Нерабочие периоды отдыха все удлинялись. Я чувствовал, что сдаю, что слабеет сердце: оно у меня всегда было не на высоте. Время шло. Следствие не двигалось. Пока однажды ночью Жаба не объявил, что у него нет больше времени возиться со мной и что начальство разрешило убить меня, если только я не соглашусь писать. В эту ночь он применил новые методы принуждения - от избиения руками и ногами перешел к инструментальной обработке, и я действительно почувствовал близость смерти. "Все, - подумал я. - Надо решаться. Смерть - не выход: она - конец борьбы. Надо бороться дальше. Сопротивление может быть и гибким, не только таким, как теперь - лоб в лоб. Хорошо смеется тот, кто смеется последним".
Под утро практикант Шукшин разобрал мой шепот: "Буду писать". Меня усадили к столу. Жаба вложил мне в пальцы ручку и сам стал водить моей рукой по бумаге, царапая заявление Народному Комиссару Внутренних дел о добровольном признании.
На носилках меня принесли сначала в больницу, потом - в камеру. Я отдыхал неделю. Следствие наконец тронулось с мертвой точки.
- Тэк-с, тэк-с. Здоров, Митюха! - приветливо закричал полковник Соловьев, едва меня втащили в кабинет. - Отдохнул? Прекрасно! Выглядишь как огурчик! Давно бы так! А то и нас замучил, и себя: с нехорошей стороны показал себя, с очень нехорошей! Ну, кто старое помянет, тому глаз вон. Садись! Раньше мы работали одни, а ты саботировал, боролся. Теперь будем работать вместе в этом разрезе - дружно, сообща: ты будешь диктовать, я - записывать. Теперь ты, Митюха, вроде хозяин, а я - хорошенькая секретарша при твоей персоне! Ха-ха-ха!
Соловьев позвонил. Вошла благочестивого вида старушка в белом фартуке и наколке.
- Чай будешь пить, Митюха?
- Буду.
- С лимоном?
- С лимоном.
- Молодец. А бутербродов в этом разрезе хочешь?
- Хочу.
- Правильно. Тэк-с, тэк-с… Люблю людей с хорошим аппетитом: в здоровом теле - здоровый дух! Принесите еду, мамаша, два стакана сладкого крепкого чая с лимоном и пять бутербродов. Разных. Получше которые. Живо!
Мамаша обернулась в два счета: видно, буфет находился где-то близко.
- Ну, что ж, Митюха, действуй! А я открываю твое дело в таком разрезе: ни дать ни взять - летописец Пимен, правда?
Я принялся уплетать бутерброды, а Соловьев не спеша, несколько торжественно начал заполнять первую страницу формуляра - написал фамилию, имя, отчество и прочее. Потом вытащил из стола коробку с письмами и бумагами - я узнал архив матери. Соловьев склонил голову набок, перебирал письма и рассматривал фотографии.
- Замечательные раньше умели делать снимки в таком разрезе, а, Митюха? Не то, что теперь: наши советские - серые, кривые и косые - черт знает что, взять в руки отвратно! А царского времени фотки - гляди-ка с золотым обрезом, а бумага какая! А? Подержать в руке приятно! Медали какие-то, орлы… Да-а, другое было время, что и говорить… Тэк-с… Тэк-с… - Он закурил. Потом спохватился. - Ты кончил чай? Закури в таком разрезе!
Подошел, предложил коробку. Чиркнул спичкой. Мы молча затянулись. Юркая старушка убрала поднос со стаканами и тарелочкой.
- Ну-с, Митюха, начинай. Ты говори, а я послушаю. Потом сформулируем вопросы и ответы, чтобы получился протокол по всей форме. Начинай.
Справа и слева в кабинетах шли допросы в их первой, физической стадии: из-за стен слышалось рычание следователей, стоны и крики арестованных, иногда звуки падения тела или стула. Временами наступала страшная тишина. Я мучительно ждал. Потом вдруг снова раздавался пронзительный вопль, свирепое рычание и все продолжалось дальше. Теперь я собрался с силами, оторвался от окружающего и дрожащим голосом начал:
- Признаюсь, что я пробрался в святое святых нашего государства - в советскую разведку и там…
Соловьев, до того мерными шагами ходивший по обширному кабинету, вдруг одним прыжком подскочил и зажал мне рот рукой. Я растерялся. Этого я не ожидал.
- Ты что, дурак… Что это на себя валишь?… Лопух! Тебе в Бутырках материалы обвинения показывали? А? Не понял, дубовая голова?
Он нагнулся ко мне и зашипел в ухо:
- Ты - бывший студент из Праги! В те годы там тебя кто-то завербовал, и ты сам кого-то из студентов тоже завербовал. Понял теперь? Все понял? Ох и болван же ты, а еще доктор двух наук! Простых вещей не понимаешь! Куда полез, а? Эх…
Потом отскочил и совершенно по-другому, спокойным и деревянным голосом чиновника сказал:
- Прошу, арестованный, кратко охарактеризовать контрреволюционную организацию "Союз студентов граждан СССР в Чехословакии" в таком разрезе: цели, средства борьбы с нами и ваша собственная роль в этой борьбе. Я слушаю. Тэк-с… Тэк-с…
И он опять зашагал по ковру. Я пришел в себя. Начал:
- Союз студентов граждан СССР был организован нашим советским полпредством и на наши советские деньги. Он…
Опять скачок ко мне. Шипение в ухо:
- Идиот! Скотина безмозглая! Баран! Союз был организован чехословацкой полицией и на ее деньги! Повтори!
Я совершенно растерялся:
- Союз был организован чехословацкой полицией и на ее деньги…
Соловьев удовлетворенно кивнул головой:
- Правильно. Молодец! Теперь дальше и в том же разрезе. Сколько денег тебе платили в полиции?
- М-м-м. Я не знаю.
- Не помнишь, ты хочешь сказать? Сволочь! Фашист! Я тебе напомню: тысячу крон в месяц. Правильно?
- Д-д-а. Тысячу.
- Вспомнил точно? Мне нужна точная цифра. В протоколы фантазии и догадки не записываются. Так-то! Тысячу?
- Тысячу!
- Отвечай в том же разрезе, но повеселее. Не стесняйся! Тысячу?
- Тысячу!
- Давно бы так, Митюха! Ну, теперь ты уже начинаешь понимать, как надо помогать следователю? Хорошо! Пошли дальше. Тэк-с, тэк-с… Однако же я вижу, что тебе нужно растолковать все еще раз. Послушай и пойми меня, чтоб потом все у нас с тобой шло гладко, без сучка и задоринки. Я о тебе забочусь, Митюха, пойми мои слова только в таком разрезе.
Соловьев остановился и минуту смотрел на меня молча, как человек, готовившийся открыть собеседнику какую-то тайну или необычайно глубокую и важную мысль. Потом начал медленно, подчеркивая каждое слово движением руки:
- Советская власть, Митюха, любит правду. Советская власть стоит только на правде. Органы - лучшее, что есть в Советской власти, и они тоже не могут жить без правды. Тэк-с, тэк-с… Вот я прогуливаюсь по кабинету, а ты покушал бутербродиков, запил их чайком и рассказываешь мне, что хочешь в этом разрезе, но под одним условием: чтоб все было только правдой. Вот ты рассказал, что вашу организацию создала чешская полиция на свои деньги. Это правда? Посмотри мне в глаза! Отвечай: - это правда?
- Хе-хе, гражданин следователь! Правда в доску!
- Тэк-с, тэк-с… Прекрасно! Теперь скажи, кто тебя в Союз завербовал?
Я опять не знал, что делать. Соловьев назвал фамилию.
- Он?
Я хотел было объяснить, что основатель Союза студентов умер от туберкулеза и похоронен в Праге до моего приезда туда, и уже начал было говорить, но Соловьев нахмурился.
- Ты опять начинаешь мешать следствию в этом разрезе? Хочешь ссориться?
Так ощупью, спотыкаясь и делая ошибки, я в эту ночь начал постигать технику работы Следственного отдела ГУГБ НКВД. Котя Юревич оказался тысячу раз прав: мы были осуждены до ареста, по спискам подлежащих изъятию и уничтожению людей. Каждого из нас взвесили, каждому отмерили. Остальное было скучной и простой техникой оформления решения заочного суда - арест, допросы, суд. Меня решили пустить в обработку не как работника нашей разведки, а как студента для того, чтобы оставить в живых. Но как террориста и шпиона, чтобы все же обосновать пожизненность изъятия. Все было предусмотрено; и ни Соловьеву, ни мне не разрешалось сделать ни шагу в сторону от намеченной линии. Зверское лицо и хриплое рычание во время первой половины допросов это оказалось такой же маской, как и добродушное панибратское "Митюха" во второй половине: ни тогда, ни сейчас следователь не ведет себя естественно, - он только играет заданную роль. Соловьев - службист. Он на посту.
Партия и присяга требуют от него определенных действий, - и он действует, зорко остерегаясь нарушения указаний. Соловьев - послушный партиец и исполнительный чекист. Он - разгаданная загадка, и к нему никаких счетов предъявить не могу: я сам делал бы на его месте тоже самое. А вот те - другие, выше его… Кто они? Я боялся думать. Да и думать-то пока что было некогда: Соловьев на посту оказывается достойным его судьбы, я - тоже на посту и должен тоже оказаться достойным моей судьбы. Кто-то - неизвестный предопределил нам разные судьбы, но оба мы коммунисты и советские люди и оба честно выполним положенное.
Часа через два, устав от хождения, Соловьев сделал перерыв. Сел за стол, выпил стакан чаю. Поговорил о Праге.
Вдруг заметил в пачке писем фотографию красивого генерала в казачьей форме, большого друга моей матери.
- Кто?
Я назвал генерала.
- Тэк-с, тэк-с…
И вдруг оживился. Глаза его заблестели.
- Ты знаешь, кто это? А? Вот не угадаешь?!
- Почему же? Князь Баратов, служил в Персии. Командовал…
- Чепуха, Митюха. - Соловьев широко открыл глаза, в которых весело плясали искорки творческой удачи. Победно улыбнулся. Закончил залпом: - Это - твой отец!
- То есть как?
- Ты опять? В прежнем разрезе? Начинаешь путать следствие?
Я сижу, изумленный. Потом говорю:
- Отец? Гм… Ну, да… Конечно…
- Без "ну, да" и без "конечно". Отвечай в таком разрезе: отец или нет?
- Отец.
- Тэк-с, тэк-с… Он командовал "Дикой дивизией"?
- М-м-м…
- Баран безрогий, думай лучше! Не мычи, как корова! Да или нет?
- Да.
- Правильно, честно. И ты тоже служил в "Дикой дивизии"?
Мне кажется, что я начинаю понимать наши роли.
- Хе-хе, гражданин следователь. А как же? Что за вопрос? Служил!
- Вешал коммунистов?
Молчание.
- Ну?
Молчание.
- Ты еще толком не понял? Говори! Или ты хочешь…
- Вешал.
- Нет, ты мне скажи честно и прямо: вешал?
- Вешал.
- Я люблю правду. Вранья мне не надо. Вешал?
- Вешал!
- Правильно: у нас на тебя много материалов в этом разрезе. Тэк-с, тэк-с… Про тебя мы все знаем. От нас не уйдешь. Вешал?
- Вешал.
- На суде что скажешь?
- Вешал.
- Ну, все. Теперь посиди, отдохни. А я твои чистосердечные признания занесу на бумагу. Здесь будут мои вопросы и твои ответы. Под каждым в отдельности подпишешься на полях. Вопрос: вешали ли вы коммунистов? Ответ: да, я вешал коммунистов. И подпишешься. В таком разрезе все дело. Понял?
И, бодро напевая себе под нос какую-то арию, Соловьев принялся строчить протокол. Я дремал, слушал крики и стоны из-за стен, опять дремал. Потом он протянул мне кипу написанной бумаги, и я принялся читать свои признания, подписывая на полях каждую фразу ответа. Из написанного следовало, что я - сын известного монархиста и черносотенца, начальника штаба "Дикой дивизии", сам монархист и служил офицером в "Дикой дивизии" и прославился тем, что во время гражданской войны вешал коммунистов. Эвакуировался из Крыма с Врангелем.
- Гм… Тэк-с, тэк-с… А дальше что? Ну, говори.
Но я решительно не знал, что сказать: опыта не было.
- Скрываешь, фашистская тварь?! Я тебе все напомню, гадина! Нам все известно! Это что за птицы?
Он показал мне фотографию.
- Первая птица - моя мать, а вторая - не знаю. Это старый снимок. Видите, на обороте дата тысяча восемьсот девяносто девятый год. Меня тогда еще не было на свете.
Соловьев почесал нос. Потом опять вспыхнул.
- Я, Митюха, сегодня в ударе: чую воздух, как ищейка! Рою землю! А? Говори - рою или нет? В таком разрезе?! От меня и под землей не скроешься! Ты знаешь, кто это?
Соловьев сделал торжественную паузу.
- Мой отец! - несмело начал я. - Признаюсь, что…
- Осел двух наук! Тебе не стыдно, а? Это генерал Тур-кул! Он сидит сейчас в Болгарии, в Софии, и ведет оттуда работу против нас. Засылает агентов. Он тебя завербовал и через студенческий союз в Праге забросил в Москву для взрыва Кремля!
Я снова раскрыл рот.
А Соловьев, довольно улыбаясь и мурлыча песенку, опять принялся за протокол.
- Тэк-с, тэк-с… Ты понимаешь, Митюха, какая удача - в одну ночь закончил дело! А? Тэк-с, тэк-с… Другие копаются месяцами, а я - с одного удара: хлоп и дело в шляпе! Ловлю мух на лету, а? Здорово? Скоро закрою дело, подпишем последний протокол, и ты идешь на суд! И все! Потом тебя расстреляют в этом разрезе. Но заметь, ты прославишься на весь Союз: о тебе напечатают в "Правде", понял? Соловьев умеет раскрывать громкие дела!
Он подшил обе фотографии к делу. Оно стало расти и приобретать солидный вид. Но в ту ночь удача бежала за Соловьевым по пятам. Он уже готовился запрятать мамин архив в стол, как вдруг оттуда посыпалось несколько писем и какие-то сложенные вчетверо бумаги. Соловьев развернул их и тихонько свистнул:
- Эх, вот это да… Здорово! В этом же разрезе…
Это были журнальные репродукции произведений наших скульпторов и между ними работы старой приятельницы матери, Крандиевской. Ее сестра была замужем за писателем А.Н.Толстым и сыграла большую роль в моей судьбе. На обороте репродукции Соловьев обнаружил фотографию Николая Второго, раздающего раненым солдатам Георгиевские кресты.
- Я говорю, он монархист!
- Кто "он"? Царь?
- Генерал Туркул, выродок!
Откуда видно, что это Туркул? И почему подпоручик девяносто девятого года прошлого века должен отвечать за генерала тридцать восьмого?
Соловьев с досадой отмахнулся.
- Все они антисоветчики! Тогда в армии все офицерье было белогвардейским! Хоть тот, хоть этот - какая разница?
- Да, но я тогда еще не родился!
Соловьев померк, я ему опять испортил настроение.
- Что ты крутишься, как гадюка, а? Советский гражданин должен помогать следствию, а не путать его! Несознательный ты человек, Митюха, очень отсталый: ты скажи, при чем здесь твое рождение? Ты подумай-ка сам в таком разрезе!
А через неделю Соловьев встретил меня снова градом вопросов:
- Ты на Кавказе жил?
- Нет.
- В царской армии служил?
- Нет.
- В Болгарии работал?
- Нет.
- Так какого же черта ты молчал? Чего путал следствие? Начальник порвал протокол, понял? Придется все начать снова!
Он устроился поудобнее, опять вынул мамин архив.
- Начнем в таком разрезе: кушать будешь?
- Буду.
- Вот гад же ты, Митюха. Ох, и гад! И когда тебя расстреляют? Чаю хочешь?
- Хочу.
Та же милая старушка опять притащила полный поднос еды.
Тэк-с, тэк-с… Приступаем! Разберем наши вещественные доказательства в таком разрезе: письма в сторону, детей и гражданок тоже. Тэк-с, тэк-с… Это кто?
- Богатый помещик по фамилии Скирмунт. В его имении я родился.
В заплывших глазках Соловьева зажегся огонек надежды.
- Дальше. Говори в этом разрезе.
- Именье находилось недалеко от Севастополя, где я позднее учился и служил. Я - моряк.
- Морской офицер?
- Нет. Матрос.
Соловьев закурил и скрылся в клубах дыма. Несколько минут мы молчали. Я пил чай, ел бутерброды и слушал неясные голоса за стеной. На этот раз они были мирные. Следователь вдохновенно думал.
- Все ясно, - наконец изрек он. - Все совпало с данными предварительного следствия и негласного наблюдения за тобой задолго до ареста. Тэк-с, тэк-с… От нас, Митюха, не уйдешь. Ни в каком разрезе. Мы любим правду и копаемся долго, проверяем каждую малость, но все-таки доходим до цели. Советская разведка - это класс! Понял? А? Ты сам себя разоблачил! Слушай: этот Скирмунт - граф и богач, а ты - его незаконный сын. Внебрачный. Понял? Вроде Пьера Безухова. Читал Толстого, а? Случалось? Так вот ты - обиженный сын, озлобился на отца и всех богачей и назло им поступил в анархисты. Конечно, с поначалу боролся с большевиками, а во время "гражданки" примкнул в этом разрезе к бандам батьки Махно и стал расстреливать коммунистов!
Я опустил стакан.
- Ты чего молчишь?
- Так неожиданно все, гражданин следователь. Человек живет и ничего не знает за минуту.
- Не знал, а теперь знает! - Соловьев довольно усмехнулся и стал опять удивительно похож на толстую добрую жабу. - Ловко?! Ты был в незаконных сынах у графа? Говори! Не стесняйся! Был или нет?
- Случалось, гражданин следователь.
- У батьки воевал?
- Неужто нет? Еще как!
- Коммунистов расстреливал?
- Все бывало.
- Порядочек. Сейчас будешь расписываться в этом разрезе!
Я все подписал. Часа в три ночи сделали перерыв. Как раз на том месте, когда я вместе с бандой Махно удрал в Румынию, где батька был позднее убит каким-то евреем, фамилию которого мы оба забыли.
- Тэк-с, тэк-с… Ну что ж дальше?
Но ни он, ни я не знали, что придумать. Между прочим, у меня после ареста начался сильный зуд под мышками и между ног. Это не была чесотка или грибковая инфекция, а просто зуд на нервной почве. Днем все ничего, а ночью ляжешь и тут бы спать, уйти от этого кошмара, но нет - начинается зуд, и я вертелся ночами с боку на бок во власти невеселых дум, вышедших из-под контроля нервов и проклятого зуда. В эту ночь зуда не было, и смертельно захотелось спать. По-настоящему. Досыта. Мы оба начали зевать и клевать носом.
- Гражданин следователь, прочтите что-нибудь из "Правды", - взмолился я, - а то засну. Почитайте. Давно я уже не слышал живого слова.
- Не положено, да ладно уж… А то в таком разрезе захрапим оба!
И Соловьев прочел маленькое сообщение о том, что секретарь Троцкого Нин организовал в Испании банды анархистов, которые мешают действиям Республиканской армии.
- Тэк-с, тэк-с… - зевнул Соловьев. - Ты был в Испании?
- Бывал. Чудесная страна и люди. Испанец, гражданин следователь, особый человек, он…
Но Соловьев внезапно оживился: проворно протянул руку через стол, как будто бы ловил на лету жар-птицу.
- Это он!
- Кто?
- Он!
- Да кто? Ничего не понимаю!
- Не в том разрезе думаешь. Нин! Нин завербовал тебя в анархисты через Пражский студенческий союз и забросил сюда для взрыва Кремля!
У меня мигом прошел сон.
- А-а-а, Нин… Д-д-да, конечно! Вспоминаю что-то в этом роде.
- Ну и гад! Ну и гад! - Соловьев покачал головой. - Как приспособился! Посмотри мне в глаза. Говори в следующем разрезе: граф Скирмунт отец тебе или нет? И все прочее - правда? Да?
- Хе-хе, и еще как! Я и сам удивляюсь: до чего же граф мне отец, - просто удивляюсь, гражданин следователь! А прочее - правда в доску!
- То-то! - удовлетворенно сказал Соловьев. - Чекист умеет найти концы нити. Он держит следствие в руках. Ты знаешь про диалектику? Я выдвигаю тебя на первую страницу "Правды", делаю тебе громкое дело, а ты поможешь мне: начальство любит людей, работающих с напором и с огоньком. Оно в долгу не останется. Ну, понял теперь? Вот тебе и диалектика!