- А я судьбе своей рад, твоё лесничество. Вчера ещё кто я был? Неизвестно чей обед. А сегодня я кто есть? Царский завтрак! Эвон как меня фортуна лизнула!
Иван на Горшеню смотрит удивлённо. Не может понять, юродствует он или искренне такую чушь несёт. Может, тоже лишнего нюхнул? А Горшеня на Ивана не глядит, а продолжает бодрым голосом со змеем разговаривать.
- И тебе я, твоё лесничество, сильно за такое повышение благодарен, даже и мечтать о подобном не смел. С превеликим, как говорится, удовольствием к тебе в глотку завтра залезу, и товарища своего захвачу - ты на этот счёт не волнуйся, считай, что мы уже у тебя в желудке варимся. Как говорится, от стола стола не ищут! А ещё говорят: еда едока видит издалека, а едок еду чует и за версту.
- Такие слова мне по нраву, - говорит Тигран Горыныч, и пасть его в жабью улыбку кренится. - Ну говори ещё, перебивать не буду. Хороший мужик - правильная еда.
- Говорю ещё, - соглашается Горшеня. - Ещё хочу тебе, твоё лесное величество, высказать свою обеспокоенность. Дело в том, что у меня правая нога не шибко вкусная, некачественная, с брачком, право слово. Начинка в ней имеется свинцового характеру. Боюсь, как бы ты, родимый, зубов не повредил.
- Это ты не бойся, - отвечает змей. - Свинец - металл мягкий, легкопереваримый; и не такое едали, бывало, и ордена попадали, и памятные медали. А то и запасные детали! И ничего, как видишь.
- Ну слава тебе, Господи! - радуется Горшеня. - Раз так, тогда я за тебя, твоё лесничество, спокоен. Как говорится, еда за едока ответственности не несёт.
Сказал - и вроде как назад отступил, вроде как речь свою закончил. А Тиграну Горынычу почему-то с Горшеней очень даже понравилось разговор вести, это тебе не то что с Иваном, вражьим отпрыском! Царь мужика когтём подзывает, просит ещё что-нибудь обсказать.
- Продолжай, - говорит, - мужик. До завтрака ещё времени много, целый вечерок и полная ночка.
- А чего продолжать-то! - разводит руками Горшеня. - Хотя… Оно, конечно, можно и продолжить. Тем более что у меня к тебе, твоё лесничество, сугубо личный разговор наметился.
- Когда же это он у тебя успел наметиться, мужик?! - дивится змей.
- А прямо сейчас, твоё лесничество. Так говорить, али ты передумал? Я, конечно, могу и помолчать до завтрака, но уж больно разговор этот полезный.
- Для кого - полезный? - не понимает Тигран Горыныч.
- Для твоей преважной персоны - сугубо личный, оздоровительный разговор. В таком вот масштабе.
Тигран Горыныч насупился, башку свою громадную к самому Горшениному носу поднёс, а Горшеня стоит как вкопанный, ни ухом не поведёт, ни усом не дёрнет.
- Да ты, что ли, лекарь? - спрашивает змей с осторожностью.
- Бывало и лекарь, бывало - фельдшер, а больше - ветелинар. По животной, стало быть, части дока, заморский звериный парикмахер и вошкодав.
- Постой-погоди, - заинтересовался Тигран Горыныч, глазами в разные стороны позыркал. - Что ты там насчёт вошек говоришь?
- Не я говорю, факты говорят, - отвечает Горшеня спокойно и с достоинством. - Говорят, что как укротитель блох я совсем даже неплох, а как заклинатель вшей - дык ешшо хорошей.
Тигран Горыныч аж закашлялся. Горшеня ему пальцем показывает, чтобы он ухо своё к его мужицкой голове подвёл, глазом подмигивает и на окрестное зверьё косится. Змей его намерения понял, ухо прямо к месту подкатил - на, мол, говори.
- Да ты, твоё лесничество, не бойся ничего, - говорит Горшеня приватно. - Я ж все твои промблемы насквозь вижу. Сейчас я тебе всё расскажу, а там уж ты сам решай, что тебе делать.
- Ну? Говори, ветелинар, - кивает Тигран Горыныч. - Только в самое ухо говори, блюди мою врачебную тайну. Мало ли там кто чего услышит - а я ведь персона царственная, мне промблемы напоказ выставлять не след.
- Ага, - кивает Горшеня и говорит тихо, так что, кроме змея, только Иван речь его слышит: - Так вот что я тебе, твоё лесничество, скажу. В целом ты зверь здоровый, но в частностях наблюдаются некоторые ньюансы. Сердце, например, у тебя доброе, голова - та, которая налицо, - светлая. А вся твоя злобность, хищность и кровожадие есть результат внутреннего твоего расстройства и личной твоей, так сказать, обделённости по мужеской части.
Горшеня сделал паузу, потом взял ухо змеиное за края и, морщась от запаха, голову свою в него углубил.
- Попросту говоря, - шепчет, - пара тебе нужна, твоё лесничество. Мужик без парочки - что нуль без палочки. Понимаешь?
Тигран Горыныч рёвом взревел - головой мотнул, Горшеню вбок метнул, сосну лбом боднул. Иван встревожился, в боевую стойку встал, кулаки приготовил. Только видит: змей обратно голову к Горшене воротил и шепчет теперь ему в ухо:
- Ну и глазаст ты, мужик! Ветелинар, одно слово! В самую душу мою заглянул, самую больную мою тоску словом выразил! Уууу-ух!
И замотал головой, лапой землю боронит, хвостом озерцо мутит. Видать, действительно зацепил Горшеня змея за самую нарывную занозу. Чуть успокоившись, Тигран Горыныч снова к Горшене обращается:
- Ну а что же мне делать-то, ветелинар?
Горшеня загривок почесал, губой шваркнул.
- Тут, - говорит, - рецепта простая. Найди себе невесту - да ступай под венец. Или как там это у вас, лесных жителей, делается?
- Э-э-э! - осклабил пасть Тигран Горыныч. - Сказала кума, что корь - не чума! Да я бы давно, мужик, подругой-то обзавёлся б, давно бы уже от одиночества огнём не пыхтел, да только кто ж мне в жёны-то сгодится! Где ж я такую пару найду, чтобы и по размеру подошла и по характеру? Нет на белом свете таких рептилиев, избылись все, я последний мужской экземпляр остался - бобыль бобылём! А стало быть, нет мне в жизни счастья, и удел мой - одинокая лесная старость!
- Погоди о старости говорить, твоё лесничество, - щурится Горшеня. - Ты змей в самом расцветном соку - орёл, а не змей! Да что там орёл - буревестник! Чтоб такому горячему молодцу да невесту не сыскать!
Тигран Горыныч глянул на Горшеню строго - чуть не задавил взглядом.
- Ты со мной не шути, ветелинар. Я ведь и слизнуть могу, не дожидаясь завтрака!
- Не шучу я, твоё лесничество, - продолжает Горшеня. - Откровенно тебе говорю как ветелинар со стажем: давно бы ты уж в мужьях числился, коли б ты одну необходимую для этого церемонию проделал. Одну, так сказать, мероприятность.
- Чего ты тянешь-то, ветелинар! - воет Тигран Горыныч. - Говори, рыбья лопасть, не мытарь внутренности!
Горшеня поясок пальцами помял, сплюнул лишнее и говорит степенно, по-докторски:
- Тебе, твоё лесничество, помыться надо. Слишком уж увесисто от тебя пахнет. Смердишь ты, попросту говоря, твоё лесничество. С таким запахом - не невест опекать, а врага допекать, право слово.
Тигран Горыныч от смущения отполз чуток, в сторону дышит. Потом брови нахмурил, зрачки на Горшениной физиономии свёл: фокусирует свою лютую строгость, так и жжёт взглядами, так и мечет. А с Горшени - как с гуся вода, он всё свою научную линию гнёт и змея сквозь сложенные кольцом пальцы, как в лупу, рассматривает.
- Опять же блохи у тебя - что те свинки морские, такой в них объём и упитанность. Откормил паразитов - хоть сейчас на пастбища.
- А ты и от блох рецепты знаешь? - всё более пристрастно вопрошает Тигран Горыныч.
- А как же не знать! И от блох, и от вшей. Мы с ними старые приятели, на фронтах вместе держались.
Сказал - и в прежнюю независимую позу. На соснячок глядит, сорок считает. Тигран Горыныч забеспокоился, хребтом заводил, жабры раздувает, что кузнечные меха, - есть, похоже, у него в Горшене великая необходимость.
- Послушай, ветелинар, - начинает он как бы издалека, - у нас до завтрака ещё уйма времени остаётся. Может, нам того… баньку организовать? Угодил бы мне, царю, побанил бы по-научному, а я б тебе назавтра поблажку - жевать бы не сильно стал, вползуба.
- Выгодное дело, - примеряет Горшеня. - Да мы за выгодой не гонимся, не стяжалы чай. Я тебя, твоё лесничество, и без поблажек обработаю по полной банной программе, если есть на то твоя воля.
Иван Горшеню железным локтём в бок тычет - ты чего, мол, делаешь? А Горшеня только тот бок почёсывает, Ивану подмаргивает да дальше со змеем переговоры ведёт. Точнее, Горшеня-то гордо помалкивает, а змей сам к нему ластится: лапой в сторонку отодвинул, на совсем интимный тон перешёл.
- Есть, есть на то моя воля, ветелинар! - говорит. - Я страсть как по чистоте соскучился, ужас как помыться хочу! Организуй ты мне баньку - пусть хоть не царскую, но чтобы честь по чести. Мои хлопцы - народ дикий, малоразвитый, только и сумели, что царство обстроить, а что до бань и всяких там санаториев - тут у нас лапы коротки. Моемся по-старинке: кто в песочке, кто в ручейке, кто вообще языком скоблится. А мне, понимаешь, в песочке-то - зазорно, всё ж таки царь должен чин блюсти! Вот и запустил я себя, довёл до полной безобразности. Ну? Дык как тебе моё предложение, ветелинар? Я слово своё насчёт ползуба держу, жевать несильно обещаю.
Горшеня подбородок чешет, ухом ведёт.
- А Ивану, товарищу моему, поблажку дашь?
Схмурился змей.
- Нет, - говорит. - Иван - мой противник принципиального значения, у меня с ним счёты.
- Ай-ай-яй, твоё лесничество! - качает головой Горшеня. - Счёты у тебя - с папашей, а сын-то при чём? У нас, у людей, сын за отца не отвечает.
- Не отвечает? - удивился змей.
- Не-а.
- Эх, ладно! Давай, ветелинар, лапу - считай, договорились.
Щелкнул змей по Горшениной ладошке своим хвостом-хлыстом - согласился, стало быть, обоих приятелей завтра вползуба жевать, щадяще.
11. Лесная баня
Откашлялся Горшеня в кулак, осмотрел окрестности мастеровитым взглядом.
- Так-так, - говорит. - Это что такое у вас? Озерцо? А в нём, стало быть, водица? Ну что ж, сгодится. А это у вас что тут понавалено? Никак это камни - булыги да валуны? Они-то нам и нужны.
Засучил Горшеня рукава по самые плечи, плюнул на ладошки и принялся среди звериных жителей руководить да начальствовать - как их лесничества полномочный банный представитель. Бобрам да выдрам велел дров и хвороста насобирать, лисам да барсукам - костры развести, кабанам - камни подтаскивать да в костры валить, чтобы нагревались донельзя. Когда камни раскалились докрасна, отдал Горшеня лосям приказание копытами эти камни в озерцо спихивать. Нагрелось озерцо от раскалённых камней, забулькало, забурлило, ключами сизыми вспенилось, крупным пузырём пошло.
А Горшеня дальше зверью задачи ставит: зайцам да белкам задаёт лыка надрать да в мочало измочалить, четырём медведям - самым крупным - велит сухих берёз накорчевать, сложить их в пучок по три-четыре ствола, чтобы теми вениками царские бока змею охаживать, когда он в воду войдёт.
- Есть у меня дегтярного мыла два куска, - говорит Горшеня и мешок свой развязывает. - Маловато, конечно, да кто ж знал! Ну да это ничего, мы мыло-то на тёрке натрём да в воду накрошим. На турецкой, помню, я однажды цельный батальон такими же двумя кусками вычистил, а ты, твоё лесничество, почитай чуть меньше того батальону будешь, - и тише, в ухо Тиграну Горынычу, добавляет: - Правда, по запаху ты на весь дивизион тянешь. Да ничего, справимся…
Снял с себя рубаху, настругал о сосновую шишку мыла дегтярного в подол, созвал сорок, чтобы взяли рубаху, да всю ту труху в озеро сверху вбросили. Сороки всё в точности исполнили, рубаху обратно хозяину принесли. Зашлось озеро мыльной пеной - одно загляденье!
А тем временем уже смеркаться стало.
- Ну, твоё лесничество, - кричит Горшеня, - давай! Заныривай, милый, а мы тебя обработаем по чистой совести! Будешь, голубчик, не змей - огурчик!
Стронулся Тигран Горыныч с места, понёс свои грузные телеса в воду. Кувырнулся с берега - озерцо чуть из берегов не вышло. Нырнул с головой - всех подданных своих кипятком обдал с головы до пят. Повалил к небу пар от змеиной туши, окружная листва испариной покрылось.
Горшеня воду из глаз кулаками выдавил, носом отфыркнулся и давай командовать на манер полководца. Махнул рукой - медведи с флангов зашли и принялись змея вениками волтузить; махнул другой - гуси в воду попрыгали, лапами заработали, пошла пена знатная, густая; обеими взмахнул - лоси новых камней в озерцо залягнули, пылу-жару подбавили. Что надо баня получается!
Горшеня Ивану говорит:
- Доставай, Ваня, свой рожок чудесный - будем сейчас из Горыныча блох да прочую живность изымать. Вставай на бережок, бери вот этот мешок - собирай насекомых, как двинутся. Да смотри, не зевай, а то в рот залетит кто-нибудь!
Сам скинул одежду, взял мочало, разбежался, прыгнул Горынычу на спину. Поймал в шерсти самую жирную блоху - с котёнка, - схватил её за загривок и говорит:
- Ну что, юрцы-молодцы! Довольно я вас в своё время покормил в окопах-то, сослужите теперь и вы мне службу добрую: скачите на звук рожка, да смотрите, чтоб не мимо мешка!
И дал Ивану отмашку. Тот и заиграл полный сбор. Блохи как попёрли - со змеиной шкуры да прямо на берег! Так стали прыгать, что у Ивана в глазах зарябило; едва успевает он мешок подставлять, бегает по берегу, как вратарь по футбольному полю, подачи принимает.
А Горшеня вычёсывает змеиные космы да приговаривает:
- Эвон какую ты оранжерею на себе развёл, твоё лесничество! Грибов-то! Мухоморов-то! А шишек-то! Жундгли, одно слово!
Вычесал корягой всю фауну, скатал мочало и давай Тиграну Горынычу горб надраивать. Горыныч пыхтит, лапами шелудит, хвост торчком из воды высунул - жарко ему, мыльно, единственная голова кругом пошла!
- Держись, - кричит ему Горшеня, - не ёрзай, твоё лесничество! Сейчас я тебе верхнюю часть намылю, а уж подмышки и прочие злачные места - это ты сам соскабливай, лапками; чай я не водолаз и не супмарина какая!
Иван ловлю насекомых закончил, весь мешок этой животиной набил под завязку. Завязал узел, одежду скинул да айда к Горшене на помощь. А у змея первый испуг прошёл, захорошело ему, уселся он посреди озерца - сам себя мочалом под мышками трёт, от удовольствия млеет. Горшеня с Иваном на шеях пустых умостились, велели глаза закрыть, чтобы мыло не попало, и принялись гриву змееву месить. Горшеня промежду делом спрашивает:
- А где ж ты, твоё лесничество, поголовье-то своё растерял?
Тигран Горыныч отвечает ему по-свойски, как на духу:
- Да в разных местах: какие в кустах, а какие и на открытой местности. А последнюю-то головушку берегу как зеницу ока. Последняя башка - она к телу ближе всего. Через этот факт я, ветелинар, и лютую так беспощадно, спуску не даю никакому людскому представителю, пресекаю всякие поползновения, так сказать, в зародыше. Потому как голова у меня самая что ни на есть последняя осталась, запасных нету больше.
Горшеня намыливает, скребёт, пеной жонглирует, да о разговоре не забывает.
- А как же ты, твоё лесничество, в таком разрезе жениться подумываешь? Влюбишься - последнюю башку потеряешь! Женщины - племя карусельное, закружат - сойти не смогёшь.
- А пущай, - хлопает змей лапой своей по водной поверхности. - Для хорошего дела всё ж таки и головы не жалко! Башку потеряю, зато род продлю!
А Иван тем временем ухо-то змеиное пригнул, чтобы тот слов его не услышал, и шепчет Горшене:
- Пора нам ноги уносить! Давай-ка сейчас намылим ему веки - да и поминай как звали. Уже потемнело - уйти сможем.
- Ты чего? - диву даётся Горшеня. - Кто ж работу на самой середине бросает! Нет, брат, я бежать не намеренный, у меня дело есть - и я в нём весь.
Иван нахмурился слегка, но возражать не стал. Ладно, думает, подождём. И стал дальше намыливать.
- Эй вы, медведи хвалёные - носы палёные! - кричит Горшеня командным голосом. - Что вы его вениками гладите, как халдей паву! Хлещите его, родимого, без жалости - чтоб окраску поменял! Царь он вам или не царь? Так вот и дубасьте его по царским заслугам, припомните ему всю его царственную самодурь!
Медведи сразу смекнули, чего царь достоин, и пошли тузить Тиграна Горыныча без прежней обходительности. А змею и это - в приятность, он уже кверху брюхом лежит, от ощущений визжит.
Тут гром на небе грянул и дождик припустил.
- Ну вот, - говорит Горшеня, - и ополоснуться подали! Значит, всё правильно.
Выбрался он на берег, от усталости шатается.
- Эй, - кричит, - лесной народ, айда всем мыться, пока вода ещё не остыла. Царя-руководителя почистили, теперь и всем пообновиться не мешает.
Едва договорил - тут же с ног и свалился от усталости под куст на свою одежду, да прямо голый заснул. Тигран Горыныч, шатаясь, выбрался на берег, свалился рядом и тоже захрапел. Все лесные жители тотчас кинулись в озеро, полезли мыться-купаться. Ух и визгу было, ух и рёву: лес такой толчеи никогда ранее не видывал!
Посреди ночи, когда снился Горшене седьмой сон, самый сладкий, кто-то растормошил его, сбил эту сладость и долго тискал в руках мужицкие плечи. Горшеня просыпаться не хотел, отнекивался сколько мог, потом всё-таки приоткрыл левый глазок и с большим трудом узнал в побудчике Ивана.
- Горшеня, друг, - шепчет Иван ему в лицо, - пора нам утекать, самое время! Не ровён час, утро зачнётся, тогда не сносить нам голов!
- Постой, - кривится Горшеня. - Куда бежать? Зачем бежать? Ты чего, Ваня, надумал?
- Вот ведь! - расстраивается Иван. - Проснись, друг ситный! Горыныч нас съест утром, коли мы сейчас не утекём!
Горшеня отмахнулся от приятеля, мешок под головой поправил.
- Нешто я утекать буду, - бубнит, зеваючи. - Я ещё опосля работы не отдохнул как следует. Отдых для работника - святое дело…
И обратно укладывается. А Иван не даёт ему успокою, за рубаху тянет.
- Горшенюшка, пёс тебя укуси! Очнись, дурень!
Горшеня приподнялся, посмотрел на Ивана всерьёз серыми своими глазами и губой смакнул: дескать, не тревожь души-тела! И лёг опять.
- Ну знаешь, - обиделся Иван. - Ты, я вижу, и впрямь справедливость свою испытать хочешь, в самое пекло лезешь, чтобы её за хвост ущипнуть. Воля твоя, только я к тебе в подельники не нанимался, мне эти экперементы не по душе. Я ещё пожить хочу, у меня ещё дело есть важное. А в бессмертности своей я не уверен, так что…
- Иди, Вань, поступай, как знаешь, - отозвался Горшеня из полудрёмы. - Я, правда, Вань, спать очень хочу…
И захрапел в свист.
12. Царский завтрак
Утро наступило, холодком о себе знать дало.
Открыл Горшеня глаза, глядит: туман вокруг озера вьётся, влагой всё пропитывает. Накинул мужик рубашку, штаны натянул, а сам головой вертит - ищет, нет ли где поблизости Ивана. Зверья кругом всякого разного спит вповалку видимо-невидимо, а человека не найти; знать, утёк дорожный товарищ, не выдержал.
А это что за гора сквозь туман порциями просачивается? Горшеня аж присвистнул: да ведь это Тигран Горыныч лежит! И никакого мерзкого запаху от него не исходит! Горшеня приблизился к телу, упёрся носом в змеиный бок и изо всех сил воздух в нос втянул. И ничего - вполне сносно! От удовлетворённости ли, от занюха ли - чихнул Горшеня всладость! Так чихнул, что всю орду звериную разбудил. Змей - и тот заворочался, застонал, зевнул сильным ветром и слипшиеся глазищи растопырил.
- Утро доброе, - говорит ему Горшеня. - С лёгким парком, твоё лесничество.