В эпоху кардинальных общественных трансформаций, каковой, безусловно, являлась горбачевская перестройка, приметы прежней и нарождающейся жизни соседствуют сплошь и рядом. "Машина", например, без устали окучивала стадионы, создавала значительные концертные программы с балетом и сложной светорежиссурой, выступала по телевидению, представляла СССР на больших музыкальных мероприятиях за рубежом, пела уже все, что хотела, и в то же время статусные советские ретрограды по инерции еще пытались одернуть Макара, хоть чем-то досадить ему, а он воспринимал их уколы почти столь же чувствительно, как и пять-семь лет назад.
Андрей Макаревич
Году в 86-м или 87-м, Юрий Саульский и Игорь Якушенко, два заслуженных композитора, всегда искренне хотевшие нам помочь, поддались на, своего рода, провокацию. Они позвонили мне и сказали: "есть разнарядка сверху, согласно которой вас, как людей с большим концертным и композиторским опытом, могут принять в Гнесинский институт. Вы быстро его окончите, положите в карман дипломы и это снимет массу вопросов. Ты, Андрей, например, сможешь после этого стать членом Союза композиторов". Раньше, ведь, о подобном и речи не шло. Кто ж меня, с незаконченным начальным музыкальным образованием допустил бы до Гнесинки и, тем более, до Союза композиторов? При том, что десятки наших песен распевала вся страна. А тут, опять-таки, перестройка, ветры перемен…Короче, я повелся на эту возможность. Тем более, что давно уже освоил нотную грамоту. Когда в 78-м в "Машине" появились дудки, и выяснилось, что духовики без нот играть не могут, я научился расписывать партитуры. Это оказалось не так сложно.
И вот я пришел в Гнесинский институт, (тогда вместе со мной экзаменовали руководителей известных ансамблей: был Бари Алибасов, еще кто-то, чуть ли не Ким Брейтбург) и эти члены Союза композиторов, дедушки всякие, на приемных экзаменах потоптались на мне по полной программе. "А какое у вас образование? – спросил один из них. – Архитектурное. Та-ак…А вы, значит, песни сочиняете? – Да. А какие? – "Поворот", "Синяя птица", "За тех, кто в море"…Они тогда звучали отовсюду. – "М-да…, не слышал, не слышал…Как ваша фамилия-то, напомните? – Макаревич. Ага, понятно. Ну, сыграйте, что-нибудь, молодой человек". Это был натуральный танец на костях. Я начинаю петь песню "Снег". "Знаете – говорят мне – у вас очень плохая дикция, мы не понимаем ни одного слова. Можно сначала…". Я спел тоже самое еще раз, закончил песню и ушел. Они сказали, что о решении комиссии мне сообщат. Сообщили, разумеется, что это никуда не годиться. В школу ему надо, вашему Макаревичу, какой там институт!
Саульский с Якушенко остались в растерянности, и мне тогда смеяться не очень хотелось. Было обидно. Я, ведь, уже был совсем не мальчиком …
Это смахивало на пример из недавнего прошлого, когда нам приходилось участвовать в разных смотрах. Поступает, скажем, установка: все ансамбли страны должны иметь "80 процентов песен советских композиторов в своем репертуаре" и пройти перетарификацию для дальнейшей работы. Я объясняю: "Мы не будем этого делать, не можем. Мы исполняем свою авторскую музыку". Меня вызывает гендиректор Росконцерта Владислав Степанович Ходыкин и говорит: "Я прошу, ты меня не подставляй. Вам и так делаются разные исключения, но есть какой-то предел. Вы можете для этого смотра хотя бы две песни этих советских композиторов подготовить? Две, любые. Ну, не все же у них полное говно. И я вам обещаю, вы их сейчас один раз сыграете, и забудете о них навсегда". Приходилось выкручиваться.
Одна песня считалась обязательной, вторая – на наш выбор. Первой была "День без выстрела на земле" Давида Тухманова. Мы ее сделали акапелльно, на три голоса. А со второй я придумал обратный ход. Нигде же не говорилось, что ее непременно петь надо? Можно просто сыграть. И мы из темы "Если бы парни всей земли" соорудили этакий инструментал, диксиленд. Формально все выглядело хорошо. Вот, один раз в жизни мы это и сыграли, перед пустым залом, в котором сидела комиссия из пяти человек.
До второй половины 80-х мы штурмовали ту же "Мелодию" многократно, и регулярно собирались такие вот комиссии и гигантские худсоветы, во главе с Таривердиевым и прочими и все нам рубили. Заседали-то в них те самые члены Союза композиторов, которые в ужасе понимали, что мы пришли за их деньгами. Вся страна поет не их сочинения, а какой-то самодеятельной "Машины Времени". Рапортички во всех ресторанах заполняются названиями наших песен. Это надо прекратить. Поэтому были даже доносы в ЦК об идеологической вредности творчества "МВ". А на самом деле худсоветчиков волновали только собственные "бабки" и ничего больше.
С Микаэлом Таривердиевым тебе не довелось откровенно пообщаться уже в постсоветское время?
А зачем? Мы всегда общались с Саульским и Якушенко, царство им Небесное, которые, как я говорил, воспринимали нас лояльно. Саульский был просто хороший мужик, ну и, наверное, играло роль то, что сын его когда-то выступал с нами. А Якушенко слыл продвинутым композитором, поддерживающим все передовое, но, тем не менее, он не забывал иногда нас попросить спеть и записать какую-нибудь его песенку. После всего хорошего, что он для нас делал, мы не могли ему отказать. Исполнили, например, его чудовищную вещь "Багги", блядь, страшно вспомнить…
В 80-х нам так же изредка помогала не согласованность различных ведомств. У кино был свой начальник, у радио – свой, у пластинок – свой. Они между собой не очень обменивались информацией. И из-за этого происходили забавные ситуации. Допустим, полноценный диск впрямую на "Мелодии" мы в очередной раз пробить не можем, но тут объявляют, что фильм "Душа" по зрительским сборам в Союзе попал в число рекордсменов и журнал "Кругозор" выпускает нашу гибкую пластиночку "За тех, кто в море". На "Мелодии" смотрят, ага, прецедент есть. И тут же допечатывают этих мягких пластиночек "За тех, кто море" миллионов сорок!
Сей яркий и полезный для "Машины" факт – из первой половины 80-х. Во второй же половине этого десятилетия группа, на мой взгляд, оказалась в замысловатом положении. Одни из пионеров и почти уже легенды отечественного рок-н-ролла, посреди горбачевской "оттепели", продолжали зачем-то цепляться за чуждую им, вроде бы, уходящую натуру. Что этот уничижительный экзамен в "Гнесинке" у советских композиторов, что сохранение верности эстрадному Росконцерту, когда вокруг уже во всю гремели знаковые рок-фестивали (Питер, Подольск, Черноголовка…), устраивались рок-елки, рок-панорамы, выглядели откровенным атавизмом…
Андрей Макаревич
А нас туда, на эти рок-фестивали, не очень звали. Возникла новая плеяда советских рок-музыкантов, считавших себя альтернативой всему официальному. Они появились, в принципе, чуть раньше прихода к власти Горбачева, но тогда сидели в полной жопе, а тут все эти рок-лаборатории, рок-клубы и подобные организации стали раскручиваться ужасно. Тогда же, в виде "красной волны" это явление двинулось в США и окончательно развеяло иллюзии американцев, относительно того, что есть русская рок-музыка…
Мы никогда, в общем, негативных эмоций по отношению к рок-лабораториям не испытывали. Наоборот, вспоминали свою молодость, начало 70-х, бит-клуб, эту псевдо-комсомольско-гэбэшную, но единственную структуру, под опекой которой можно было хотя бы друг друга слушать и играть без опасности, что тебя повяжут. Мы туда рвались, и нас не сразу приняли…
А у этих молодых людей середины 80-х, в массе своей, возникла уже какая-то зависть по отношению к нам, которая очень подстегивалась самиздатовскими и перестроечными журналистами. Мол, эти вот ребята из клубов и лабораторий, настоящие, истинные рокеры, а "Машина" и ей подобные – продавшиеся. Непонятно, правда, кому и за что? Помнишь историю, как от московской рок-лаборатории было написано письмо в ЦК партии? Типа, мы, молодые, прогрессивные энтузиасты рок-движения, просим отобрать аппаратуру у толстых, зажравшихся, вроде Стаса Намина и "Машины Времени", и отдать нам. То есть, люди дошли просто до элементарного "стука". И, ведь, в числе прочих, это было подписано Темой Троицким, Сашей Липницким. Я тебе хочу сказать, что мы таких вещей никогда не делали.
Когда мы были молодыми и нас по четырежды в год "закрывали", мы по 2–3 месяца сидели без работы, выдерживали эти сраные худсоветы, читали критические статьи о "Машине", у нас и мысли не возникало накатать "телегу" в партийные органы, например, на "Веселых ребят". Просто у нас головы устроены по-другому. Все чего мы, в конце концов, добились, мы добились сами. Хотите стать лучшими – становитесь. Делайте свое дело. Только не за счет других.
Гниловатое, чего уж там, письмецо от инициативной группы Московской рок-лаборатории в Отдел пропаганды и агитации МГК КПСС появилось весной 1987-го года. Среди его подписантов, помимо Троицкого и Липницкого, значились, кстати, и такие не последние рок-герои, как Петр Мамонов, Александр Ф. Скляр, Василий Шумов и даже вечный радикал Сергей Жариков из "ДК". Непосредственно о "МВ" в письме не говорилось, но в некоторых абзацах текста легко улавливались намеки на определенные коллективы и организации, к которым относилась и "Машина Времени".
Вот характерные выдержки из "лабораторного" опуса: "Много лет люди, работавшие в концертных организациях, были монопольными владельцами и хозяевами сферы популярной музыки. Существующие в этой сфере принципы взаимоотношений между администрацией концертных организаций, средствами массовой информации /радио, ТВ, пресса/ гарантировали богатым людям бесконтрольное господство и процветание. Создание лаборатории сильно подорвало это господство, ибо на сцены учреждений культуры г. Москвы вышли люди, чья творческая одаренность развивалась вне конъюнктурно-коммерческих ограничений. Рок-лаборатория вывела на официальную сцену отечественную рок-музыку – новый самобытный жанр, с которым теперь стало необходимо считаться профессионалам. Молодая музыка стала конкурентоспособной.
Кроме того, статус, полученный лабораторией в декабре 1986 г., поставил её в приблизительно равные условия по организации концертной деятельности. Для людей, являющихся "хозяевами" профессиональной рок-сцены, лаборатория стала представлять реальную угрозу их благополучию, ибо помимо всего прочего, давала возможность музыкантам самим быть хозяевами своей творческой судьбы, заинтересованно и благожелательно решала их проблемы…
…В результате чего происходит реальное "удушение" лаборатории бесконечной волокитой по открытию счета, не решению вопросов по размещению коллективов на базах, приобретению аппаратуры и т. д.".
Андрей Макаревич
Прошли годы, Троицкий признал свою вину за подпись поставленную под тем письмом, хотя дословно нашего разговора на эту тему не помню. Тёма хороший журналист, интересный, образованный парень, но, мне кажется, он всю жизнь, и особенно в то, советское время, являлся в некотором смысле рабом своего имиджа. Ему нужно было изо всех сил поддерживать свою альтернативность. Помню, я как-то случайно встретил его на концерте Лаймы Вайкуле в "России", и он очень засмущался.
Троицкому всегда очень хотелось играть на гитаре, но поскольку хорошим гитаристом он так и не стал, прямой путь ему был, конечно, в альтернативную музыку. А мне в нашей альтернативной музыке не нравилось лишь то, что люди, пытавшиеся ею заниматься, просто ни черта не умели. Я понимаю любую идею, эстетику, и готов их принять, но хорошо, если они подкрепляются каким-то адекватным исполнительским уровнем, когда все сделано не беспомощно.
Евгений Маргулис
В росконцертовский период я в группе отсутствовал и практический не знал, чем занимается "Машина". Так, что-то отдельное доносилось… У меня совершенно иной музыкальный пласт был в то время. И, кстати, сейчас мы из 80-х практически ничего на концертах не играем. Остались "Поворот" и "Свеча", но они еще раньше, на моих глазах создавались. Один раз, во второй половине 80-х, я пришел на выступление "Машины" и охуел, честно скажу. Это, кстати, известная была программа, когда они играли с "Секретом". Во мраке выходили танцоры, человек двадцать, с какими-то свечками (знаешь, как у Ильфа и Петрова "в темноте прошел отряд пожарных"), чего-то там плясали, "машинисты" стояли в костюмах от Славы Зайцева. Причем все эскизы костюмов, видимо, делались на двухметровых молодых орлов. В общем, полный привет, дикое зрелище. Я несколько номеров посмотрел, и меня сдуло из зала. А когда я, несколько позже, вернулся в "МВ", разговоров о нашей концертной концептуальности и нарядах уже, слава Богу, не велось. Менять надо майки, а костюмы…
Андрей Макаревич
Женечке очень нравится все, в чем он лично участвует и не по душе остальное. Уверяю, если бы тогда он играл в "Машине", то при той же музыке и сценографии, совершенно иначе оценил бы ту программу. Но Гуля болтался в то время черт знает где, кажется, у Антонова на аккомпанементе, а мы катались с гастролями по всей стране и чувствовали себя абсолютно свободно. Мы получили то, что хотели. Работали в течение полутора лет по отделению с "Наутилусом Помпилиусом", потому что он нам очень нравился. Гастролировали в компании с "Секретом", поскольку это была офигненная команда. Постоянно что-то меняли, пробовали. Когда-то мы выступали в костюмах, сшитых для "Маленького принца", потом я придумал нам серенькие, а-ля "битловские" костюмы. На появлении у нас в программе пантомимы, балета тоже я настоял, после того, как посмотрел шоу какой-то западной группы. Мне такое сочетание показалось клевым, необычным. Речь шла не о привычных эстрадных подтанцовках, а о создании цельных драматургических номеров, вполне оправданных серьезностью некоторых наших песен. По-моему, в Союзе это смотрелось достаточно интересно и ни на кого не похоже. Другое дело, что полноценное воплощение некоторых идей разбивалось о недостаток технических средств. Например, требовался сумасшедший сценический свет и его красивая постановка. У нас же весь свет был самодельным. Наш Сан Саныч Заборовский, дай ему бог здоровья, варил некие фермы, тырил откуда-то "бебики" театральные, тяжеленные. Мы покупали за свои деньги какие-то списанные лампы во Дворцах культуры. Все возилось в трейлере, монтировалось нашими техниками. Наверное, со скидкой на время, и так было неплохо, но, вспоминая о тех конструкциях сегодня, понимаешь, что зрелище было весьма жалкое. Сзади у нас висели восемь контровых фонарей, с боков по четыре и впереди стояли "сишки". Такой вот свет.
Валерий Ефремов
Барабаны мне в разные периоды тоже пришлось по всякому собирать. Однажды сложилась ситуация, что я, вообще, остался без инструмента. "Машина" уходила из Росконцерта и, выяснилось, что барабанов у меня теперь нет. Пришлось срочно покупать у знакомых и в магазинах.
Андрей Макаревич
В Росконцерте мы проработали десять лет, а с развитием перестройки, где-то году к 89-му, он сдулся. Появились кооперативы. Артисты получили возможность работать не через государственную контору, а сами по себе и в Росконцерте остался один Лева Лещенко, остальные разбежались в разные стороны. "Машина" тоже стала сама по себе, а директором у нас остался Валерий Ильич Голда. Он к нам и в Росконцерте, в общем, не был назначен. Мы сами тогда его выбрали. И дальше решили с ним работать, поскольку он много нам помогал. Голда нам понравился, как человек, хотя, конечно, он был жуликом, как все директора, но очень обаятельным. Просто сама госсистема Росконцерта давала директорам массу возможностей спиздить деньги.
Александр Кутиков
Десятилетие росконцертовское, наверное, самое насыщенное и сложное время в истории "МВ". Работать профессионально и находиться в андеграунде – две большие разницы. Постоянные худсоветы, постоянные достачи по репертуару, ограничения по гастролям, отсутствие денег. Все это продолжалось у нас практически до 1990 года.
Разве к этому моменту вы уже не были вполне обеспеченными музыкантами?
Нет. В момент ухода из Росконцерта я с женой и только что родившимся у нас ребенком, жил в обычной однокомнатной квартире. Первую свою машину, поддержанную "восьмерку", я купил только в 89-м.
В этом самом 1989 году "Машина" отметила второе десятилетие своего бодрого пробега юбилейным сейшеном во Дворце спорта "Лужники", который оказался последним значительным событием в группе, для прошедшего с "МВ" большую часть ее росконцертовского пути клавишника Александра Зайцева. Перед следующим днем рождения коллектива, к которому приурочили несколько концертов "Машины Времени" в другом столичном Дворце спорта в Сетуни, Зайца уволили за продолжительную бытовую неадекватность и пофигизм. Для "машиновского" блондина это стало закатом карьеры и, фактически, нормальной жизни, для "Машины Времени" – началом очередного этапа ее истории.
Александр Кутиков
Перед концертами в Сетуни мы не могли найти Зайцева в течение месяца. Появился он только накануне этого очень важного для "Машины" выступления. Мы пригласили тогда к нам Петю Подгородецкого и Женю Маргулиса и вынуждены были за две оставшиеся репетиции сделать с ними программу на два с половиной часа. А накануне концерта появился вполне нормально выглядевший Зайцев, и стал совать нам в нос свой больничный лист, оформленный в какой-то неизвестной, калужской, кажется, больнице. То есть, как говорится, погнал туфту. И ему в ответ просто было сказано: "Саша, так с друзьями не поступают. Мы знаем и понимаем твой характер, пристрастия, но хоть однажды за эти дни позвонить ты мог? Предупредить, объяснить…. А сейчас, забери эту свою медицинскую справку. И вот тебе Бог, вот порог…"
Максим Капитановский
Заяц поступил тогда, как настоящий дурак. Запил, закололся, исчез, а потом вернулся, чуть ли не за полчаса до первого концерта во Дворце спорта, розовый, чисто выбритый, да еще и нахамил Макаревичу, считая, что ничего плохого не сделал. И это после того как группа, разыскивая его, целую неделю обзванивала больницы, морги и т. п. Конечно, его сразу уволили.