- Нет, - отвечала она, - мне сказали об этом уже после. Сегодня утром мама услыхала, что папа громко разговаривает в кабинете, как будто на кого-то сердится, и под конец ей сделалось так не по себе, что она уже не могла терпеть и пошла посмотреть, что с ним такое. Папочка был совершенно один и такой же, как всегда, только немножко взволнованный, но вдруг ни с того ни с сего, как раз в то время, когда она входила в комнату, он… он немедленно превратился в мула у нее на глазах! Всякий - только не мама! - потерял бы голову и поднял бы на ноги весь дом.
- Слава Богу, что она этого не сделала! - сказал Гораций с жаром. - Этого я больше всего боялся.
- Значит… о, Гораций, это-таки вы! Бесполезно отрицать. Я убеждаюсь в этом с каждой минутой.
- Ну, Сильвия, - протестовал Гораций, все еще стараясь насколько возможно скрыть от нее худшее, - с чего это пришло вам в голову?
- Не знаю, - сказала она медленно. - Многое было вчера вечером. Ни один действительно хороший человек, похожий на других, не стал бы жить в такой странной квартире, обедать на подушках, со страшными черными рабами и… и с танцовщицами и тому подобным. Вы говорили, что вы - совсем бедный.
- Таков я и есть, моя голубушка. Что касается квартиры и… и всего остального, то все это исчезло, Сильвия. Если бы вы пришли на Викентьеву площадь сегодня, то не нашли бы и следа.
- Это только доказывает! - сказала Сильвия. - Но почему вы сыграли такую жестокую и… и непорядочную шутку с бедным папочкой? Если бы вы действительно любили меня…
- Да, я люблю вас, Сильвия! Не можете же вы считать меня способным на такое издевательство! Ну, посмотрите на меня и скажите, что нет!
- Нет, Гораций, - сказала Сильвия откровенно, - я не думаю, чтобы это сделали вы. Но я думаю, что вы знаете, кто это сделал. И лучше скажите мне это сейчас же.
- Если вы уверены, что вы выдержите, - отвечал он, - я вам расскажу все. - И, насколько можно короче, он передал ей, как он раскупорил медный кувшин, и все, что из этого вышло.
Оказалось, что Сильвия выслушала это гораздо спокойнее, чем он ожидал, может быть, так как сна была женщина, для нее было некоторым утешением напомнить ему, что она предсказала ему нечто подобное с самого начала.
- Но, конечно, я никогда не думала, что это будет так ужасно, - сказала она. - Гораций, как могли вы быть таким легкомысленным, что позволили такому большому злому существу выскочить из кувшина?
- Я думал, что там какая-нибудь рукопись, - сказал Гораций, - пока он не вышел оттуда. Но он вовсе не "большое злое существо", Сильвия. Это просто добрый старый джинн. И он рад сделать для меня все. Нельзя быть благодарнее и великодушнее, чем он.
- Вы называете это великодушным: превратить бедного милого папочку в мула? - спросила Сильвия, и верхняя губа ее обиженно поднялась.
- Это была оплошность, - сказал Гораций, - он не имел злого намерения. У них, в Аравии, делают подобные вещи… или делали в его времена. Конечно, это не служит ему извинением. Но все же он не так уж молод и был закупорен столько веков, что это могло сузить его кругозор. Вы должны постараться быть к нему добрее, моя дорогая.
- Нет, - сказала Сильвия, - если он не извинится перед папой и не вернет ему прежний облик.
- Ну, конечно, он это сделает, - отвечал Гораций с уверенностью. - Я заставлю его это сделать. Я больше не хочу выносить его глупостей. Боюсь, что я был слишком снисходителен к нему из боязни его обидеть, но на этот раз он зашел слишком далеко, и я примусь за него серьезно. Он всегда готов поступить правильно, как только ему докажешь, что он был неправ… только ему надо так долго доказывать, бедному старикашке!
- Но когда же, по вашему мнению, он… поступит правильно?
- О, сейчас же, как только я увижу его опять.
- Да, но когда вы увидите его опять?
- Этого я не могу сказать. Он теперь отправился… в Китай, или в Перу, или еще куда-нибудь.
- Гораций! Значит, пройдут месяцы и месяцы, пока он вернется?!
- О, нет, нет! Он может слетать туда и обратно в несколько часов. Он - проворный старец для своих лет. А пока, моя дорогая, самое главное, это - поддержать бодрость вашего отца. Так, что я думаю, мне лучше… Я как раз говорил Сильвии, - сказал он, когда г-жа Фютвой вернулась в комнату, - что я хотел бы видеть профессора сейчас.
- Это совершенно, совершенно невозможно! - был нервный ответ. - Он в таком состоянии, что не может видеть никого. Вы не знаете, каким раздражительным его делает подагра.
- Дорогая г-жа Фютвой, - сказал Гораций, - верьте мне, я знаю больше, чем вы предполагаете.
- Да, мамочка, милая, - добавила Сильвия, - он знает все… действительно все. И может быть, папочке будет полезно повидаться с ним.
Г-жа Фютвой беспомощно упала на диван.
- О, господи! - сказала она. - Я не знаю, что сказать. Я положительно не знаю. Если бы вы видели, как он стал кидаться при одном предложении позвать доктора.
Про себя (хотя, конечно, этого нельзя было сказать вслух) Гораций подумал, что ветеринар был бы более к месту, но тем не менее убедил г-жу Фютвой проводить его в кабинет мужа.
- Антон, душа моя, - сказала она, слегка постучав в дверь, - я привела Горация Вентимора повидаться с тобой на несколько минут, если можно.
Судя по звукам яростного фырканья и топота за дверью, профессор разозлился за такое вторжение к нему.
- Мой милый Антон, - сказала преданная жена, отперев дверь и повернув ключ изнутри, после того, как пропустила Горация, - постарайся быть спокойным. Вспомни, что внизу ведь прислуга. Гораций так хочет помочь тебе.
Что касается Вентимора, то он утратил способность говорить: так невыразимо его потрясла перемена в наружности профессора. Он никогда не видывал мула в более плачевном состоянии и более скверного характера. Большая часть из легкой мебели была уже превращена в мелкие щепки, стеклянные дверцы от книжного шкафа треснули и частью были разбиты, драгоценные египетские сосуды из глины и стекла валялись на ковре, превращенные в осколки, и даже мумия, хотя все еще улыбалась с прежней загадочной веселостью, сильно пострадала от профессорских копыт.
Гораций инстинктивно почувствовал, что тут всякая обычная сочувственная фраза прозвучит фальшиво. Поза и мимика профессора невольно напомнили ему "Блондина Осла" - шутку, виденную им в цирке, в момент, когда осел становился мрачным и упрямым. Только на представлении он смеялся до упаду над Блондином Ослом, а теперь как-то не чувствовал склонности к смеху.
- Верьте мне, профессор, - начал он, - я не стал бы беспокоить вас таким образом, если бы не… Смирно, пожалуйста, профессор, не брыкайтесь, пока не выслушаете меня до конца.
А мул неуклюже, нога за ногу, что обнаруживало новичка, медленно оборачивался вокруг собственной оси так, чтобы пустить в дело ноги, и в то же время не сводил своего единственного зрячего глаза с нежеланного гостя.
- Выслушайте меня, сударь, - сказал Гораций, маневрируя в свою очередь. - Меня тут не за что бранить, и если вы разможжите мне голову, как собираетесь, то лишь уничтожите единственного на земле человека, который может вас выручить.
По-видимому, это произвело впечатление, и мул неловко попятился в угол, из которого устремил на Горация недоверчивый, но внимательный взгляд.
- Если вы, как мне кажется, - продолжал Гораций, - хоть временно и лишены дара слова, но вполне способны понимать смысл чужих речей, не будете ли вы так любезны подать мне знак, подняв свое правое ухо?
Правое ухо мула быстро вздернулось кверху.
- Ну, теперь можно продолжать, - сказал Гораций. - Прежде всего позвольте мне сказать вам, что я отклоняю от себя всякую ответственность за поступки этого дьявольского джинна. Я бы не стал так топать… Знаете, вы можете проломить пол… Теперь, если бы вы взяли на себя терпение…
При этих словах раздраженное животное быстро подскочило к нему с разинутой пастью, что заставило Горация спрятаться за большое кожаное кресло.
- Вам необходимо быть хладнокровнее, сударь, - начал он уговаривать. - Естественно, что у вас нервы взвинчены. Я бы посоветовал немного шампанского… вы могли бы выпить его из… из ведра, это помогло бы вам овладеть собой. Движением вашего… гм… хвоста можете выразить согласие.
Хвост профессора мгновенно смел несколько редких арабских стеклянных лампад и ваз с полки, которая была позади, г-жа Фютвон немедленно вышла и затем вернулась с бутылкой шампанского и большой фарфоровой жардиньеркой, не найдя ничего более подходящего вместо ведра. После того как мул подкрепился, Гораций продолжал:
- Я очень надеюсь, сударь, что пройдет немного часов, и вы будете улыбаться… пожалуйста, не подымайтесь так на дыбы, я знаю, что говорю… будете улыбаться над тем, что вам теперь кажется - хотя весьма справедливо - самой несносной и самой серьезной катастрофой. Я серьезно поговорю с Факрашем (с джинном, знаете) и уверен, что как только он даст себе отчет в том, как ужасно он ошибся, то первый предложит вам сделать все, что в его власти, для исправления содеянного. Потому что, хоть он и старый дурак, но сердце у него доброе.
Профессор при этих словах опустил уши и покачал головой с горестной недоверчивостью, которая сделала его еще больше похожим на осла из пантомимы.
- Мне кажется, я его теперь великолепно понимаю, - сказал Гораций, - и ручаюсь за то, что в нем нет настоящей злобы. Я вам даю честное слово, что если вы будете спокойны и предоставите все мне, то скоро выйдете из этого нелепого положения. Если бы вы могли заставить себя, в знак того, что не подозреваете меня в дурных чувствах, подать мне свою… свою переднюю ногу на прощанье, то я…
Но профессор повернулся задом так неожиданно, что Гораций счел за лучшее уйти и больше не настаивать.
- Я боюсь, - сказал он г-же Фютвой, когда они присоединились к Сильвии в гостиной, - я боюсь, что ваш супруг чувствует некоторое неудовольствие против меня из-а этого несчастного дела.
- Не знаю, чего другого вы могли бы ожидать, - ответила она не без язвительности. - Он не может не чувствовать, как и мы все после вашего разговора, что если бы не вы, то ничего этого не было бы!
- Если вы этим хотите сказать, что все произошло из-за того, что я пошел на аукцион, - сказал Гораций, - то вы могли бы припомнить, что я пошел туда только по просьбе профессора. Вы знаете это, Сильвия.
- Да, Гораций, - сказала Сильвия, - но папа никогда не просил вас покупать отвратительный медный кувшин с мерзким джинном внутри. Да и всякий, у кого есть здравый смысл, держал бы его закупоренным!
- Что? И вы против меня, Сильвия?! - воскликнул Гораций, задетый за живое.
- О, нет, Гораций, никогда! Я не хотела сказать того, чти сказа.ча. Только ведь это такое облегченно: свалить вину ни кого-нибудь! Я знаю, я знаю, что вы чувствуете почти то же, что мы. По до тех пор, пока бедный папочка будет такой, как сейчас, мы останемся чужими друг другу. Вы должны это попять, Гораций.
- Да, я понимаю это, - сказал он, - но поверьте мне, Сильвия, он не останется таким. Клянусь вам, что не останется! Через день или два, не больше, вы увидите его опять таким, как прежде. И тогда… о, милая, милая, ведь вы никому не дадите разлучить нас? Обещайте мне это!
Он бы обнял ее, но она отступила.
- Когда папа станет опять самим собою, - сказала она, - то я что-то сумею ответить. А теперь ничего не могу обещать, Гораций.
Гораций понял, что никакая мольба не поможет получить определенный ответ, поэтому он ушел с сознанием, что изменить это положение необходимо, а до т"х пор придется потерпеть.
Он кое-как пообедал у себя дома, ему не хотелось идти в клуб из боязни, что вдруг джинн вернется во время его отлучки.
- Если он захочет меня видеть, то не постесняется явиться ко мне и в клуб, - размышлял он. - Ведь он столько понимает в приличиях, сколько свинья в апельсинах. Мне вовсе не желательно, чтобы он вдруг вскочил в курительную из-под пола. Не понравилось бы это и клубным старшинам.
Он долго еще сидел, в надежде, что появится Факраш, но джинн не давал о себе вестей, и Гораций начал тревожиться. "Хорошо бы, если бы можно было призвать его звонком, - думал он. - Если бы это зависело от какого-нибудь кольца или лампы, я бы потер то или другое, но бесполезно тереть эту бутыль, да он ей и не подвластен. По всей вероятности, он чувствует, что не особенно-то отличился и считает благоразумным держаться пока подальше. Но если он воображает, что таким образом выигрывает, то увидит, что ошибся.
Его сводила с ума мысль, что несчастный профессор продолжает страдать час за часом в столь несвойственном ему образе мула, с нетерпением ожидая избавления, которое все не приходит. Если так будет продолжаться еще, он даже может умереть с голоду, если семья не догадается достать ему овса и не убедит его поесть. И сколько времени удастся им скрывать сущность его несчастья? Сколько пройдет времени, пока Кенсингтон и весь цивилизованный мир не узнают, что один из выдающихся европейских ориенталистов без устали топчется на четырех ногах у себя в кабинете?
Мучимый этими представлениями, Вентимор пролежал без сна далеко за полночь, а потом впал в тревожный сон, полный видений, не более нелепых и фантастических, чем действительность, подавшая к ним повод.
13. ВЫБОР ЗОЛ
Даже утренний холодный душ не привел Вентимора в его обычное хорошее настроение. Отослав завтрак нетронутым, он стоял у окна и мрачно глядел на сырую зеленую траву парка, на синевшее вдали Аббатство, на башню Виктории и на огромные газовые фонари, тускло маячившие в мглистом тумане.
Он почувствовал глубокое отвращение к своей конторе, куда так недавно шел со светлыми надеждами и воодушевлением. Там для него не оставалось работы. Вид рабочего стола был ему невыносим своей немой насмешкой.
Не мог он также с достоинством показаться в Коттесмор, пока положение не изменилось, и так должно было продолжаться до свидания с Факрашем.
Когда вернется джинн или - о, страшное сомнение! - он никогда не возвратится?
- Факраш! - Он громко застонал. - Не может быть, чтобы ты покинул меня в таком дьявольском положении!
- К твоим услугам! - произнес знакомый голос позади него. Он обернулся и увидел своего джинна на ковре перед камином; при осуществлении его заветного желания, все его негодование вспыхнуло опять.
- Ах, вот вы где! - сказал он с досадой. - Где вы пропадали так долго?
- Не на земле, - был краткий ответ, - а в заоблачных мирах, чтобы найти средство, как увеличить твое благополучие.
- Если вы там имели такой же блистательный успех, как здесь, - резко возразил Гораций, - то я вас покорно благодарю.
- Я более, чем удовлетворен, - отвечал джинн, который, подобно другим достопочтенным особам, был недоступен для иронии, - твоими заверениями в признательности.
- Я вовсе не признателен, - сказал Гораций, пылая гневом. - Я чертовски расстроен!
- Почему ты так встревожен? Чем ты еще недоволен?
- За коим чертом превратили вы заслуженного и безобидного ученого в бессловесного мула? - разразился Гораций. - Не для насмешки ли?..
- Это было очень легко, - сказал джинн, благодушно пропуская сквозь пальцы жидкие пряди своей бороды. - Я не раз совершал такие превращения.
- Тогда стыдитесь, вот и все! Теперь вопрос в том: как вы ему вернете прежний вид?
- Я далек от того, чтобы изменить сделанное, - был назидательный ответ.
- Что! - воскликнул Гораций, не веря своим ушам. - Вы, надеюсь, но намерены оставить несчастного профессора в таком виде навсегда?
- Никто не может отвратить предназначенного судьбою.
- Очень может быть. Но никем не предназначено, чтобы ученый человек вдруг был унижен до скотского образа на весь остаток своей жизни. Судьба не так глупа.
- Не презирай мулов, эти животные полезные и ценные в хозяйстве.
- Но - будьте вы прокляты! - разве у вас нет воображения! Неужели вы не можете представить себе, каково человеку обширной образованности и громкой известности, внезапно попавшему в такое унизительное положение?
- Да падет вина на его же голову, - холодно сказал Факраш. - Он сам навлек на себя эту участь.
- Что же, вы полагаете, что этим фокусом принесли мне пользу? Будет ли он теперь более расположен в пользу моей женитьбы на его дочери?
- У меня нет того намерения, чтоб ты взял себе в жены его дочь.
- Одобряете ли вы или нет, а я намерен на ней жениться.
- Наверно, она не пойдет за тебя, пока отец ее будет оставаться мулом.
- В этом я согласен с вами. Значит, вы так понимаете ваше содействие мне?
- Я не принял в расчет твоих интересов в данном случае.
- Будете ли вы добры принять их во внимание теперь? Ведь я дал слово, что он вернется к своему прежнему виду. На карте не только мое счастье, но и моя честь.
- Осуществление невозможного не связано с потерей чести. А это дело не может быть уничтожено.
- Не может быть уничтожено? - повторил Гораций, чувствуя, как сердце его сжалось в холодных тисках. - Почему?
- Потому что, - сказал джинн угрюмо, - я забыл способ.
- Вздор! - возразил Гораций. - Я не верю этому. - Он решил прибегнуть к лести. - Вы такой способный старый джинн, вы можете сделать все что угодно, если только пожелаете. Взгляните, как вы опять вернули прежний вид этому дому. Чудесно!
- Это был пустяк, - сказал Факраш, хотя он, видимо, был доволен такой оценкой своего таланта, - а это - совсем иное дело.
- Но это детская игра для вас, - подстрекал Гораций. - Ладно! Вы это сделаете, когда захотите.
- Может быть, оно так, как ты говоришь, но я не захочу.
- Тогда, я думаю, - сказал Гораций, - принимая во внимание, что вы считаете себя обязанным мне благодарностью, я имею право узнать истинную причину вашего отказа.
- Твое требование справедливо. - отвечал джин поело паузы, - и я должен его удовлетворить.
- Правильно! - воскликнул Гораций. - Я знал, что вы поймете это, как только дело будет представлено вам в надлежащем свете. Теперь не теряйте времени, верните же несчастному образ человека, согласно вашему обещанию.
- Не так, - сказал джинн. - Я обещал тебе открыть причину моего отказа, и ты ее узнаешь. Ведай же, о, сын мой, что этот дерзкий человек, благодаря какому-то нечистому колдовству, угадал сокровенный смысл надписей на печати сосуда, в котором я был заключен, и намерен был истолковать их всему миру.
- Разве это не безразлично для вас?
- Совсем нет, так как надпись содержала лживый пересказ моих деяний…
- Если все это ложь, то не может вам повредить. Отчего не презирать ложь, если она того заслуживает?
- Не все там неправда, - неохотно сознался джинн.
- Ну, ничего! Чтобы вы ни сделали, вы уже искупили свою вину.
- Теперь, когда Сулеймана уже нет, мне хочется отыскать моих сородичей, Зеленых джиннов, и кончить жизнь среди дружбы и почета. Как же это возможно, если они услышат, что имя мое ненавистно смертным?
- Никто и не подумает вас ненавидеть за дело, которому уже три тысячи лет. Слишком древний скандал!
- Ты говоришь без понимания. Говорю тебе, если б люди знали хоть половину моих проступков, - сказал Факраш тоном, не чуждым мрачного самодовольства, - то вопли их донеслись бы до вышних небес и презрение и ненависть стали бы моим уделом.