– Вижу все очень хорошо. Внизу – бой, наши прижаты.
– Это я и прижат. Чем поможешь?
– АГС и десять стволов, отвлеку часть огня на себя, накрою две-три точки "духов".
– Помогай быстрее. Много "трехсотых", и есть "ноль двадцать первые". Быстрее давай огня!
Ну вот, само собой и разрешилось: вызываем огонь на себя. АГС выплюнул большинство выстрелов ленты и накрыл два укрепления "духов", снайпер завалил пару "басмачей". Наш дружный огонь расшевелил этот "муравейник" напротив. Такой наглости афганцы, очевидно, не ожидали. Прямо под боком сидит группа русских и расстреливает героев-"моджахедов". В бинокль видно было, как мелкие отряды человек по десять перебежками двинулись к нам. Испугались окружения, канальи. Мы ведь им отход отрезали.
– Бойцы, мордой в землю не зарываться! Снайпер, прикроешь меня. Я с нижнего эспээса буду бить, немного отвлеку огонь на себя, а ты их снимай по одному. Дубино, тоже прикрывай!
Идея, как отвлечь на себя их внимание, была простая. Если снять у АКСУ пламегаситель, автомат стреляет в горах так громко, что кажется, это бьет пулемет ДШК. Пусть душманы подумают, что тут работает мощная огневая точка, и огонь перенесут с гребня на меня, ребятам будет легче. Укрывшись в валунах и соорудив из камней бруствер, я выпустил по направлению "духов" пару магазинов. Толку от этой пукалки на таком расстоянии никакого, но шума, как от пушки. Моя стрельба произвела должный эффект. Что тут началось! Пули градом сыпались на валуны, с визгом улетали во все стороны рикошеты. Стрелял я лежа, приподняв руку с автоматом. Было жутковато.
Снайпер сверху время от времени производил обстрел наступающих. Василий – не знаю, прицельно ли – также вел ответный огонь. Не понимая толком, что у нас за вооружение, афганцы прекратили перебежки. Но затем, когда АГС перестал работать, они опять поползли изо всех щелей.
– Взводный, что слышно? – заорал я. – Почему молчит АГС? Дубино! Там остальные живы?
– Да живы мы! Взводный на связи, а у АГС кончились гранаты. "Духи" все лезут и лезут. Товарищ лейтенант, я вас прикрою трохи, а вы выползайте, а то отрежут отход.
Снарядив расстрелянные магазины патронами, я, как уж, выполз из своего укрытия. Хорошо, что начало смеркаться. Пули свистели, но меня вроде враг не видел, поэтому я выбрался целым.
В глазах сержанта был веселый ужас.
– Это було что-то, я такой стрельбы еще не слыхав. Вы прикалываетесь, а нам тут не меньше досталось. Они, наверное, ползут за пулеметом, трофей хотят взять, а тут всего-то АКСУ.
– Васька! Стреляйте экономно, сейчас поговорю с комбатом, надо рвать когти отсюда, пока можно.
Взводный лежал в окопчике и переговаривался с Кавуном по связи. Тот наблюдал нас в бинокль и ставил задачу по выходу.
– Что говорит? – спросил я у Пшенкина.
– Все роты отползли в укрытия, надо уходить и нам, как стемнеет, если раньше не обложат со всех сторон. Можем опоздать с отходом.
Авиация работать уже закончила. По укрепрайону била артиллерия, разведка и десантники отступили на ночь на дальние высотки. Мы остались вблизи "духов" одни.
– Ну что, Саша, добьем последнюю ленту из АГСа по "духам" и быстро уходим. Задержимся минут на десять лишних – и кранты, будет не выбраться. Командуй взводом, а я и Дубино прикроем отход минут на пять!
Черт, опять придется отходить в замыкании!
– Ладно, только не отставай, не засиживайся: если не успеете проскочить, то помочь тебе будет невозможно, – как бы извиняясь, сказал Пшенкин.
– Не отстану! Жить хочется не меньше твоего.
Я переполз к валунам, за которыми укрывались зам. комвзвода с двумя бойцами.
Солдаты время от времени неприцельно били вниз по склону и по противоположному холму. С каменной гряды и из распадка отвечали более интенсивным огнем: патроны враг не жалел.
Темнело все быстрее.
– Ну что, товаришщ лейтенант? Не долго мы тут будэмо развлекаться? – с надеждой спросил Дубино; в глазах сержанта появилась явная тревога.
– Итак, бойцы, мы с Дубино некоторое время прикрываем отход, а вы бегом к АГСу и помогайте расчету скорее его выносить.
Обрадованные солдаты быстро уползли за камни на карачках, как большие пауки.
– Товаришщ замполит, и мяне, и сэбэ погубите! Может, усе зараз уйдемо?
– Не дрейфь, "бульба", успеем, прорвемся! Хватит болтать, заряжай магазины, – оборвал я нытье сержанта. – По два рожка расстреляем и драпаем.
Открыто "духи" не перебегали, но потихоньку перекатывались и переползали все ближе. Как прекратим стрелять, поймут, что добыча уходит, и начнут преследование. Небо становилось все сумрачнее, в глубокой лощине слева сгущался туман. Солнце уже скрылось за хребтом, и только на западе еще оставалось чуть заметное красное свечение. Значительно похолодало, усилился ветер. Тоже хорошо, по холодку легче уходить.
Минуты за четыре мы расстреляли плановые четыре магазина патронов, на всякий случай я бросил в распадок гранату. Взрыв отозвался вместе с гулким эхом криками проклятий.
– Васька, хочешь жить, беги как можешь быстро. Даже еще быстрее.
Мешок за спиной, полный продуктов, тянет назад, лифчик-нагрудник сдавливает грудь и живот. Дышать тяжело, когда идешь, а когда бежишь – сердце вырывается из груди. Вскоре в лощине мы нагнали свой взвод. Смеркалось. Впотьмах мы чуть не заблудились.
– Саня, Сашок, это мы! – громко и радостно вскрикнул я, а то ненароком с перепугу расстреляют.
– Ну, молодцы, я боялся, что вас отсекут от нас.
Бег по пересеченной местности с оружием, боеприпасами, экипировкой да еще с автоматическим гранатометом только называется бегом. Прибавить скорость было совершенно невозможно. Оружие за расчет АГС тащили другие солдаты, а ведь у каждого еще по две минометные мины для приданного миномета. Вот она, каторжная работа горной пехоты. Все свое ношу с собой и не свое – тоже.
Стемнело. Ночь в горах обрушивается на землю столь стремительно, что просто не успеваешь приготовиться к ее приходу. Темень – хоть глаза выколи, все равно ничего не видно. Даже луны на небе не было. Шли по направлению вроде верному, но могли и сбиться.
Ночь нас пока спасает, но может и предать, если заблудимся. Выпустишь сигнальную ракету – обнаружишь себя, и можно не успеть уйти. "Духи" бегают налегке, а мы нагружены, как ишаки.
Там, где полчаса назад были мы, уже закрепились мятежники. Они, не зная, где мы точно находимся, вели некоторое время огонь во все стороны, но вскоре стрельба прекратилась.
– Васька, поставь пару растяжек на тропе, – приказал я зам. комвзвода. – Может, нарвутся, это их задержит.
Растяжка – это, когда к кольцу запала гранаты привязываешь нитку, а нитку – к какому-нибудь камню или ветке. Чуть дернул ниточку, и через четыре секунды – взрыв.
И все же нам повезло. Минут через шесть-семь сзади раздался взрыв, затем крики и стоны.
– Кому-то не подфартило, – сказал Дубино.
Сразу после взрыва "духи" открыли ураганный огонь, стреляли не прицельно, пули свистели в воздухе, рикошетили от камней с леденящими душу взвизгиваниями.
Взвод уходил, пригибаясь к земле, все быстрее и быстрее, солдаты втягивали головы, испуганно озираясь. Было жутко и неприятно. Однако наши растяжки рвение преследователей охладили. Огонь из автоматов не приближался. Очевидно, у них появились убитые и раненые. Может, зацепило? Вторую растяжку "духи" пока не задели: то ли не дошли, то ли сняли, то ли обошли.
Ротный по связи дал ориентир: две ракеты – красная и зеленая. У подножья высотки нас встретят свои.
Невдалеке впереди разрезали черное небо две ракеты. Ура, мы от роты были совсем близко. Минут через пятнадцать на подъеме натолкнулись на наше подкрепление – первый взвод спустился на помощь.
Все, спасены!
На высотке командир роты был вместе с комбатом. Группа управления батальона вышла в наше расположение. Сейчас к чему-нибудь, да и придерутся. Например, к форме.
– Ну что, все целы? Что за взрыв был недавно, докладывай, "комиссар"! – рявкнул комбат.
– Все на месте, все целы, оружие в наличии, на растяжке "духи" подорвались, – отрапортовал я ему весело.
Взводный благоразумно пристроился за моей спиной. Ну Пшенкин, ну жук! Все шишки теперь мне достанутся. Комбат был службист, брюзга и умел, даже если не за что, найти повод взгреть.
– Ну у тебя и вид, "комиссар". – "Комиссар" он всегда выговаривал ехидно и грассируя. – Чисто партизан. Что на тебе одето и обуто?! Какой пример солдатам?! Комбат по форме одет, начштаба – по форме. А в ротах что ни офицер, то нарушитель формы одежды. Все в кроссовках, в тельняшках! Ты с какого авианосца сбежал, лейтенант? – начал распаляться майор.
Брызгал ли он слюной, в темноте было не видно, но что шутовские чапаевские усы, торчащие в разные стороны, дрожали – это было заметно.
– Батальонного замполита в горы не загонишь, а ротный замполит как анархист одет! Привести всем себя в порядок! Командир роты! Усилить охранение и наблюдение. Вести всю ночь беспокоящий огонь и пускать раз в полчаса ракету. "Духи" вокруг, а тут не офицеры, а сброд какой-то "зеленый", мальчишки! – рявкнул Подорожник.
Скрипя зубами и продолжая ругаться, он отошел от нас к своему эспээсу.
– Он с чего сорвался, Иван? – спросил я шепотом ротного. – Мы их переползания весь день прикрывали, огонь на себя отвлекали, еле-еле из окружения ушли, а он как на врагов! Мудак!
– Да не кипятись! – равнодушно и даже легкомысленно ответил Кавун. – Весь день майор со взводом связи под пулями лежал, натерпелся страху, наползался – вот на нас зло и срывает. Вместо благодарности. Ты же знаешь: его любимый конек – форма, порядок, устав. Ничего, обтешется, еще сам тельняшечку попросит достать и кроссовки наденет.
– Пока это произойдет, он нас всех изведет до смерти.
– Есть будешь? – поинтересовался Ваня.
– Угощаешь? – спросил я, немного успокоившись.
– Угостил бы, да нечем. Каждый ест свое, а я съем твое! Ха-ха. Завтра подъем в пять утра, и в пять тридцать мы уже будем там, откуда ты сейчас драпал. Штурм укреп-района в шесть тридцать, по холодку.
– Вот по холодку нам там и наваляют, и остывать долго не придется.
К нам подтянулись остальные офицеры роты, и после короткого инструктажа командир приказал:
– Треть солдат – на охранение, смена через два часа, от взвода по посту, офицерам распределиться для проверки. Заменщики, то есть я, отдыхают. Отбой! Замполит может спать в моем эспээсе. Заслужил.
Мы полезли через камни, выстроенные кольцом неумелым солдатом, и укрытие рассыпалось, завалив спальный мешок Кавуна.
– Балбес, который это сооружение построил, ко мне!
Из темноты показалась фигура солдата. Не солдат, а грязное привидение. Опять Витька Свекольников, этот молодой солдат-первогодок только два месяца как из Союза.
– Я, товарищ капитан, строил, но я старался, честное слово, – виновато произнес он.
– Я, я, головка от патефона!
– Свекольников, почему такой грязный? – грозно насупился я.
– Да вчера мылся. – Виноватая улыбка не сходила с лица солдата. – Это сажа налипла, когда чай варил на костре, да пыль.
– Чай варил, как будто тобой чай варили!
– Свекольников, мы пойдем, чай в первом взводе попьем, а ты все восстанови, да чтоб ночью нас не прибило. Устал? – посочувствовал Кавун.
– Есть немножко! – вздохнул Витька.
– В общем, строить и ложиться спать возле нас, себе эспээс тоже создай. Дубино, скажи, что освобождаю от охранения; будешь на связи. Охранять только нас. Если меня "духи" ночью уволокут – яйца отрежу. Понял?
– Понял, – широко заулыбался Свекольников.
В темноте блестели зубы и глаза, а что лицо чумазое, заметно было даже в темноте.
Да, война в горах – не сахар. Воды – в обрез, на трое суток две-три фляги, и этой водой не помоешься. К нашему сухпайку в последнее время стали давать гигиенические салфетки, которые пахли спиртом и одеколоном. Одной из них можно протереть лицо, шею, пошоркать руки. Лицо ототрешь, а руки – чисто символически. Зубы не почистишь, это можно сделать, лишь когда к технике спустишься. Тогда помоешься и попьешь вволю.
В первом взводе у костерка, спрятавшись за камнями, сидели два узбека и кипятили в чайничке воду. Маленький на литр кипятка, взятый в каком-то кишлаке, он давно весь покрылся сажей толщиной в палец. Вода уже кипела. Солдаты о чем-то разговаривали на родном языке.
– Ну что, бабаи, согрели чай? Заварку покруче – и все свободны, разводите свои "хала-бала" во сне!
Улыбки стерлись с лица. Якубов-маленький разлил жидкость по кружкам и уже хотел уходить. Но ротный остановил его.
– Якубов! Ты почему все время волком глядишь? Глаза у тебя недобрые, взгляд мне твой не нравится! Подобрей, или сгною!
– По-рюски не понимай, капитан! – ответил тот и, закинув за спину автомат, заковылял в темноту.
– Вот и пойми их: о чем говорили – не поймешь, глядит волчонком, в глазах – неприязнь. Прижмешь – улыбается, а отвернешься – жди нож в спину. "Узбекская мафия" в роте сильна. Нужно ее искоренять, а у меня замена на носу. Так что эти заботы будут твои и нового ротного. Я и так уже в Афгане пересидел, переслужил, – выдал глубокомысленно ротный.
– Ваня, не все они – гнусы. Вон Якубов-большой, которого Гурбоном зовут, – отличный боец, Рахмонов – хороший механик, – слабо возразил я.
Это было чисто символическое возражение. Мусульмане, за исключением таджиков, воевать не любили и не хотели. Чай погонять, плов сварить, мясо пожарить – это они любят, а воевать – нет. Да и война со своими единоверцами тем более им была неприятна. Вот если б где-нибудь в Европе против "бледнолицых", может, все было бы по-другому, но вряд ли. Не солдаты они.
– Узбек – не солдат, узбек – дехканин, – подытожил Кавун. – У меня в роте, когда я стоял на посту, на дороге, случай был. Ночью "духи" поперели на выносной пост. Сержант-узбек побежал, все остальные узбеки побежали, их по склону потом и постреляли, за пулеметом остался русский солдат. Он и бился до последнего патрона, подорвал себя последней гранатой, а если б все отстреливались, то "духи" бы не подобрались даже к посту. Все б выжили. Вспомни, в Бамиане кто струсил? Хайтбаев, как шакал, ползал, скулил. А ведь сержант. Кто сбежал от Острогина? Хафизов. А ведь у него был пулемет. А с пулеметом Сергей высоту бы удержал. Таджики – это бойцы, солдаты. Вон, "братья-мусульмане" Зибоев, Мурзаилов – это орлы! А узбек – не солдат. Русский царь где их всегда использовал? В трудовой армии: окопы рыть, дороги строить. А у нас их в роте тридцать процентов, а всего мусульманского "интернационала" процентов шестьдесят. Вот и бьемся: офицеры, зам. комвзвода да несколько солдат. Не бегут и в спину не стреляют, и то ладно. Да, к сожалению, нас, русских, не любят.
– Ваня, ты ж украинец? – засмеялся я.
– Я не украинец, повторяю, а хохол! Разницу уже знаешь? Нет еще? У Подорожника не спросил? Я тебе уже ведь говорил. Расскажет, поинтересуйся, – вновь рассмеялся ротный. – Ладно, давай пить чай. А все очень просто: украинец живет на Украине, а хохол – там, где лучше.
Чай был отменный, хорошо заварен. Откуда-то взялись пара лепешек, сахар.
– Вот видишь: чай, лепешки – мастера. Передвижная чайхана. А воевать – это не они, – с грустью закончил ротный.
Чай в горах на свежем воздухе, под звездами, когда нет изнуряющей жары, обдувает легкий прохладный ветерок – это верх блаженства. Да если он заварен мастерски, да еще настоящий, а не помои, то так бы всю ночь сидел и пил. И лепешки были хороши. Теплые камни грели тело, вытянутые ноги сильно гудели. Шесть часов отдохнут мои конечности, а завтра вновь их разбивать и стаптывать. Сколько придется пройти, никто не знает. Пройти-то что, а вот штурмовать мощный укрепрайон, где несколько пулеметов – вот где беда!
– Ваня, какие сегодня потери были в батальоне? – спросил я с грустью.
– У нас в роте, сам знаешь, никаких, а в разведроте и у десантуры имеются. У разведчиков – один убит и трое ранено. В третьей роте тоже троих зацепило, в разведвзводе зацепило одного, один ранен во взводе связи. Еще нашу вертушку сбили и штурмовик повредили.
– Я в бинокль наблюдал, как штурмовик заходил на бомбометание, а "дух" даже не прячется, а стоит и стреляет из ДШК. Там сзади – пещерка, он на минуту скроется, а как самолет пролетает над укреплениями, выбегает и вслед – очередь за очередью.
– В этих Черных горах за месяц уже четыре летательных аппарата сбили, вот нас и притащили сюда.
Жуткие места. Граница с Пакистаном рядом. Оружие и боеприпасы в Афганистан рекой текут, не экономят. Караван приходит за караваном.
– Как думаешь, возьмем завтра высоту? Или опять поползаем под ней и отойдем.
– Думаю, поверь опыту заменщика, ловить им нечего. Мы сегодня их крепко обложили, вокруг по всем высоткам сидим, ночью они по распадку уйдут к границе. Чего им упираться? Свое дело "духи" сделали, нам вломили по первое число. Не дураки они, отступят! Хотя всякое может быть. Вот если не уйдут, то завтра будет еще та "мясорубка". Эх! Где ты, замена? Заменщик! Сволочь! Где ты? – с тоской в голосе закончил командир.
Вернувшись к эспээсу, услышали сопение связиста.
– Свекольников, кто на связи? – грозно рявкнул ротный.
– Я! Связь нормальная, все в порядке, – забормотал испуганный солдат.
– Ты же спал, храпел? – удивился я. – Как ты что-то слушал?
– Да нет, у меня же наушник на ухе, я все слышу. Я чуткий.
– Ну ладно, "чуткое ухо"! Завалишь связь с комбатом – вешайся, чумазый! – пригрозил, шутя, ротный и полез в спальный мешок.
Я снял кроссовки, сунул их к входу в укрытие, нагрудник развязал и положил под голову, автомат – под руку.
– Скорпионы, кыш отсюда! – шутливо сказал Иван и быстро захрапел.
Сон сразу пропал. Я этих тварей страшно боюсь. Ладно, пуля или осколок – это война, но умереть от укуса дурацкого скорпиона! Бр-р-р-р.
– Свекольников, скорпионов боишься? – поинтересовался я шепотом, поворочавшись с полчаса.
– Боюсь, конечно, но вроде не слышно, чтоб ползали, – ответил солдат.
– Чудик! Как ты их услышишь. Они ж не слоны, чтоб топать, это же насекомые!
Солдат коротко хохотнул и замолчал.
– Витька, – продолжил я воспитательную беседу, – как же ты в Афган попал? Отец – профессор, мать – директор школы… Что же не отмазали тебя от войны-то?
– Да они и не знают. Я им письма якобы из Забайкалья пишу. Родители думают, что я в Монголии служу. У матери сердце слабое, она не выдержит, а мне очень хотелось себя испытать, проверить. Мир поглядеть.
– Испытал? Проверил? Ты такой же придурок, как и я, только званием пониже. Второй доброволец в роте.
– Нет, я не придурок, я романтик, – возразил солдат.
– Вот-вот, и я романтик, только романтика наша смертью пахнет. И говном! Всю высоту засрали за три часа. Чуешь, как воняет?
Свекольников прыснул и, не сдержавшись, громко засмеялся. Кавун открыл глаза и покрыл нас матом.