Если вернуться к нашей теме, то в рамках второго дела в отношении Михаила Ходорковского и Платона Лебедева в большей степени высвечивалась роль МВД, в частности такого его подразделения, как Департамент обеспечения правопорядка на закрытых территориях и режимных объектах (ДРО). О том, почему именно этой милицейской структуре было поручено оперативное сопровождение "дела ЮКОСа", можно только предполагать, поскольку понятно, что ни Лебедев с Ходорковским, ни сама нефтяная компания не относятся к особо режимным объектам, подлежащим столь серьезному контролю. Однако ее супербдительные и сверхинформированные сотрудники регулярно накануне очередных продлений стражных сроков поставляли следователям и прокурорам всевозможные донесения о тайных мыслях и коварных замыслах наших подзащитных. Этими донесениями и рапортами прокуроры затем грозно размахивали в судах.
Так, во время следствия по второму делу, в июне 2007 года, начальник оперативно-разыскного бюро упомянутого ДРО полковник милиции В. Шиманович поставил в известность следователя Генеральной прокуратуры С. Каримова о следующем: "По поступающей оперативной информации, обвиняемые по уголовному делу № 18/432766-07 Ходорковский М.Б., Лебедев П.Л. имеют намерения, в случае освобождения из-под стражи, покинуть пределы РФ и предпринять противодействие дальнейшему расследованию вышеуказанного уголовного дела, в частности, оказать давление на участников уголовного судопроизводства, предпринять меры к уничтожению следов преступления".
Нетрудно догадаться, что защита узнала о существовании сего документа и ознакомилась с его содержанием в суде при рассмотрении очередного ходатайства следствия о продлении срока содержания обвиняемых под стражей. Надо ли говорить, что всевозможные возражения, сопровождавшиеся попытками выяснить у противной стороны, на чем основаны заявления оперативных работников о неких призрачно-перспективных намерениях Ходорковского и Лебедева, наталкивались либо на откровенное молчание, либо на ссылки на секретность источников такой информации.
Вот как зафиксировал судебный протокол от 5 марта 2009 года реакцию защиты в Хамовническом суде Москвы на очередной прогностический "шедевр" оперативного замеса: "…есть такая очаровательная организация, которую мы очень сильно полюбили за последние годы, она называется ДРО. Департамент режимных объектов Министерства внутренних дел. Каким-то образом, сидя в Москве, этот ДРО регулярно узнавал, что Ходорковский и Лебедев обязательно сбегут из-под стражи, если только им такую возможность предоставить, поэтому надо их арестовывать. И эта оперативная информация появлялась всегда накануне очередного судебного заседания. Обращаю внимание, на всякий случай, что ДРО сидел в Москве, а Ходорковский и Лебедев были в г. Чите". Впрочем, судью эти уникальные способности оперативных сопровождателей не удивили, и он, как и его предшественники, недрогнувшей рукой продлил срок нахождения подсудимых в СИЗО.
К сожалению, и до сегодняшнего дня злостное манипулирование оперативными возможностями продолжается в полной мере. С одной стороны, закон содержит ясный и четкий запрет на использование в процессе доказывания результатов оперативно-розыскной деятельности, если они не отвечают требованиям, предъявляемым к доказательствам Уголовно-процессуальным кодексом. С другой – по-прежнему не проверяемые следователями, прокурорами и судьями на истинность оперативные данные учитываются при принятии процессуальных решений, от которых порой зависит судьба уголовного дела и его фигурантов.
Познавательности ради следует отметить, что вышеупомянутый ДРО заботился не только о наших доверителях Михаиле Ходорковском и Платоне Лебедеве. Другие фигуранты "дела ЮКОСа" также не оставались без его пристального внимания. Одним из таких "счастливцев" был ставший в итоге инвалидом Антонио Вальдес-Гарсия, о котором мы подробнее расскажем далее, когда речь пойдет об иных жертвах разгрома нефтяной компании. Однако сейчас все же целесообразно привести пример, наглядно демонстрирующий относительно безобидные, хотя и основанные на обмане методы, использовавшиеся, по рассказам Вальдеса-Гарсии, представителями силовых ведомств.
Итак, в данных в Испании под присягой 3 января 2008 года показаниях он рассказал о том, как некий полковник Козловский убеждал его по телефону, не опасаясь ничего, вернуться в Россию и рассказать все известное по "делу ЮКОСа". Были даны заверения, что следственные органы уверены в его невиновности. Чтобы убедиться в надежности выдаваемых на словах гарантий, Вальдес-Гарсия попросил организовать разговор непосредственно с начальником управления Генеральной прокуратуры РФ по расследованию особо важных дел В. Лысейко, что и было обещано. Далее предоставим слово самому Гарсии: "Козловский сказал, что обеспечит мне разговор с Лысейко, и дал мне номер телефона… Когда я позвонил по этому телефону и поговорил с взявшим трубку мужчиной, у меня создалось впечатление, что то, каким языком говорил этот человек, какой тон он использовал, не соответствует тому, как разговаривал бы человек, занимающий такую должность, как Лысейко… Человек, взявший трубку по номеру, данному мне Козловским, приводил философские аргументы, цитируя Шопенгауэра, с тем, чтобы убедить меня в том, что морально правильным выбором было бы мое возвращение в Россию. Позже, когда я вернулся в Россию, я спросил Козловского, кто же в тот день взял трубку. Козловский подтвердил, что это просто был какой-то парень из его подчиненных, так что моя интуиция меня не подвела – это действительно был не Лысейко".
Говоря о деятельности "бойцов невидимого фронта", нельзя обойти вниманием и ту часть их деятельности, которая направлена на контроль за работой защитников, а порой и на неприкрытое противодействие им.
Начну с выражения уверенности в том, что любой занимающийся не самыми мелкими делами адвокат знает, что оперативные службы проявляют к нему тот или иной интерес в зависимости от полученных от следствия заданий, собственной инициативы или конкретных обстоятельств дела. Как проявляется этот интерес – понятно, и представители правоохранительных структур порой этого даже не скрывают.
Вспоминаю, как когда-то в связи с работой по совершенно другому "нефтяному" делу я находился в служебном кабинете одного из следователей Следственного комитета МВД РФ, вероятно симпатизировавшего либо моему подзащитному, либо мне. Задумчиво глядя в окно, он вдруг спросил меня: "Что, Константин Евгеньевич, сложности с зятем одолевают?" Я ничего не ответил, тем более что никаких разговоров на такого рода темы ни с кем из посторонних никогда не вел. А придя домой, устроил взбучку жене и теще, предупредив, что телефон нужен для срочных и коротких сообщений, а не для многочасового обсуждения семейных проблем. Естественно, и для себя я также сделал надлежащие выводы.
Подобных примеров по юкосовским делам я могу привести достаточное количество. Среди них есть очень показательные, и даже жаль, что в каких-то случаях нет возможности раскрыть все подробности, дабы не ставить под удар своих информаторов.
Но такого рода контроль за адвокатами является абсолютно противоправным. В федеральном законе "Об адвокатской деятельности и адвокатуре" в статье, посвященной защите адвокатской тайны, четко сказано: "Проведение оперативно-розыскных мероприятий и следственных действий в отношении адвоката (в том числе в жилых и служебных помещениях, используемых им для осуществления адвокатской деятельности) допускается только на основании судебного решения". Стоит ли говорить, что никаких судебных решений нам не предъявлялось, ни когда проводились не особенно скрываемые оперативно-розыскные мероприятия, ни, как правило, при проведении следственных действий, например обысков у работавших с ЮКОСом адвокатов на рабочем месте.
В то же время были достаточные основания считать, что встречи защитников с клиентами в условиях следственных изоляторов подвергаются постоянному не только визуальному (что не возбраняется), но и техническому слуховому контролю (что категорически запрещено). Вряд ли является случайностью закрепление в московских изоляторах за нашими подзащитными постоянно одних и тех же кабинетов для свиданий с адвокатами. Однажды я прибыл в СИЗО "Матросская Тишина", когда такой кабинет был занят другими адвокатами, работавшими по своему делу. После чего сотрудник изолятора попросил их сменить помещение, чтобы я смог увидеться с Лебедевым, несмотря на то, что на этаже было достаточно других свободных кабинетов. Комментарии, как говорится, излишни.
Такими же наблюдениями, полагаю, мог бы поделиться едва ли не каждый из защитников из числа работавших по делу Михаила Ходорковского и Платона Лебедева. К примеру, в одном из своих выступлений в Хамовническом суде Юрий Шмидт поведал следующую историю. После вынесения первого приговора, в августе 2005 года, Ходорковский и его адвокаты занимались изучением протокола судебного заседания по делу, когда вдруг неожиданно было вынесено постановление об ограничении срока такого ознакомления. А буквально за два дня до этого на свидании в следственном изоляторе Ходорковский сказал, что он решил написать заявление о выдвижении своей кандидатуры на дополнительных выборах в Государственную думу. Далее дословно цитирую Шмидта, чьи слова наполнены явным сарказмом: "В тюрьме, естественно, обеспечена полная звукоизоляция… но остается фактом, что едва мы переговорили на эту тему, как вышло постановление об ограничении срока об ознакомлении с протоколом".
Твердо убежден, что такого рода прослушивание имеет определенную распространенность, особенно по так называемым резонансным делам. Чтобы далеко не ходить за иными примерами, скажу, что я вместе с несколькими своими коллегами, которые в случае необходимости смогут подтвердить сказанное, как-то принимал участие в деле, где в ходе расследования речь шла о законности действий целого ряда следователей, кому грозила уголовная ответственность. И в их показаниях открыто фигурировали данные о контроле переговоров лиц, встречающихся в следственных кабинетах СИЗО.
Кстати, доказательства использования такого рода незаконных методов контроля за защитниками поступают регулярно. Например, уже во время написания этой книги мой коллега по Совету Адвокатской палаты г. Москвы Роберт Зиновьев, являющийся председателем комиссии по защите профессиональных и социальных прав адвокатов, ознакомил меня с некоторыми документами, касающимися уголовного дела, связанного с противозаконным преследованием защитника Б-ва и впоследствии прекращенного по причине отсутствия состава преступления. Среди них имеется указание следователю со стороны и.о. руководителя управления процессуального контроля ГСУ СК РФ по г. Москве о том, что предстоит сделать в ходе расследования. Наше внимание привлек следующий пункт: истребовать в следственном изоляторе сведения о том, проводилась ли аудио– и видеозапись во время свидания арестованного и Б-ва.
О чем тут, собственно, говорить, если в обвинительном заключении по второму делу Ходорковского и Лебедева приводились категорические утверждения о содержании конфиденциальных бесед наших доверителей со своими адвокатами в условиях следственного изолятора. По этому поводу защита в одном из адресованных суду заявлений указывала, что данный факт не оставляет сомнений в использовании стороной обвинения методов незаконного прослушивания разговоров, осуществляемых так называемыми средствами сертифицированного контроля.
Не менее категоричен в своей уверенности и координатор команды защиты на первом процессе адвокат Генрих Падва: "Конечно, мы понимали, что в связи с личностью нашего подзащитного к нам привлечено особое внимание не только со стороны общественности, но и со стороны некоторых правоприменительных органов, что, несомненно, наши переговоры прослушивались и за нами тщательно следили…" А вот для дополнения картины еще одно его наблюдение, связанное с днями, когда он попал в больницу накануне кассационного разбирательства в Мосгорсуде: "Возле больничного корпуса, где я лежал, стояла машина с длинными антеннами, у входа и по вестибюлю ходили "люди в штатском"" .
По мнению защиты, о нарушении тайны электронной переписки, помимо прочего, свидетельствовали заготовленные государственными обвинителями заблаговременно возражения на наши озвучиваемые в суде процессуальные документы, проектами которых накануне обменивались их составители по электронной почте. Да и фиксируемые компьютерными программами несанкционированные попытки проникнуть на почтовый сервер или что-либо скопировать из хранящейся в компьютере информации порой зашкаливали. К этому также нужно быть готовым любому, особенно тем, кто имеет представление о том, что такое СОРМ – "система технических средств по обеспечению оперативно-розыскных мероприятий на сетях телефонной, подвижной и беспроводной связи и персонального радиовызова общего пользования". Существование таких мероприятий и средств вряд ли является секретом для "продвинутых" пользователей компьютерной техники, тем более что об этом несложно достаточно много прочитать в открытом доступе, например в широко известной "Википедии". Здесь, к примеру, можно ознакомиться с такими откровениями: в российской СОРМ спецслужба самостоятельно, без обращения в суд, определяет пользователя, которого необходимо поставить на контроль, и также самостоятельно это осуществляет. Для непосредственного прослушивания разговоров решение суда официально требуется, но для получения другой информации (например, о фактах совершения вызовов) санкции суда не требуется; в то же время технических ограничений на прослушивание разговоров нет, и это может создать почву для злоупотреблений со стороны отдельных сотрудников правоохранительных органов.
Поэтому о тайне телефонных переговоров и вовсе говорить смешно. Как-то раз по приезде в Читу коллега – адвокат Владимир Краснов приобрел местную SIM-карту и вставил ее в свой мобильный телефон. Уже утром следующего дня раздался звонок одного из членов следственной бригады, начавшего выяснять планы защитника по явке в прокуратуру. На удивленный вопрос Краснова следователь, несколько стушевавшись, сказал, что этот номер телефона он нашел в числе ранее записанных со слов адвоката. Комментарии, как говорится, излишни.
Имеются основания утверждать, что негласный контроль силами оперативных структур не прекращался по "делу ЮКОСа" и за границей Российской Федерации. Зафиксированный документально в материалах дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева и ставший достоянием гласности факт – это прослушивание телефонных переговоров начальника правового управления ЮКОСа Дмитрия Гололобова, имевшего также статус адвоката адвокатского бюро "Леке Интернэшнл". По инициативе следствия разрешение на контроль и прослушивание давали Басманный и Симоновский суды Москвы в сентябре и ноябре 2004 года, то есть после того, как Гололобов, скрываясь от преследования, выехал в Великобританию.
Судьи в обоих случаях не только отразили в своих постановлениях тот факт, что ФСБ предстоит прослушивать телефонные разговоры человека, находящегося в другом государстве, но и указали в своих решениях номер подлежащего контролю телефона английского оператора, начинающийся с кода +44. Но такие действия противоречат закону: суды, обязанные руководствоваться российским уголовно-процессуальным правом, проигнорировали, что действие УПК ГФ не может выходить за пределы территории Российской Федерации (за исключением некоторых случаев, к которым этот конкретный не относится). По сути, московскими судами с превышением своих полномочий было санкционировано проведение негласных оперативно-розыскных мероприятий на территории чужого суверенного государства.
В ином случае в ходе одного из судебных заседаний Хамовнического суда прокурор Валерий Лахтин продемонстрировал защите готовность назвать адрес в Лондоне, где ее представители встречались с иностранными специалистами, которым предстояло выступать на втором процессе Ходорковского и Лебедева в Москве. Он же не скрывал на суде осведомленность
0 тех западных адвокатах, с кем мы контактировали в процессе работы, чьи фамилии вообще никак не фигурировали в материалах дела.
Такие действия стороны обвинения носили столь вызывающий характер, что защита была вынуждена сделать 20 сентября 2010 года специальное заявление. В частности, в нем говорилось о нескрываемом прокурорами знании проводимых адвокатами мероприятиях по собиранию доказательств. Характер и содержание вопросов, задававшихся Лахтиным переводчику и привлеченным стороной защиты специалистам, убедительно свидетельствовали, что государственным обвинителям хорошо известны места их встреч, круг обсуждавшихся вопросов, состав участников, индивидуальные контакты. Тем же заявлением защита предупредила председательствовавшего, что при указанных обстоятельствах есть все основания предполагать, что активно проводимые по заданию прокурорско-следственных органов специальными службами оперативно-розыскные мероприятия в рамках распространенного "оперативного сопровождения судебных процессов" касаются не только адвокатов, но и иных лиц, причастных к отправлению правосудия.