– Все беды, – сказало тем временем Радио, голосом оратора из учебно-просветительских передач, – оттого, что слишком много развелось сказочников вокруг.
– Да нет же! – сказочник устал возражать: он очень редко занимался этим в своей жизни, но в данной ситуации другого выхода не было. – Нет! Все беды как раз от обратного – оттого, что мало сказочников, кругом одни реалисты, причём в самом худшем значении этого слова!
Сказочник раскраснелся: он едва находил слова в защиту своих подопечных.
– Сказки хороши и в профилактических целях. Я знаю одного дедушку, который вместо таблеток принимает на ночь сказки. И перед едой прочитывает по одной – два раза в день. Мог бы принимать и три раза, да где ж ему взять столько еды! И это очень положительно отражается на его здоровье – он бодр, весел и находится в своем уме, хотя родился он ещё до Февральской революции. Чудеса стали частью его повседневной жизни, а ведь врачи до сих пор не здороваются с ним: говорят, что он подвёл их, не оправдал их мрачных прогнозов.
– Но ведь среди ваших сказок попадаются злые! – Радио зашамкало голосом дозвонившийся в прямой эфир старушки-недоброжелательницы. – Да, очень злые, очень! Очень-очень злые у вас сказочки-то…
– Вы ошибаетесь, – опять позволил себе возразить сказочник, – сказки по определению не могут быть злыми. Встречаются иногда озлобленные или разозлённые сказки – да, но в этом виноваты люди: это они довели их до такого состояния. Такие сказки больше других нуждаются в тёплом слове, в разговоре по душам. Если поговорить с такой сказкой на равных, то выясняется, что вовсе она не злая, а только притворяется, а сущность-то у неё добрая, сказочная. Даже страшные сказки лишены зла, в их основе всегда заложена доброта.
– А острые сказки? Острое на ночь вредно! – не уступало Радио.
– Не всем. Острое вредно только людям с нечистой совестью. Таким даже полезны две-три ночи бессонницы. А те, у кого с совестью всё в порядке, остроту воспринимают нормально, она только будит их мысль.
– Вот-вот! – ухватилось Радио. – Будит! В то время когда наша задача – её усыплять. Нет, определённо хватит нам сказок! Вы слишком увлеклись, отдохните, и ваши подопечные тоже пусть отдохнут. А то раздадите все свои сказки – и останетесь сами ни с чем.
Сказочника могла бы ранить последняя фраза – да, он сам так и не отыскал свою личную единственную сказку, – но он знал, что удел одиночества ему не грозит: потерянных сказок не становилось в его доме меньше, на каждую нашедшую хозяина приходилось две, а то и три новеньких, подобранных на улице. Сказочник был бы даже рад, если бы все его подопечные воссоединились со своими владельцами, остаться один он не боялся, он считал, что лучше жить одному, чем прикарманить чью-нибудь чужую сказку… Он собрался с мыслями и так ответил Радио:
– Я боюсь, что вы совершаете большую ошибку, – сказал он. – Сказки необходимы взрослым, иначе они забудут, что когда-то были детьми. А если взрослые забудут об этом, то они станут бояться детей – дети покажутся им непонятными и опасными существами. Они утратят общий язык и – вот ужас! – окажутся по разные стороны баррикад. Посмотрите вокруг – это уже происходит. И только сказка может помочь взрослому и ребёнку снова очутиться на равных. Взрослых просто необходимо кормить сказками, пусть даже насильно – в конце концов, ведь заставляют же они детей есть рыбий жир!
– Может, вы ещё предложите строить для взрослых песочницы и карусели! – захихикало Радио (хихикало оно почему-то хором).
– Прекрасная идея! – воскликнул сказочник, подпрыгнул на месте и чуть было не расцеловал Радио, так ему понравилось предложение. Он даже удивился, почему такая великолепная мысль никогда не приходила ему в голову. – Отличная мысль! Обязательно надо будет предложить её моему другу безработному архитектору!
– Какая мысль? – струхнуло Радио. – Что вы имеете в виду?
– Если в каждом дворе рядом с детской площадкой построить такую же, только взрослую… – сказочник задумался и начал размышлять вслух. – Взрослую горку, взрослую песочницу… взрослые карусели – чтобы размер сидений был раза в три больше и, стало быть, нагрузку могли выдерживать соответствующую…
Радио недовольно зашипело, а потом застукало метрономом, будто собираясь передать сигналы точного времени. Всем этим оно показывало, что сказочник злоупотребляет его высочайшим терпением.
– Детали можно обдумать позже, – сказочник перешёл на деловитый тон. – А смысл изобретения таков: каждый взрослый человек в любое удобное для себя время может заскочить на близлежащую взрослую площадку и покататься, скажем, на карусельке, поиграть в куличики с другими дяденьками и тётеньками. После работы, разумеется. И без всякого опасения быть осмеянным или униженным. Представляете, сколько психологических проблем сразу разрешится, сколько комплексов сойдёт на нет, сколько радости появится в лицах! И с физической подготовкой сразу станет лучше, ведь люди, которые каждый день висят на перекладине и раскачивают качели, однозначно сделаются сильнее и здоровее! Исчезнет лишний вес!
Сказочник захлёбывался, он не мог сдержать восторга от всей этой фантазии. Но чем веселее горели его глаза, тем громче и сердитее гудело Радио.
– Мы не уверены, – наконец возразило оно самым низким своим голосом, – что такие места будут пользоваться спросом.
– Как так? – удивился сказочник. – Не будут пользоваться спросом! Позвольте! Да разве каждый взрослый человек, проходя мимо детской площадки, не мечтает хоть на минутку стать маленьким и скатиться, например, с горки? Или покачаться на качелях! Да все взрослые втайне только об этом и мечтают! Просто очень многое мешает им осуществить такие мечты. Опять же мешает хотя бы размер этих самых качелей, в которые не войдёт даже одна ягодица…
Радио укоризненно покачало головой и, кажется, даже сказало "Фу!" – так возмутило его последнее слово сказочника – очень, на его радийный слух, неприличное.
– Не каждый, – отрезало Радио, решив, что разговор надо заканчивать (ведь неизвестно, каких слов можно ожидать теперь от сказочника!). – Не каждый. Даже не каждый третий. И вообще, что это вы там говорили про лишний вес, на кого это вы намекали? Лично мы считаем, что для солидного человека вес не может быть лишним. А наше мнение – это мнение многомиллионной аудитории. Посему оставим этот вздор; мы и так слишком круто отклонились от темы.
Сказочник приуныл, но согласился – тема действительно куда-то ускакала. Надо было немедленно ловить её за хвост, а то ищи-свищи её потом!
– Итак, – сказало Радио, которое, оказывается, всё это время держало тему в своих руках, – вот наше резюме: мы – Радио взрослое, и значит, нашим взрослым слушателям нужны новости и сводки, репортажи и интервью, в крайнем случае познавательные песни или содержательная музыка. Сказкам на взрослом Радио не место, они дискредитируют саму идею радиовещательного реализма… На этом наша программа закончена, мы прощаемся с вами до завтра, доброй вам ночи и крепкого сна.
И щёлкнув внутренностью, Радио выключилось. Оно не нашло больше аргументов в свою пользу и на всякий случай самоустранилось, ведь, несмотря на своё многоголосье, мозг у Радио был всё-таки один-единственный, к тому же не очень крупный.
Сказочник побрёл домой. Он знал, что в данной ситуации положено было упасть духом или хотя бы расстроиться, но у него не получалось ни того ни другого. Все его мысли вертелись совсем не возле отставки от радиовещания – они крутились вокруг идеи постройки взрослых площадок. Сказочник гнал эти несвоевременные мысли прочь, отмахивался, кричал: "Кыш!" (прохожие отскакивали, думая, что его одолели пчёлы), но мысли – самые непобедимые насекомые; они летели на идею, как на сладкое, роились вокруг головы и ввинчивались в волосы. Весь облепленный жужжащими мыслями сказочник уже подходил к своему дому, когда вдруг заметил забравшуюся на дерево новую сказку. Это была очень несуразная, диковатая и какая-то не детская сказка – было видно, что она очень давно скитается по городу и ничего хорошего вокруг себя не видит. Сказочник снял сказку с ветвей, принёс домой, выкупал в ванной, одёжку простирнул в специальном сказочном отбеливателе, прополоскал в молоке, после чего стал угощать гостью киселём.
Так они сидели друг напротив друга: сказочник, весь в мыслях, и свежевымытая, но еще блохастая сказка. Возле дверей кухни кучно мельтешили другие сказки – им не терпелось познакомиться с новенькой. Сказки дружелюбно показывали на неё пальцами и что-то лепетали своими мультяшными голосами.
– Ну, рассказывай, – попросил сказочник, наливая себе вторую чашку горяченного киселя.
Новая сказка прокашлялась, вытерла рукавом под носом и начала:
– Так вот, значит. В одном городе жили-были жители…
Санкт-Петербург, 1996–2009
Темница
Действуют:
Персонаж.
Герой.
Тюремщик.
Место действия – тюремная камера.
Занавес открывается.
Небольшая уютная тюремная камера. Из вещей – только табуретка. Под потолком окно с решеткой и небом, на стене табличка "Не курить". На табуретке спиной к зрителям сидит ПЕРСОНАЖ. Он неопределенно-пожилого возраста, плохо выбрит и неаккуратно стрижен, одет в выцветшую тюремную пижаму в полоску, бос, но чувствует себя как дома. В глубине камеры дверь. В процессе монолога Персонаж разворачивается лицом к зрителям.
ПЕРСОНАЖ. …Номер тысяча пятьсот два – Сальваторе Квазимодо. Номер тысяча пятьсот три – Марко Вовчок. Номер тысяча пятьсот четыре – Орасио Кирога. Номер тысяча пятьсот пять… тысяча пятьсот пять… Не помню. Устал… Ну вот, господа летописцы, вы и дождались своего звёздного часа. Пришёл-таки и в нашу камеру праздник. И не какой-нибудь календарный, а самый настоящий, одноразовый. То есть именно сегодня, и больше никогда. Поздравляю, наконец-то свершилось событие, которое было подготовлено ходом всей истории человечества. А именно: один человек умер, а другой родился. И всё это, заметьте, совершенно без посторонней помощи. Один на один с матушкой природой. Человек, который умер, – это я. Человек, который родился, – тоже в некотором смысле я, только уже на совсем другом уровне существования. Я не очень заумно изъясняюсь? Всё ведь очень просто. Сегодня я прежний окончательно постиг никчёмность всего происходящего и утратил последние надежды; и появился я новый, которому ничего не нужно, которому абсолютно на всё наплевать, даже на самого себя. Меня теперь как будто нет. За годы прежней жизни я был столько раз унижен, сломлен, разочарован, оскорблён и потерян, что начисто лишился личностного начала и окончательно сошел на нет. И перешёл через это в совершенно новую форму, что оказалось очень даже приятно. То есть не то чтобы приятно, а наоборот – безразлично. Ибо я теперь – человек нового типа, типа всестороннего равнодушия. Мне всё равно. Физический труд создал из обезьяны человека, а труд умственный создал из меня ещё более удивительное создание, более непостижимое создание. Эволюция после долгого топтания на одном месте сделала ещё один смелый шаг. Я продолжаю существование и начинаю новую жизнь. Пишите, летописцы! Я появился на свет в этот самый день, в этот самый час, в возрасте полной утраты иллюзий и стал жить, ничего не принимая всерьёз. Записали? Впрочем, можете и не писать. Буквы – это мелочь, слова – чепуха. Принесли бы лучше тазик тёплой воды.
Отворяется дверь, входит ТЮРЕМЩИК с тазом воды, ставит его у ног Персонажа, уходит. Персонаж погружает ноги в таз.
ПЕРСОНАЖ. Вот и славно. Хотя тазик – это излишество, вода – роскошь. И не надо было приносить. Ну раз уж принесли… Эй, кто это там в углу? Это вы, летописцы? Чем это вы там шебаршите? Фолиантами? Серые вы люди… А что они мне! Летописцы сами по себе, я сам по себе. Зачем мешать и вмешиваться. А хоть бы это не летописцы, а просто мыши – всё равно. Пусть копошатся, у меня свой внутренний мир. Хотя, если вникнуть, мой внутренний мир – ничего, пустое место. И я – пустое место. Будто бы я и не сижу тут на табуретке, а пустой, совершенно голый табурет стоит. Да и табурета нет, если по большому счёту – вообще ничего нет, всё вокруг – пустое место. И места тоже нет, есть просто пустое. Всё пустое. Пустота монументальная. Вакуум… Однако же, как быстро вода остывает! И пяти минут не прошло с моего рождения, а вода уже почти холодная. Другой на моем месте сильно бы расстроился, а я только выну ноги из тазика – и забуду. Обо всём забуду. И даже тазик попрошу убрать.
Входит Тюремщик.
Заберите тазик, любезный. А с чего это я на "вы"? Какие ещё нежности! Забери-ка таз, ты!
Тюремщик бьет Персонажа тазом, выплескивая на него воду. С тазом уходит.
Вот и славно. Вот и наплевать. Будь на моем месте кто другой… А мне уже почти и не больно. Даже жалко чуть-чуть этого умницу-тюремщика. Совсем чуть-чуть, самую малость, но жалко. А впрочем, чего его жалеть, если его вовсе нет, разве только за то, что он вот так живёт всё и думает, что он есть, а его нет. И никогда не было. А если б он это знал, разве ж он меня тогда треснул бы тазом по голове? Нет, конечно. И так, конечно, тоже не треснул… как бы… То есть кое в чём, может, он и треснул меня, но, по гамбургскому счёту, – вовсе и нет. Ничего не произошло. Как ничего не было, так и не стало ничего – факт. И главное, летописцы: кроме всего прочего, в этом ведь есть ещё и несокрушимая логика. Заметили?
Дверь отворяется, и в камеру вталкивают ГЕРОЯ. Это молодой человек слегка деформированного телосложения. Он стоит у дверей, голый и лысый, одной рукой прикрывается, а в другой держит комплект тюремного одеяния. Дверь затворяется.
ГЕРОЙ. Здравствуйте. Добрый вечер… Мне бы очень не хотелось вас беспокоить, но обстоятельства сложились таким образом… Дело в том, что я… что меня… в общем, мне придётся пожить тут немножечко. Вы не против?
ПЕРСОНАЖ. Пожить? Да на здоровье. Мне, знаете ли, абсолютно всё равно. Можете считать, что меня здесь вовсе и нет.
ГЕРОЙ. Значит, я вас не очень обременю?
ПЕРСОНАЖ. Нисколько. Мне совершенно на вас наплевать. Заметьте: другой бы на моём месте сказал вам что-нибудь похабное или, может, побил слегка, но я даже и глазом не повел. Даже полслова вам не сказал. А знаете почему?
ГЕРОЙ. К сожалению, нет.
ПЕРСОНАЖ. Потому что у меня сегодня праздник. День Возрождения.
ГЕРОЙ. Не понял, простите.
ПЕРСОНАЖ. День Возрождения. Сегодня я как бы умер в своем прежнем самоощущении и как бы заново появился на свет совершенно новым, свежим и чистым человеком.
ГЕРОЙ. Какое приятное совпадение! Меня тоже только что обмыли, обработали и выдали чистый костюм!
ПЕРСОНАЖ. Чихать хотел я на ваш костюм. Я теперь выше этого, я теперь выше всего, что есть… и чего нет, поэтому ни на что не обращаю внимания. Для меня никто теперь не существует, даже я сам. Не говоря уже о вас. Так что вы пришли вовремя: можете делать что хотите, мне это всё равно.
ГЕРОЙ. Благодарю и от всего сердца поздравляю вас с Днем Возрождения. Желаю вам быть ещё выше, чем вы есть… Только вам, наверное, не нужны мои поздравления.
ПЕРСОНАЖ. Никоим образом. Меня ничуть не тронуло ваше внимание. Хотя окажись на моём месте другой, он бы оценил, растрогался. А с меня – как с гуся вода. Меня даже не тронуло бы, если бы вы мне что-нибудь подарили.
ГЕРОЙ. Мне бы очень хотелось… Я просто был бы рад преподнести вам подарок в столь знаменательный день, но дело в том, что у меня совсем ничего нет, кроме вот этого казённого костюма.
ПЕРСОНАЖ. Очень жаль. Но на нет и суда нет, тем более что подарки мне не нужны, как и все остальное. А одежду вашу оставьте себе, а то еще простудитесь.
ГЕРОЙ. Ой, да! Вы извините, пожалуйста, за мой вид! Я, надеюсь, не очень вас шокировал?
ПЕРСОНАЖ. Вы о чём? Ах, это. Да мне без разницы. Я и не заметил, что вы голый. Можете, если вам так удобно, и не одеваться.
ГЕРОЙ. Как вам угодно…
ПЕРСОНАЖ. А хотите – оденьтесь. Я возражать не буду. Ведь меня здесь как будто и нет.
ГЕРОЙ. С вашего позволения, я лучше оденусь. Одежда не ахти какая, но всё-таки будет приличнее. (Одевается.)
ПЕРСОНАЖ. Номер тысяча пятьсот пятый – Тобиас Смоллет. Номер тысяча пятьсот шестой – Майю Лассила…
ГЕРОЙ. Простите, что вы такое сказали?
ПЕРСОНАЖ. Ничего. Это я подумал. Это у меня привычка думать вслух. Посидите с моё – у вас то же самое начнётся, если не хуже. Но вы не обращайте внимания. Мне кажется, если мы не будем обращать внимания друг на друга, то избежим лишних неприятностей. Берите пример с меня. Я уже целый день ни на кого не обращаю внимания.
ГЕРОЙ. Я буду стараться… Знаете, мне в голову вдруг пришла мысль: что если мне вместо подарка спеть вам песенку или почитать стихи? Вы не возражаете?
ПЕРСОНАЖ. Вы что, певец?
ГЕРОЙ. По большому счету нет. Но когда момент обязывает…
ПЕРСОНАЖ. Знаете, лучше не надо. Слышал я певцов когда-то разных… Нет, не стоит, я считаю. Да и потом – к чему оно?
ГЕРОЙ. Да, вы правы; пожалуй, не стоит. Прошу извинить, я хотел как лучше. А то, может, вам сплясать что-нибудь?
ПЕРСОНАЖ. Сплясать? Что-то не хочется. Достаточно того, что у меня и так сегодня праздник. Вы знаете, что такое праздник? Это же – полным-полно забот. Суета, волнения, треволнения, поздравления… Голова кругом, душно. Представляете, как бы я устал, не махни я на всё это рукой!
ГЕРОЙ. Да, представляю. Это очень тяжело.
ПЕРСОНАЖ. Вот, а вы плясать предлагаете. Спасибо, конечно, но лучше не надо. И давайте к этой тематике больше не возвращаться. Праздник – у меня, а вас это пусть не волнует. Мало ли в природе праздников. Каждый день у кого-нибудь праздник. Что же, теперь все время плясать? Я вот правильно делаю: плюнул на всё, и ничего меня не касается. Ни прямо, ни косвенно. Я и вам бы посоветовал то же самое. Но, как понимаете, я теперь не советчик.
ГЕРОЙ. Хорошо, я подумаю… Кстати, а как позволите вас называть?
ПЕРСОНАЖ. В каком смысле? Ах, имя. Имя, имя… Да я даже и не знаю, как меня звать. С тех пор как я появился на свет, меня еще никто не звал. Я сомневаюсь даже – есть ли вообще у меня имя.
ГЕРОЙ. А как же быть? Крайне неудобно обращаться к вам как к пустому месту.
ПЕРСОНАЖ. А чего неудобного! Не всё ли равно? Если уж на то пошло, я и есть пустое место. И вы – пустое место. И вообще кругом полно пустого места, одно оно – пустое место, и всё!
ГЕРОЙ. Я, конечно, понимаю… И всё-таки… Неудобно.
ПЕРСОНАЖ. Удобства – вздор. Я презрел сегодня все удобства. Но если вам так сильно неможется – извольте, зовите меня, как вам вздумается. Любое имя, какое вам придёт в голову. Мне без разницы.
ГЕРОЙ. Вот как… А можно, я тогда буду звать вас так: академик Симеонов-Травников?
ПЕРСОНАЖ. Как?!
ГЕРОЙ. Академик Симеонов-Травников.
ПЕРСОНАЖ. Эк… С чего это так вычурно? Впрочем, зовите, чего уж там. Академик так академик, мне безразлично. Хотя, по-моему, это несколько претенциозно. То есть мне так показалось бы, если бы не было все равно. Короче говоря, зовите как хотите.