- Меня, Ваня, сама жизнь выучила, - отвечает Горшеня, а сам портянки с веточек снимает, на сырость щупает. - Сначала согласным звукам обучила, потом уже и гласные преподала. И уж совсем недавно объяснила, где надо точку ставить, а где и запятая сгодится. А вот насчёт всяких там двоеточиев и многоточиев - это я до сих пор не уразумел. Может, ты мне, Вань, объяснишь?
- Объясню, - неуверенно кивает Иван. - Только как-нибудь в другой раз, сидючи.
И то верно - уже в путь пора, дорога не ждёт.
После отдыха ночного да по утреннему росному воздуху так бойко зашагалось, что сначала и не заметили друзья, как переступили нерукотворную границу. Потом присмотрелись, а деревья пошли вроде как более крупные, трава зеленее стала, мокрости на земле меньше, мусора никакого не накидано, на камнях, опять же, ничего не понаписано - всё как-то не по-людски. Чувствуется полное между лесом и его обитателями взаимопонимание. Даже погода вроде как более мягкая, совсем почти лето. Тогда и поняли Иван с Горшеней, что очутились в Лесном царстве - Зверином, стало быть, государстве.
Вышли молодцы на большую лесную тропу, стали вдаль заглядывать, животину попутную высматривать.
- Вон и зверь на ловца бежит, - говорит Горшеня.
Так и есть: бежит в их сторону матёрый волк-волчище - крупный, серый с подпалинами. Горшеня руку вперёд вытянул, машет пятернёй. Волк бег свой замедлил, остановился возле путешественников, язык высунул, дышит, осматривает людей с ног до головы. Вблизи-то зверь ещё крупнее оказался: запросто три человека на его спине разместиться могут - знатный волчище! Горшеня вперёд выступил.
- Уважаемый, - говорит волку, - мы, стало быть, к Человечьему царству путь держим, в вашей расчудесной стране мы, так сказать, транзитом. Не подбросите ли в сторону пути следования?
Волк не отвечает ничего, с лапы на лапу переминается, Ивана и Горшеню обнюхивает. Те переглянулись, разговор сызнова начинают.
- Уважаемый волк-волчище, - повторяет Горшеня, - я говорю: путешественники мы. Можем пешком дойти, да нога у меня разболелась шибко, к непогоде, видать. Не подбросишь ли нас докуда не жалко?
Опять со стороны волка никакой реакции, одно бестактное обнюхивание.
- Да, пахнет неважнецки, - соглашается Горшеня, - погребом пахнет. Дело, понимаешь, походное.
- Погоди, Горшеня, - на этот раз Иван друга одёргивает, - он же по-человечески не понимает. Видишь?
- Быть такого не может, - Горшеня свои рукава от волчьего носа убирает, сторонится. - Раз царство сие волшебное, то здесь все животные по-человечьи не только понимать, но и разговаривать должны! Порядок такой, не нами установленный!
Волк красным глазом на Ивана зырканул, слюну уголками пасти выпустил.
- Э, э! - отшагнул слегка Иван. - Ты чего слюнявишься?
А тот вдруг спрашивает нормальным человеческим языком, с небольшим только волчьим акцентом:
- Разбойники?
- Да нет, уважаемый, - радуется Горшеня. - Я ж говорю тебе: путешественники. В Человечье царство пробираемся. То есть, это, - идём.
- Семионы? - спрашивает волк.
- Чего? - не понимает Горшеня. - Какие такие Семионы? Никакие не Семионы, - я Горшеня, а это друг мой Иван. А больше среди нас никого не наблюдается, хоть ты унюхайся!
Волк ещё раз попутчиков обсмотрел, потом молча развернулся и подставил свою широкую спину. Горшеня тут же волка оседлал, поудобнее ногу свою подбитую устроил. А Иван - тот не спешит садиться, у него какие-то сомнения на волчий счёт имеются. Но поддался всё же на Горшенины жесты - уселся на мохнатую спину, дружка своего за талию обхватил.
Волк слюну скопившуюся в землю сплюнул, тронул плавно, как пароход, а потом такую нечеловеческую скорость развил - не горюй, волчица-мать!
9. Царь зверей, да не лев
Недолго мчались молодцы на сером волке; и в себя прийти не успели, как тот с большой тропы свернул в какие-то непролазные дрёмы, пролетел хитрым неведомым маршрутом между колючих кустарников да и выскочил на просеку. Горшеня с Иваном ни живы ни мертвы сидят, так в волчью шкуру вцепились всеми четырьмя руками, что от веток хлёстких отбиваться нечем - спрятали головы в плечи, сопят друг в дружку, жалеют о начатом.
А волк на просеке скорость-то сбавил да совсем уже на пешем ходу в балочку свернул. Остановился да как гаркнет что-то на зверином наречии - Ивана и Горшеню аж передёрнуло.
А на тот волчий знак стали из-за деревьев появляться разные звери - рыси, лисы, куницы, выдры, лосей пара штук… Кого только нет! Птицы, опять же, гады ползучие - полный гербарий. Вся поляна ожила и наполнилась их звериной речью и пернатым щебетом. Окружили путешественников, глядят на них с любопытством и подозрением, нюхают, лизнуть норовят, да и на зубок попробовать тоже, кажется, не прочь. А Горшеня с Иваном сидят на волке смиренно, боятся мускулом пошевелить, всем существом своим осознают бренность человеческого существования.
И вот выходит на поляну бурый медведь, великан лесной, да не из простых шатунов, а важная шишка - воевода тутошний. Осанка у него начальственная, посадка приказная; спина колесом, морда самосвалом, челюсть кузовом; шкура такая сальная, что на утреннем солнце аж переливается перламутром. Расступилась перед ним лесная толпа, подошел этот Потап Михалыч к незваным гостям, осмотрел предвзято и спрашивает у волка со всей медвежьей строгостью:
- Хто, понимаешь, такие?
- Знамо кто, - отвечает волчище. - Разбойники. Семионы.
- Ну?! - медведь брови распрямил, подманил лапой рысёнка какого-то. - А ну-ка, малец, посчитай мне их по головам. Сколько, понимаешь, разбойников этих налицо?
Рысёнок два когтя загнул - счёт и кончился.
- Двое, - говорит.
- Двое? - приглядывается Потап Михалыч. - Да точно ли сосчитал, не сбился ли? Может, всё ж таки семеро их? Перечти-ка ещё разок.
Рысёнок, видать, грамотный был, пересчитывать не стал.
- Да двое их, дядя Потап. Где уж тут семеро - раз, два и обчёлси! Сами посчитайте.
- Я считать не обученный, - нахмурился медведь. - Я воевода, понимаешь, а не счетовод какой-нибудь. Может, хоть пятеро их, а?
- Двое, - напирает рысёнок, не торгуется со стариком ни в какую.
Тут у Горшени голос обозначился. Освоился он в непривычной ситуации и понял, что пора уже предпринимать что-нибудь срочное, какое-нибудь выяснение начинать. Слез он с волка, Ивана за собой стащил.
- Постойте, - говорит, - господа заветные, звери заповедные! Ошибка вышла, недоразумение. Мы не разбойники, не Семионы. Путешественники мы, в Человечье царство следуем, через вашу расчудесную страну проездом проезжаем. И не семеро нас вовсе, а всего-навсего двое…
Медведь рыкнул на мужика по-воеводски, лапой махнул - цыц, дескать!
- Ведите, - говорит слугам своим четвероногим, - этих незертиров к царю-батюшке, будем с йими, понимаешь, на самом высшем уровне разбираться.
И вот ведут лесные жители незваных гостей неведомо куда по своим потаённым тропам. Впереди волк вышагивает, за ним медведь переваливается, дальше - пленники, а за ними - вся разношёрстная братия. Только вот какое дело: чем дальше в лес углубляется процессия, тем труднее Ивану и Горшене дышать становится - такая в воздухе невообразимая вонь распространилась, что хоть нос прикуси! И с каждым шагом эта химическая атака всё усиливается. Иван головой вертит.
- Что это за запахи такие сугубо тропические? - спрашивает.
Горшеня говорит:
- Похоже, у них либо прямо в царском дворце слон сдох, либо же новый сорт сыра испытывают…
Только никакого дворца в Лесном царстве отродясь не было, как, впрочем, и сыра. Всё здесь было запросто, по-природному: вместо генералов - хищники мохнатые, вместо народа - летуны пернатые, а вместо царского дворца - пышная лесная поляна.
Вывели горе-путешественников на ту поляну, велели остановиться с краю, чтобы человечьими грубыми подошвами ягодную красоту не затаптывать.
- Вот так поляна, - присвистнул Горшеня, - что твой аеродрон!
Поляна и вправду знатная была - ровная, цветущая, утоптанная; да ещё посреди неё круглое озерцо имелось - государева поильня. Но насладиться этой красотищей ни у Ивана, ни у Горшени никаких сил нет, ибо давешний забористый запах здесь не исчез, а наоборот, достиг своего мучительного апогея: глаза разъедает и глотку скребёт нещадно, будто напильником! Горшеня-то в своей жизни всякого нанюхался, поэтому ещё более-менее держится, а у Ивана прямо слёзы из глаз потекли.
А тем временем медведь-воевода подтянул жировые складки да и припустил во всю медвежью припрыжку в дальний соснячок. Рыканул там что-то на своём наречии - сосны в ответ раздвинулись, и показалась средь них огромная змеиная башка с мохнатыми непричёсанными бровками.
- Поймали незертиров, ваше величество! - докладывает медведь. - Привели в целостности и сохранности!
Доложил - и обратно к пленникам отбежал, дышит с пристрастием, неровно. На морде у него написано, как он собой доволен.
Примялись сосны в обе стороны, и змей Тигран Горыныч собственной своей персоной пошёл выползать на поляну. Тут сразу и понятно стало Ивану с Горшеней, кто такой таранный запах издавал во всём лесном радиусе.
- Вот кому в бане-то помыться не помешает, - говорит Ивану Горшеня вполголоса. - Экое, брат, анбре! На фронте специально на её случай противогазную масочку выдавали. Но поскольку нами такой случай не предусмотрен…
Не договорил Горшеня - закашлялся. А когда змей из сосняка вылез полностью и предстал во всей своей красе, Иван с Горшеней про запах даже забыли на время. Но не размерами своими гигантскими ошарашил Тигран Горыныч путешественников, не тигровыми полосами и мохнатостью, - куда больше поразил их донельзя удручающий его внешний вид! Шкура не чёсана, грязь комьями на разных местах висит-болтается, морда небритая, как у мопса, в глазах горсти какой-то мутной слюды - не царь, а помойная куча с бровями! И голова-то у змея имелась всего одна, единственная! Вместо остальных торчали из туловища, будто сорная ботва, разной длины культи да обрубки такого же необработанного вида, как и весь прочий змеиный фасад.
- Единоглавый! - охнул Иван и тут же нос свой пальцами защемил, поскольку подул ветерок и пахнуло от государя слаще прежнего.
Змей свою рыхлое тело к озерцу подтянул, разложил его части по равнинкам да бугоркам, откашлялся, кудлатую бороду грязными когтями прорядил.
Горшеня Ивану на ухо шепчет:
- Давай у этого сырка спросим насчёт чёрта, который нам нужен. Сдаётся мне, что он про него обязательно должен знать. Они, небось, на одних дрожжах взращивались - дрожжевые, понимаешь, братья.
А Ивану уже не до чёрта - он от неравной борьбы с запахом вдруг позеленел весь и лицом потерялся. Видать, случился с ним осязательный шок.
- Ты носом дыши, - толкает его Горшеня, - носом завсегда лучше дышать, чем ртом: на дух противнее, зато гадости внутрь гораздо меньше попадает!
Иван от безысходности Горшеню послушал, сделал носом глубокий захват воздуха, пошатнулся, а затем будто даже взбодрился и повеселел. Зрачки у него расширились, и в лице возобладал какой-то нездоровый синюшный оптимизм.
Пока друзья с дыханием экспериментировали, мохнатый воевода вытянулся перед государем во фрунт.
- Вот, ваше лесное величество, - докладывает, - добыли языков, понимаешь!
- Языков? - басит звериный царь. - Языков я люблю, благодарствуйте.
- Рад стараться! Служим живой природе! - рапортует медведь и задом отходит в сторонку, чтобы картину не заслонять.
А змей ретироваться ему не позволяет, спрашивает со всей государевой строгостью:
- Кто такие? Откуда взялись?
- Разбойники, - снова вытягивается Потап Михалыч. - Семионы!
- Почему думаешь, что разбойники?
- Потому как людской породы существа, а люди, ваше лесничество, они все есть чистой воды разбойники. От них в лесу завсегда один, понимаешь, урон!
Змей когтистыми пальцами по земле постучал, в крошку целый пук дёрна перемял - поразмышлял, значит. Смотрит на доставленных. А те до сих пор слова вымолвить не могут, с прихваченными носами стоят.
- Однако их тут двое, - недоумевает царь-змей.
Медведь чуть помедлил, но согласился.
- Так точно, ваше величество, - говорит, - около того.
Тут Иван всё ж таки нос разомкнул, головой дёрнул, как жеребец, и понесло его ретивое.
- Никакие мы не разбойники, - говорит он и шаг вперёд делает, - а уж тем паче не Семионы, за которых нас тут все принимают! Меня, например, Иваном зовут. А ты кто таков будешь, удивительное существо?
Змей от такого обращения остолбенел, медведя лапой отодвинул на край поляны: сам, мол, разберусь со смутьяном, без всяких мохнатых свидетелей.
- Я, - объявляет снисходительно, - Тигран Горынович Первый, всех зверей единоличный царь.
А Иван всё больше наглеет, прямо на рожон прёт - сломила его, видать, химическая атака!
- А разве царь зверей - не лев? - спрашивает развязно.
- Львы у нас не водятся, - отвечает Тигран Горыныч.
- Так ведь и драконы не водятся!
- Я не дракон, - терпеливо объясняет животное. - Я тигровый полосатый змей редкой ископаемой породы, северного разновида. Единственный в своём роде.
- Стало быть, тебя охранять надо? - интересуется Иван.
- А как же! - соглашается Тигран Горыныч и с явным удовольствием рассказывает об этом подробнее. - Конечно. Давеча даже научная экспедиция приезжала, мерки с меня сняла и в какую-то Красную книгу записала. Даже отпечатки попросили на память оставить. Да… - змей гордо раскланялся на разные стороны, а затем как-то резко поник заповедной своей головушкой. - Только… Оказия вышла, однако: те экспедиторы самозванцы оказались, воры обыкновенные и разбойники, подлое человечье семя! Угнали у меня, срамоеды, коврик-самолёт! А я без него на дальние расстояния передвигаться неспособный, отяжелел с годами, турбулентность потерял… - вдруг вскинулись бровки змеиные: - Да уж не ваши ли дружки-сподвижнички?! Небось в одной шайке состоите!
- Мы, государь лесной, ни в какой шайке не состоим, - отвечает Иван, - а наоборот даже являемся лицами уполномоченными. И явились мы к тебе, государь, не с воровством и подлостью, а с дружескими посланиями. Отец мой батюшка велел тебе на словах привет передать и засвидетельствовать своё почтение.
Змей насторожился.
- А кто ж таков у тебя отец-батюшка, - спрашивает, - коли он моей царственной персоне смеет свойские приветы передавать? По какой такой линии сиё панибратство? Какого он роду - княжеского или, может быть, королевского?
- Не княжеского и не королевского, ваше лесничество, - говорит Иван весомо, - а только все князья да короли ниц перед ним падают. А роду он мужеского, и зовут его Кощей Феофаныч Бессмертный. Слыхал о таком, государь?
Тигран Горыныч удивился несколько, посмотрел на Ивана испытующе, голову приблизил, глаза прищурил. А потом как расхохочется - будто камнепад с Гималаев сошёл. От этого смеха даже земля слегка задрожала, птицы любопытные вспорхнули и отлетели подальше, а ворон, который на дубу сидел, трубу свою выронил.
- Вот те на! - умерив смех, говорит змей, - вот так встреча! Вот смех - Кощейка Грязной привет мне передаёт! А ты, стало быть, сынок его - Ивашка Кощеев! Ну, умора! Ну, курьёз!
Иван такой реакцией недоволен явно, даже щёки надул и голову набычил.
- Это в чём же, - спрашивает, - курьёз и умора?
- А в том, - уже без смеха отвечает ему Тигран Горыныч, - что папаша твой числится у меня в первейших обидчиках, и имею я на него зуб коренной, который уже годиков, почитай, двадцать как растёт и ноет. И, стало быть, то, что ты этому негоднышу родным сыном приходишься, отнюдь вину твою не смягчает, а наоборот!
- Какую вину-то? - не понимает Иван.
Он, видать, к логике уповает, а Тигран Горыныч к другим наукам склоняется, не к таким точным.
- Понятно какую, - объясняет, - яблоко от яблони недалече падает.
Тут Иван несколько растерялся, даже и не знает, как дальше с Тиграном Горынычем разговаривать, чем ещё его увещевать. Сдулся в один момент его химический запал, исчезла героическая живинка. Теперь ему даже страшновато сделалось за дерзкое своё выступление.
- Ну чем же тебе, государь, - разводит он руками, - батя мой так наперчил?
- Чем?! - рычит змей. - Да он был мне друг и сотрапезник, а потом забыл, стало быть, своего сотоварища, обабился, сучок фанерный, дружбу мужскую под откос пустил! Предал он меня, а предательство - самый тяжкий грех!
- Да нет же, государь, - оправдывается Иван, - он всегда тебя помнил, всегда в пример приводил!
- Не ври, хлопец! - рычит змей. - Батька твой - свинтус порядочный, сущность у него неблагодарная. Он же, пестик дизельный, меня на свадьбу свою не пригласил! Представляешь ли? Всех пригласил, а меня - самого своего закадычного дружка - профутболил об штангу! Не забуду никогда ему такой обиды!
Взвыл Тигран Горыныч от негодования, аж огнём в сторону леса шугнул - ветки верхние опалил. Потом вдруг улыбнулся Ивану и спрашивает ласково:
- Ты, Иван Кощеич, чего больше любишь - грибки солёные или горький хрен?
Ваню такой вопрос обнадёжил, силу ему придал. Он и отвечает:
- Вообще-то грибы я больше люблю. Особенно рыжики. Но и к хрену тоже уважение питаю, если, конечно, он ядрёный и правильно приготовленный.
- Хорошо, - кивает на то Тигран Горыныч и удовлетворённо чавкает. - Вот и договорились насчёт завтрашнего меню.
Привстал змей на задние лапищи, голову к лесному своему народу направил и объявляет громогласно, чтобы до каждой мухи его царственное слово дошло:
- Повелеваю царской милостью. Завтра утром мы, Тигран Горынович Первый-Единственный, соизволим устроить торжественный завтрак. На повестке дня следующее блюдо: два человека разбойничьего происхождения с солёными рыжиками и с хреном. Есть буду лично. Царь всех зверей, и приятного аппетита!
10. Тигран Горыныч и Горшеня-мужик
- Со мною как будто уже было такое, - замечает Горшеня.
Иван обратно к нему отшагнул.
- Чего делать будем? - спрашивает тихохонько.
- Ты уж, чего мог, сделал, - говорит Горшеня. - Теперь моя очередь мосты наводить.
- Какие мосты! - шепотком возмущается Иван. - Его надо силой брать, последнюю голову рубить - и в дамки!
- Во-первых, ты с ним не справишься. А во-вторых, это ж действительно редкий экземпляр, возможно, последний из своего вида, могикант! Природу, Ваня, беречь надо. Попробуем с ним договориться.
Змей услышал, что Иван с мужиком шепчется, перевёл взгляд на Горшеню.
- А это что за загвоздок? - спрашивает.
- Я не загвоздок, - радостно отвечает Горшеня. И вид у него такой, будто он очень доволен, что государь лесной на него наконец-то своё внимание обратил. - Я Горшеня, мужик.
- И чего же ты, мужик, лыбишься? - спрашивает змей.
- От радости, - отвечает Горшеня.
- Чему ж ты рад? - не понимает Тигран Горыныч.