болезнь.) 2. У меня ремонт (грязь на 2 недели, целый день стучат мастера, живу на потолке, работать негде, не надеюсь дожить до чистой отдельной комнаты). 3. Я расплевалась с театром миниатюр, безумный восторг и, как мне кажется, с обеих сторон. 4. Я заваливаюсь с "Лгуном" Гольдони (везет мне в этом сезоне на лгунов) - мне мала сцена. Не хватает нескольких метров для воплощения моих гениальных идей. Как тут быть? Что вы думаете на этот счет?
Я сегодня получила ваше письмо и пришла в панику - что это за бред? "Приглашаем вас на разговор" - ну это еще куда ни шло, (хотя я бы ни в жизнь не пошла на собрание, загримированное под разговор), а вот, что разговор начнет Л. Малюгин - это меня сразило. Умоляю вас - начинайте, что хотите: доклады, статьи, лекции, "слова", речи - только не "разговор начнет Малюгин". Или, если уж начнете, во-первых, скорее его кончайте, а во-вторых, подробно мне опишите, как вы его начали. Умираю от любопытства.