Несмотря на всю ту опасность, когда в Зимний дворец ворвалась разношерстная толпа, возбужденная боевой обстановкой стрельбы, бомбами и порохом, с присущими такой толпе эксцессами и насилием, министры Временного правительства не проявили ни растерянности, ни колебаний. Кто-то из министров даже довольно мужественно сказал: "Мы не сдались и лишь подчинились силе, и не забывайте, что ваше преступное дело еще не увенчалось окончательным успехом".
Красиво сказано. Но они, конечно, проиграли. И мы были просто счастливы нашей победе!
В тот день я открыл новую страницу для русского народа. Я добился того, чего давно жаждал, и того, чего мы все давно ждали. Зимний – наш, временное правительство – повержено! Эмоции не передать словами это поймет только тот, кто всю жизнь положил на благо революции. Все, кто не верил в победу, заткнули свои вонючие рты.
Теперь начнется совсем другая жизнь, полная правильных идей. Мы поведем народ в светлое и великое будущее. Одна за другой разрушатся те иллюзии, один за другим падут те предрассудки, которые делали русский народ доверчивым, терпеливым, простодушным, покорным, всесносящим и всепрощающим". Посмотрите, как быстро выпрямляется вчерашний раб, как сверкает огонек свободы даже в полупотухших глазах. Как пробуждается русский народ от гнета. Как он поднимается и выпрямляется. И как прекрасно наблюдать этот сдвиг со стороны! Как ясно я теперь вижу, что я могу изменить все, – даже ход истории!
Но я так был занят тем, что освобождал народ, что даже не заметил, как мои женщины отдалились от меня. Каждая была занята своей работой. Каждая ее выполняла мастерски по-своему. Они наравне с другими партийцами трудились на благо родины. Как беззаветно они вкладывали свои силы в наше общее дело! Да, мы стали меньше видится даже с женой. Но ни одна из них не ропщет, ибо видят, какие события происходят сейчас в стране. Ни разу они не упрекнули меня в невнимании к ним, мы как лошади в одной упряжке неслись все вместе во весь опор. И сейчас я чувствую, насколько все мы пропитаны одной идей!
Без поддержки этих женщин я бы не справился. Они были моим невидимым тылом все эти годы подготовки к великим делам. Они поддерживали меня, жили ради меня. Сейчас я понял это со всей очевидностью. Таких женщин нельзя не ценить и нельзя не уважать.
Я еще часто буду встречаться с Инессой в Петербурге и Москве и еще не раз обижу Наденьку. Но только, как и прежде, я буду знать, что скоро все закончится. Но этот роман с Инессой будет жить в моем сердце всегда. Потому что больше уже никогда я не встречу такую потрясающую женщину, как она!
Глава 16. Предчувствие
Ивот мы снова в нашей дорогой и холодной России. Нам, соскучившимся по родине, она казалась самой любимой. А мне вдруг страстно захотелось вернуться обратно. Туда где мы были вместе. Ибо здесь мы уже совсем не вместе. Владимир занят делами партии, я тоже не сижу без дела.
Мы еще до всех произошедших событий рассматривали с Александрой Коллонтай возможные перемены в жизни женщин. Мы считали, что будет правильно реорганизовать домашнюю работу и воспитание детей. Это станет основной в вопросе трансформации семьи. Мы думали, что домашний труд отомрет и будет просто лишним при социализме. Он должен быть заменен общественными кухнями, столовыми, яслями, прачечными и другими благами, которые освободят женщин от домашних нагрузок.
Хотя вслед за Марксом и его последователями, мы были убеждены, что решение проблемы женской эмансипации может произойти только при социализме, мы первыми среди российских социал-демократов подошли к идее, что должны быть найдены особые подходы к работающим женщинам. Мы обе считали, что решение женского вопроса лежит в обеспечении экономических возможностей для женщин, нежели в предоставлении политических прав, которых добивались женщины в буржуазных кругах. В то же время мы осознавали, что освобождение женщин не произойдет автоматически из-за изменений в экономических структурах или посредством развития законодательства. Дополнительно должны быть изменены семейная жизнь, распределение домашних и материнских (родительских) обязанностей, воспитание детей и сексуальные отношения. В 1918 году делая обзор результатов работы первого общероссийского съезда трудящихся женщин, я подчеркнула, что вопросы защиты материнства и детства, ведения домашнего хозяйства рассматривались на нем не потому, что другие проблемы не интересовали работающих женщин. До тех пор, пока старые формы семьи, домашней жизни и воспитания детей не будут изменены, невозможно искоренить эксплуатацию и создать нового человека. В решение этих задач я ушла с головой. Стараясь заменить работой все те чувства и эмоции, которые я все еще испытывала к Владимиру.
Я пыталась объяснить большевиками, что никакой разницы между мужчинами и женщинами не должно быть – освобожденные от бытовых проблем женщины должны включаться в социально-полезную работу, направленную на благо партии и родины. Мы с Александрой были первыми руководителями созданного нами в 1919 году женотдела для решения женского вопроса в условиях политических разногласий первых лет большевистской власти.
Что же касается наших отношений с Владимиром, то постепенно они сошли на нет. Ленин делал революцию, ему было не до женщин. Он объединял вместе общество, которое должно было слиться в такой могучий поток революционного пламени, перед которым не устоит никакая сила на свете. И у него это получилось – объединение пошло, и пошло тысячами. Я вижу, как народ учится революции – а нам нужно только не отставать от задач момента, уметь показывать всегда следующую, высшую ступень борьбы, извлекая опыт и указания из прошлого и настоящего, призывая смелее и шире рабочих в крестьян вперед и вперед, к полной победе народа, к полному уничтожению той самодержавной шайки, которая борется теперь с отчаянием осужденного на смерть.
Подумать только, как часто находились среди социалдемократии люди, особенно из интеллигентского крыла, которые принижали задачи движения, которые малодушно изверивались в революционную энергию рабочего класса. Некоторые думают и теперь, что так как демократический переворот буржуазен по своему общественно-экономическому характеру, то пролетариату не следует стремиться к руководящей роли в нем, к самому энергичному участию, к выставлению передовых лозунгов свержения царской власти и учреждения временного революционного правительства. События учат и этих отсталых людей. События подтверждают боевые выводы из революционной теории марксизма. Буржуазный характер демократической революции не означает, что она может быть выгодна только буржуазии. Напротив, она всего более выгодна и всего более нужна пролетариату и крестьянству. События показывают все очевиднее, что только пролетариат способен на решительную борьбу за полную свободу, за республику, вопреки ненадежности и неустойчивости буржуазии. Пролетариат может встать во главе всего народа, привлекая на свою сторону крестьянство, которому нечего ждать, кроме гнета и насилия от самодержавия, кроме измены и предательства от буржуазных друзей народа. Пролетариат, в силу самого своего положения как класса, в современном обществе, способен раньше всех других классов понять, что великие исторические вопросы решаются, в конечном счете только силой, что свобода не дается без величайших жертв, что вооруженное сопротивление царизма должно быть сломлено и раздавлено вооруженною рукою. Иначе нам не видать свободы, иначе Россию ждет судьба Турции, долгое, мучительное падение и разложение, мучительное в особенности для всех трудящихся и эксплуатируемых масс народа. Пусть буржуазия унижается и холопствует, торгашествует и клянчит подачек, добиваясь жалкой пародии на свободу. Пролетариат пойдет на бой, поведет за собой истерзанное самым подлым и невыносимым крепостничеством и надругательством крестьянство, пойдет к полной свободе, которую может отстоять только вооруженный народ, опираясь на революционную власть.
Вот так сказал мне Владимир, когда мы виделись с ним. Точнее он сказал это не только мне, он говорил и повторял это всем большевиками. И он был прав. Взятие Зимнего подтвердило его теорию действием.
Я скучала по Владимиру, конечно, скучала. Но он все решил за нас. Политика всегда была его главной женщиной, даже главнее, чем Крупская. Вот он и занимался сейчас только ей. Политика полностью заняла ее место, вытеснив постепенно и меня. Я не обвиняла Ленина ни в чем, потому что знала, что так рано или поздно произойдет. Просто хотела, чтобы это произошло как можно позже…
Зато теперь я волновалась за Владимира гораздо сильнее, чем раньше, ведь врагов у него стало гораздо больше. У тех, кто стоит у руля, всегда больше недоброжелателей, чем у простых смертных.
О покушениях на Владимира я узнала, наверное, первой. Мой внутренний голос как будто заставил меня почувствовать это. Хотя ничто еще не предвещало беды. И я, как обычно, занималась партийной работой, но вдруг почувствовала, как внутри, словно что-то обрывается, как будто я чувствую, что теряю что-то самое дорогое, что у меня есть. Я в ужасе бросилась к телефону и позвонила мужу, но с детьми все было в порядке. Сердце бешено колотилось, у меня было ощущение, что надвигается что-то страшное, что-то чудовищное, чего я никак не могу предотвратить.
Будто огромная стихия движется на меня, и вот-вот низвергнет свою мощь. Это не передать словами! Я ходила по своему кабинету, как вдруг за окном потемнело, и почти сразу же полил дождь. Что это? Я точно знала, что мне подают знак. Но какой… этого я понять не могла. И тут в душе что-то екнуло – Владимир. С ним произошла беда! Снова кидаюсь к телефону и прошу соединить меня с ним или Надеждой Константиновной: обоих нет ни на квартире, ни в Кремле. Прошу соединить с кем-нибудь, кто недавно с ними общался… Соединили с каким-то товарищем. Как сумасшедшая сто раз переспрашиваю, все ли в порядке с товарищем Лениным, здоров ли он? Товарищ несколько удивлен моим странным поведением, но заверяет, что видел Ленина буквально полчаса назад, и с ним все было хорошо.
Немного успокаиваюсь. Слишком я стала впечатлительна, а может быть, просто меняется погода… Я ведь давно не жила подолгу в России, и отвыкла от ее климата. Я тогда не подозревала, что это ощущение не покинет меня ни тогда, когда в первый раз будут стрелять во Владимира и промахнутся, ни когда во второй раз две пули Каплан попадут в него. Я, разумеется, просила, чтобы Владимиру передали, что я звонила и просила беречь себя. Но я знала, что он – человек, отдающий всего себя без остатка своему делу, вряд ли даже к сведению примет мои слова.
Мне еще больше захотелось быть рядом с ним, обнять, прижать его к себе. Или хотя бы быть просто рядом. Я пыталась его забыть, но не сумела, потому что Владимир – он такой один… Тот, который останется в моей жизни и в моем сердце навсегда.
И что бы ни происходило, я всегда буду переживать за него. Я чувствовала, что в моей душе с каждым днем нарастает тревога. Знаете, как кошки, которые чувствуют дрожь земли задолго до начала землетрясения? Так и я чувствовала, что должно произойти что-то ужасное.
Но самое ужасное заключалось в том, что я не могла ничего предотвратить. Даже говорить и предупреждать не имело смысла, потому что я знала, что Владимир не станет слушать. Он скажет только:
– Инесса, вы слишком впечатлительны. Да-да, он опять начал говорить мне "вы", как в самом начале нашего знакомства. А для меня это "вы" стало звучать приговором. Он четко разграничил то, что было до приезда в Россию, и то, что стало теперь.
И, кажется, его сейчас не волновало ничего кроме партии. Ну что ж, если он счастлив, то я не буду ему мешать… Для меня он оставил только прошлое, им я и буду жить…
Глава 17. Покушение и расплата
Первая попытка покушения на Владимира произошла вскоре после свержения временного правительства. 1 января 1918 года вечером около половины восьмого по машине, в которой ехали Ленин, его сестра Мария и швейцарский социал-демократ Фриц Платтен, было произведено несколько выстрелов. Но Платтен, сидевший рядом с Владимиром, быстро сориентировался и успел пригнуть голову Владимира рукой, но за такую самоотверженность сам получил ранение. Террористы успели скрыться с места происшествия. А последующие поиски чекистов так ни к чему и не привели. Гораздо позже находившийся в эмиграции князь И. Д. Шаховской неожиданно заявил, что покушение организовал он, и выделил для этих целей полмиллиона рублей.
Когда я узнала про это происшествие, я сразу вспомнила свое предчувствие. Написала Владимиру, как я переживаю, но он ничего мне не ответил. Оно и понятно – дел у него тогда было по горло. Я уже тогда знала, что за этим последует череда покушений, ведь сейчас Ленин как будто нарочно дразнил недругов своей популярностью и успехами. И каждый из врагов Владимира наверняка мечтал прикончить удачливого вождя.
Как я думала, так и вышло. Хотя второе покушение на Владимира было задушено в зародыше благодаря удачному стечению обстоятельств. Но это второе покушение не заставило себя долго ждать – уже в середине января 1918 года к управляющему делами Совнаркома товарищу Бонч-Бруевичу пришел солдат, представившийся георгиевским кавалером Спиридоновым. Он заявил, что он пришел с важным сообщением для Владимира Ильича. Управляющий велел ему немедленно говорить. Оказалось, что ему, солдату Спиридонову, поручено выследить, а затем либо захватить, либо убить главу советской власти. Работу наемного "киллера" оценили не много – не мало – в 20 тысяч рублей золотом. Далее последовал допрос солдата членом Чрезвычайной комиссии Ворошиловым, из которого выяснилось, что покушение готовил "Союз георгиевских кавалеров" Петрограда. В ночь на 22 января 1918 года чекисты нагрянули на квартиру по адресу Захарьевская улица, 14. Там-то участников, готовивших покушение на жизнь вождя, и взяли с поличным. При обыске в квартире обнаружили оружие – винтовки и револьверы, а также ручные бомбы.
Все это я узнала от своего хорошего знакомого, который продолжал работать вместе с Владимиром. Как же я боялась за Володю! И как мне хотелось быть с ним рядом в эти дни. Я, не колеблясь ни секунды, заслонила бы его своим телом, если бы это понадобилось. Но в тот год я уже не была нужна ему так сильно как раньше. Мы вели с ним довольно активную переписку, но виделись все реже.
Наверное, любая любовь имеет свой срок годности, и, видно, у нашей он уже истек… Я хотела все вернуть, но Владимир полностью погрузился в работу, и сейчас я отчетливо осознала, что значит не быть его женой. Надежда Константиновна постоянно могла быть рядом с ним, а я такого права не имела. Но, несмотря на мои переживания, я больше волновалась о том, что это не последнее покушение.
И вот 30 августа 1918 года случилось третье покушение на Ленина. Третье и успешное. Ох, как же я тогда испугалась! Постарела лет на 20 за один день! И не находила себе места от волнения за жизнь того, кто был для меня самым главным мужчиной в жизни.
В тот день в Москве, как обычно по пятницам, проводились митинги, и Ленин должен был выступать дважды: вначале в Басманном районе, на бывшей Хлебной бирже, а потом – в Замоскворечье, на заводе Михельсона. Вот как произошло это ужасное событие. Мне рассказывал уже после председатель заводского комитета Н. Иванов:
– На предприятии было вывешено объявление: "Все на митинг!" "Рабочие спешили домой переодеться, чтобы к 7 успеть на митинг. В назначенный час гранатный корпус, вмещавший пять-шесть тысяч человек, был переполнен… Я и председатель правления завода И. Я. Козлов сидели на помосте, на столе (у нас скамеек не было) и совещались перед митингом… Но никто не мог точно сказать, будет ли у нас выступать Ленин. Я открыл митинг и дал слово докладчику. Вдруг послышалось со всех сторон: "Ленин приехал!". Закончив выступление на Московском заводе Михельсона, вождь уже собирался сесть в свой автомобиль. Но его плотной толпой обступили рабочие, а одна из женщин начала с ним спорить о чем-то, с чем она была категорически не согласна. Не подозревая о готовящемся покушении, он решил ответить женщине. Всего несколько минут отделяли его от страшных событий.
О, если бы он сел тогда в машину, а не стал ничего обсуждать, то возможно ничего этого не произошло бы! Но Владимир так не мог! Видя заинтересованность людей, он не мог взять просто так и уехать. Он должен был убедиться в том, что его правильно поняли. И если необходимо – разъяснить непонятые моменты в своей речи или трудах. И тут прогремели три выстрела.
Раненный двумя пулями, Владимир упал. Шофер успел заметить женскую руку с пистолетом. Но в суматохе лица стрелявшей никто рассмотреть не мог. Один из рабочих громко закричал: "Лови, держи!". И в этот момент он увидел странную женщину, которая стояла, не шевелясь, и застывшим взглядом смотрела на Ленина. Ее, разумеется, задержали, из окружающей толпы понеслись крики, что стреляла именно она. Задержанной оказалась эсерка Фанни Каплан, которая считала, что "дальнейшее существование Ленина подрывало веру в социализм".
Уже через три дня ВЧК приговорила ее к расстрелу. О ее расстреле я прочитала в газета "Известия ВЦИК" от 4 сентября 1918 года: "Вчера по постановлению ВЧК расстреляна стрелявшая в товарища Ленина правая эсерка Фанни Ройдман (она же Каплан)". В этот же день в Петрограде был убит эсерами председатель Петроградской ЧК Моисей Урицкий, а через несколько дней большевики объявили "красный террор". Постановление СНК от 5 сентября 1918 года гласило: "Совет Народных Комиссаров, заслушав доклад председателя Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией о деятельности этой комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью; что для усиления деятельности Всероссийской чрезвычайной комиссии и внесения в нее большей планомерности необходимо направить туда возможно большее число ответственных партийных товарищей; что необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их… Что подлежат расстрелу все лица, причастные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам; что необходимо опубликовывать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры". Все эти сообщения лились словно бурная река. Я не знала, что мне думать, что делать. Я чуть было не лишилась любимого мужчины. Какое счастье, что выстрелы были не точны, и Владимир уже идет на поправку. Но некоторое время назад я могла потерять его навсегда.
Если мне казалось, когда мы расстались, что самое страшное – это быть без него, то я ошибалась! Сейчас я поняла, что самое страшное – это если его не будет на этом свете, и самое счастье – знать, что он дышит, живет. И не важно – со мной или без меня. Главное – что живой! Я разговаривала с Надеждой Константиновной, и мы обе чувствовали, что хотим только одного, – чтобы дорогой наш Владимир выздоровел. Более ничего нам не было надо.