– Познать самого себя… – уточнил Вольф. – Разве это кому-нибудь удавалось из живших ранее в этом мире?
– Но человек всегда стремился к этому, – резко возразил доктор Абель. – Ибо это и есть стремление человека к истине… это есть стремление к Богу.. Иначе зачем Господь наделил тебя такими способностями? – Он подошел к Вольфу, наклонился и горячо зашептал на ухо: – Ты понимаешь меня?
– От ваших слов мне становится страшно, доктор, – глядя в упор в глаза Абеля, ответил Вольф. – Неужели вы не видите, как я страдаю от своих способностей?
– Вижу. Но ты такой, каким тебя создал Бог, и грешно проклинать свою судьбу… Надо жить…
– Значит, нам надо уезжать из Берлина… из Германии, – подумав, сказал Вольф.
– Конечно! – повеселел Абель. – Мы немедленно уедем! В Цюрих! В Париж! Куда желаете, пан Мессинг?
– Куда-нибудь подальше… Вы знаете, доктор, меня все это время не покидают нехорошие предчувствия. – Глаза Вольфа почернели, он замолчал, глубоко задумавшись или, скорее, впадая в транс.
– Что ж, предчувствия твои сбылись: появился этот мошенник и сорвал нам гастроли. Контракты на несколько месяцев вперед – хуже не придумаешь…
– Нет, предчувствия другие – мне кажется, грядут страшные времена… Мне кажется, скоро будет война.
В его черных глазах словно вспыхнули огни… они всплывали из самой глубины, озаряя лицо изнутри. В эти секунды он не видел ничего вокруг… он видел будущее…
Доктор Абель несколько попятился в страхе, не в силах оторвать взгляда от лица провидца.
На большой театральной тумбе пестрели афиши. И среди них выделялась одна: "ВОЛЬФ МЕССИНГ. СЕАНСЫ ТЕЛЕПАТИИ И ГИПНОЗА". Прохожие останавливались и читали.
Мальчишки бежали по улице с большими почтовыми сумками на ремнях через плечо, их крики разносились во все стороны:
– Вольф Мессинг! Сеансы телепатии и гипноза! Предсказание будущего! Невиданный успех! Человек, который читает чужие мысли!
Мальчишек охотно останавливали и раскупали у них газеты.
И снова большой зал переполнен зрителями. На сцене – Вольф Мессинг и доктор Абель. Представление продолжается. Доктор что-то сказал, обращаясь к залу.. и на сцену вышел человек… Вольф Мессинг заговорил с ним, человек кивнул, соглашаясь, и на лице его отразилось неприкрытое удивление и даже некоторый страх. Он покачал головой и развел руками… Зал взорвался аплодисментами. Вольф и Абель поклонились. На сцену полетели цветы…
А в зале, в гуще аплодирующих, находился франтоватый молодой человек Генрих Канарис. Он с улыбкой смотрел на Вольфа и с силой бил в ладоши. Вот взгляды их встретились, и Канарис весело подмигнул Вольфу..
Потом на сцену вышли сразу двое зрителей. Вольф закрыл глаза и что-то мысленно приказал им… Возникла пауза… Зрители смотрели на сцену, затаив дыхание… И вот один зритель медленно подошел ко второму, взял его за руку, не очень ловко вытащил из рукава рубашки золотую запонку и отнес ее Вольфу. Потом возвратился к своему партнеру, снял свой галстук и надел ему на шею.
Зал снова взорвался аплодисментами. Доктор Абель что-то проговорил, пытаясь перекрыть шум и поднимая вверх руки, а потом жестом указал на Вольфа Мессинга…
***
Вольф Мессинг сидел в кабинете за письменным столом. Напротив него на стуле пристроилась пожилая женщина. Она часто сморкалась в измятый, мокрый платок. Вольф внимательно изучил фотографию, которую держал в руках, потом посмотрел на женщину и медленно сказал:
– Успокойтесь, фрау Грасс, ваш муж жив и здоров. Он в Америке. Он много работает…
– Но уже год от него нет вестей, – всхлипнула женщина и приложила платок к глазам. – Ни одного письма… Он всегда был такой внимательный. Он обещал немедленно вызвать нас в Америку, как только устроится.
– Он нашел работу, смею вас уверить, – спокойно ответил Вольф. – И скоро вы получите от него известие.
– Правда? – Лицо женщины преобразилось, она с надеждой поглядела на Вольфа. – А когда будет это известие? У меня двое детей, герр Мессинг… Я совсем измучилась – так трудно их прокормить…
– Дела у него пошли хорошо. Скоро он даст знать о себе… – повторил Вольф.
– Скоро? А когда скоро? – настойчиво допытывалась женщина, продолжая прикладывать платок к глазам.
– Через две недели… – помолчав, проговорил Мессинг и вновь повторил уже уверенно: – Да, через две недели.
– Через две недели? – переспросила женщина и робко улыбнулась.
– Да, через две недели, – заверил Мессинг и тоже улыбнулся.
– Благодарю вас, герр Мессинг. – Женщина поднялась со стула, открыла сумочку, которую до этого держала на коленях, стала рыться в ней, бормоча: – Я не могу много заплатить вам, герр Мессинг… это все, что у меня есть.
– Оставьте это. Я не возьму с вас денег. Только одна просьба: когда получите известие от мужа, сообщите об этом мне.
– Конечно, герр Мессинг. – Женщина защелкнула сумочку и попятилась к двери. – Вы будете первый, кто об этом узнает… Еще раз примите сердечные благодарности…
Близился полдень. Мглистое пасмурное небо едва пропускало солнечные лучи. На тихой узкой улочке в пригороде, у старого двухэтажного дома, толпились с десяток журналистов в котелках, легких пальто, некоторые в одних пиджаках. Многие курили папиросы с длинными мундштуками. Один, в клетчатом пиджаке и такой же клетчатой кепке, надвинутой на глаза, установил на треноге большой ящик фотоаппарата и сосредоточенно возился с ним. Журналист с папиросой во рту достал из кармана жилетки часы, щелкнул крышкой:
– Однако без десяти полдень, а почты все нет, господа.
– Привезет ли почтальон письмо, вот что меня больше всего интересует, – проговорил второй.
– Господа, если письма не будет, я разгромлю этого шарлатана в завтрашнем номере, – сказал третий репортер, дымя папиросой. – Я наконец доберусь до него!
– Отто, ЧТО вы возитесь со своей бандурой? Надеетесь снять обезумевшую от счастья фрау Грасс с письмом в руках?
– Надеюсь, – коротко ответил фотограф в клетчатой кепке. – Послушайте, господин Вернер, отойдите от дверей – из-за вас ничего не будет видно.
В это время в глубине улицы показалась почтовая карета. Почтальон, толстяк в форменном темно-синем мундире с блестящими медными пуговицами и форменной же фуражке правил лошадью, сидя на козлах.
– Господин Штрумпф! – хором закричали репортеры. – Что вы везете фрау Грасс?
Господин Штрумпф принял важный вид и не ответил, словно не слышал вопроса. Лошадь остановилась точно напротив подъезда, украшенного дырявым жестяным навесом. Почтальон Штрумпф медленно слез с козел, не обращая внимания на журналистов, открыл дверцу кареты, покопался в почтовой сумке, достал оттуда желтый, с сургучной печатью конверт и торжественно прошествовал к входной двери.
– Неужели это письмо для фрау Грасс? – спросил репортер с папиросой.
– Да, – коротко ответил почтальон.
– Оно из Америки?
– Да, – последовал такой же короткий ответ.
– Эй, Штрумпф, остановись-ка! – зычно произнес фотограф.
Толстяк Штрумпф послушно остановился и приосанился. Перед собой на уровне груди он держал желтый конверт.
Вспыхнул магний, поднялось облако дыма. Фотограф разогнулся от ящика, довольно улыбнулся:
– Эй, Штрумпф, тебя хорошо снимать! Ты такой большой!
Штрумпф тоже улыбнулся и вошел в подъезд. Репортеры с шумом бросились за ним.
В квартиру фрау Грасс они ворвались лишь тогда, когда она уже прочитала письмо. Рядом с ней стояли два подростка, а женщина возбужденно говорила, и слезы текли у нее по щекам.
– Он жив! Он пишет, что скоро вышлет нам деньги на дорогу! У него там свое дело! Мы поедем в Америку.. – Фрау Грасс всхлипнула и заплакала в голос.
Дети стали обнимать ее и успокаивать.
И в это время раздался грубый голос фотографа:
– Ну-ка, посторонитесь!
Он внес в комнату треногу с тяжелым ящиком, которые держал на плече, поставил на пол, раздвинул опоры треноги и склонился к ящику, блестевшему глазом-объективом.
– Фрау Грасс! Я должен запечатлеть вас. Завтра вы увидите себя и своих счастливых детей в газете!
Польша, 1939 год, немецкая оккупация
Они ехали в полупустом вагоне. Бедно одетые пассажиры сидели тихо, старались не смотреть никому в глаза. И они тоже не глядели друг на друга. Мессинг и Цельмеистер устроились один напротив другого, Лева Кобак – рядом с Цельмейстером. Рядом с ними на лавках – пожилой человек в плаще и шляпе и две пожилые женщины. Мессинг все так же дремал, прикрыв глаза. Питер Цельмеистер поднял голову и долго, пристально смотрел на него. Потом с натянутой улыбкой спросил:
– Вольф, о чем ты все время думаешь? Так много думать опасно для здоровья. Это еще мой дедушка говорил. А он понимал в жизни побольше нашего и потому прожил сто два года.
– Я не думаю, я вспоминаю, – не открывая глаз, ответил Мессинг.
Вена, 1914 год
Мессинг заканчивал завтрак в гостиной, когда вошел доктор Абель с пачкой газет.
– Доктор, простите, так хотел есть, что начал завтрак без вас, – извинился Мессинг, привстав из-за стола.
– Пустяки, Вольф! Я выпью только кофе. – Доктор бросил на стол пачку газет. – Читайте, герр Мессинг! Фрау Грасс получила письмо ровно через две недели, как ты и предсказал, и теперь ждет денег от мужа, чтобы ехать в Америку! Вена и вся Австрия снова потрясены! Почитайте, почитайте.
– Не буду, – нахмурился Вольф. – Мне эта шумиха порядком надоела.
– Нехорошо, Вольф! Я понимаю, слава, конечно, утомительна, но ее надо воспринимать с достоинством и уметь получать от этого удовольствие.
– Сомнительное удовольствие.
– Эти сомнительные удовольствия, герр Мессинг, для вас только начинаются, – усмехнулся Абель, поднимая чашку с кофе и отпивая глоток. – Ч-черт, кофе совсем остыл…
По улицам Вены бежали мальчишки с газетными сумками через плечо. Крики оглашали утренний воздух:
– Россия объявила войну Австро-Венгрии! Германия объявила войну России! Война! Война! Выступление кайзера Вильгельма! Война!
14 августа 1914 года началась Первая мировая война…
БЕРЛИН. Кайзер Вильгельм выступает перед войсками, отправляющимися на Восточный фронт. Его окружают генералы в парадных мундирах, касках с шишаками… Полки солдат маршируют по площади… по улицам Берлина, Толпы разодетых дамочек и бюргеров, визжа от восторга, приветствуют своих защитников… под ноги солдатам и офицерам летят цветы. Офицеры улыбаются, отдают честь… Упряжки тяжелых, мощных лошадей тянут пушки…
ВЕНА. Император Франц-Иосиф напутствует армию… полки солдат проходят по улицам… и снова восторженные толпы обывателей, провожающих войска на смерть… цветы под солдатскими сапогами… улыбающиеся офицеры…
ПЕТЕРБУРГ. Николай II в парадном мундире с саблей на боку… Свита в белых мундирах и белых перчатках, сверкают золотые погоны и аксельбанты… Перед императором проходит гвардия… рысят казачьи сотни… кавалерия… Генералы в белых мундирах, их грудь украшают ордена… Солдаты маршируют по площади, по Невскому проспекту… И та же беснующаяся экзальтированная толпа – женщины в шляпках, господа в черных сюртуках и белых рубахах… Все охвачены патриотическим, смахивающим на безумие восторгом…
Они завтракали в молчании. Ели яичницу и сосиски, пили чай из белых пузатых чашек с розовыми цветами. За столом сидели втроем – Вольф, доктор Абель и его помощник Лев Кобак. Кроме чая на столе стояли никелированный кофейник, небольшие чашки с кофе и молочник. На краю стола – полуразвернутые газеты, их недавно просматривали.
– Лева, подайте, пожалуйста, кофейник, – попросил Абель. – Хочу попробовать, как наша новая хозяйка варит кофе…
Кобак молча передал кофейник и молочник доктору. Тот налил в чашку кофе, добавил молока, отпил глоток, причмокнул и заговорил:
– Так, дорогие мои коллеги и компаньоны, вой на разворачивается по всей Европе, и скоро кровь польется реками…
– А кто победит, по-вашему? – осторожно спросил Кобак. – Антанта или Тройственный союз?
– Лева, мне совершенно наплевать, кто победит – скривил губы доктор Абель. – В любом случае будут сотни тысяч убитых… А не лучше ли спросить нашего дорогого Вольфа… что он видит?
– Будут миллионы убитых… – после паузы ответил Мессинг. – Ужасно, что будет…
– Кто же победит, Вольф? – нетерпеливо пере спросил Абель.
– Антанта… – вновь после паузы ответил Мессинг. Он походил на художника – в те времена именно они носили длинные, почти до плеч, волосы, тонкие подстриженные бородки и усы. Ко у Вольфа не было бородки и усов – только густые длинные черные волосы.
– И когда же это случится, господин Мессинг? – вновь спросил Абель.
Вольф долго смотрел в окно, наконец произнес:
– В семнадцатом… нет, в восемнадцатом году…
– Даже не могу представить, какая страшная будет бойня, – покачал головой Абель.
Вена, 1915 год
В кабинет Мессинга заглянул молодой человек и негромко сказал:
– Посетитель к вам, Вольф Григорьевич.
– Проси, проси…
– Позвольте представиться: Ганс Швебер, коммивояжер. – Снимая кепку, в комнату вошел мужчина лет пятидесяти, в пиджаке, штанах-галифе и высоких сапогах. – Мне посоветовали обратиться к вам, герр Мессинг, потому как я в большой тревоге: письмо от сына получил месяц назад, сказал, что едет домой, а его все нет и нет. А из Марселя дороги самое большее неделя… Вот, может, посмотрите? Говорят, вы большой мастак на эти дела. – И Швебер положил на стол письмо в конверте, присел в кресло напротив стола.
– На какие дела? – чуть улыбнулся Мессинг.
– Ну, это… – несколько растерялся Ганс Швебер. – Увидеть через время… или как это еще сказать? Через расстояние? Ну, не знаю, вам виднее… – совсем смешался коммивояжер.
– Увидеть через время? – переспросил Мессинг, разворачивая конверт. – Ну-ну..
Он долго читал строки письма… дочитывал до конца и возвращался к началу. Лицо его сделалось напряженным, и черные глаза вновь расширились. Потом он положил письмо, встал из-за стола и отошел к окну. Он смотрел в окно, а за спиной с нарастающей тревогой звучал голос коммивояжера Швебера:
– Понимаете, repp Мессинг, три года назад скончалась моя супруга от сердечного приступа, а в прошлом году умерла дочь Марта от воспаления легких. Сын – все, что осталось у меня. Когда умерла Марта, я стал звать сына домой… и вот наконец получил от него письмо. Но в нем он пишет о том, что скоро вернется, а его все нет и нет. Право, мне стало не по себе…
Мессинг вернулся к столу, вновь стал читать письмо, наморщил лоб. Потом положил письмо на стол, пальцами стиснул виски и закрыл глаза. Господин Швебер со страхом наблюдал за ним.
– Должен вас огорчить, господин Швебер, – наконец глухим голосом заговорил Мессинг. – Ваш сын не приедет… вы напрасно его ждете…
– Что? – перебил Швебер. – Как это не приедет? Он же пишет, что собирается домой. Как вы можете так говорить? У вас же в руках письмо.
– Это почерк мертвого человека… – с трудом выдавил из себя Мессинг.
– Как мертвого? Вы хотите сказать, что… что вы хотите сказать?
– Только то, что я сказал, господин Швебер. Поверьте, мне очень тяжело говорить вам это, но… письмо написано человеком, который… теперь уже мертв.
Швебер вскочил, схватил со стола письмо, конверт, с ненавистью посмотрел на Мессинга:
– Грязный шарлатан, ты заплатишь мне за это… Грязная жидовская морда! Всех вас на виселицу! – Швебер потряс сжатым кулаком и почти выбежал из кабинета, топоча сапогами.
Мессинг грустно смотрел ему вслед. Потом проглотил ком в горле, в глазах его блеснули слезы. Вошедший в кабинет Абель успел заметить этот блеск и мягко проговорил:
– К этому надо быть готовым, друг мой Вольф.
– К чему? – спросил Вольф, отворачивая лицо.
– Вас еще не раз назовут жидом и грязным шарлатаном…
– И что вы делаете, когда вас так называют? – спросил после паузы Мессинг.
– Представьте себе – ни-че-го… – улыбнулся Абель. – Ибо что я могу сделать? Ударить в ответ? Или выругаться? Разве это поможет чему-либо? Разве я не перестану быть грязной жидовской мордой?
– Я не понимаю вас, доктор… пытаюсь понять и не понимаю… – нахмурился Мессинг.
– И не надо, не напрягайтесь, Вольф… все равно не поймете. Об одном только прошу: отнеситесь к этому со спокойствием Спинозы… или Альберта Эйнштейна… И учтите, коллега, идет война… сердца людские наполняются злобой все больше и больше… Вы заметили, как пустеют залы? Закрываются театры… музеи… Кстати, вы хоть знаете, что мы зарабатываем все меньше и меньше?
– Вы мне ничего не говорили об этом, доктор.
– Господин Кобак вам не докладывал? – удивился Абель.
– Н-нет, он тоже ничего не говорил.
– И вы ни о чем не догадывались, когда видели полупустые залы?
– Я как раз думал, что именно в это тревожное время люди и будут приходить, чтобы удивляться… узнавать о будущем…
– Дорогой мой романтик, у людей нет денег, чтобы покупать билеты на ваши концерты, – укоризненно произнес доктор Абель. – Каким же слепым вы иногда бываете…