Это опровергает тезис о том, что каждому поколению в критике соответствует свой формат – и семидесятник не имеет права на аккредитацию в интернет-критике, а критик условно молодой противопоказан толстому журналу. Для разъяснения ситуации следует обратиться хотя бы к молодой поэзии, имеющей шанс выйти на смотровую площадку там и тут. Да, критика утратила былую – неофициальную, что поважней официальной – влиятельность и пока не обрела новой. Так ведь и газеты, столь же влиятельной, как "New York Times", у нас тоже нет.
Но будет?
Лютые патриоты (Особенности националистического дискурса в современной литературной критике)
Что же делали все эти годы русские поэты? За ответом не требуется лезть в карман: страдали, пили, плакали и матерились.
С. М. Казначеев. Современные русские поэты (М., 2006)
1
В модной в узких кругах телепрограмме "Апокриф", посвященной модной теме "Мода на моду", слышу от ведущего: "Проханов? Модный писатель!". Дорогого это определение стоит именно в устах Виктора Ерофеева – постоянного посетителя модных медиаинтерьеров – да еще в присутствии модного навсегда Василия Павловича Аксенова, приглашенного гостя передачи. Модный нынче персонаж, намного более модный, чем Ерофеев и Аксенов, писатель Александр Проханов. В любых так или иначе связанных с политикой либо общественной жизнью ток-шоу именно он, Проханов, – представитель якобы оппозиционной стороны, не очень-то богатой яркими личностями. Так и вижу составляющего гостевой список Владимира Соловьева, уныло перебирающего – Жириновский, Лимонов, Митрофанов, Проханов… хватит пальцев на одной руке.
Важное условие – чтобы персонаж был с "сумасшедшинкой", чтобы – заводной, чтобы распалялся, кричал, бледнел-краснел, желательно брызгал слюной. Тогда и аудитория, глядишь, подзарядится, возникнет напряжение и азарт.
Итак, два полюса – резко либеральный и акцентированно антилиберальный. А между ними проваливается нечто вялое, "центристское", мямля, а не человек и не партия, одно мычание, хоть его автор будь трижды членом правящей партии.
А тем, кто воспринимает телеящик как развлечение, только того и надо – они никого не ассоциируют с какими-то партиями. Им – прикол нужен.
Ну а другим?
А другим стало как-то все равно. Аргументы исчерпаны – и сколько ни впадай в искусственную истерику Проханов, ничего нового не прибавится. За исключением одного, но очень существенного факта: расширяется аудитория.
Непременные участники теледиалогов? Диалогами это назвать трудно – скорее стравливание участников на потеху публике.
Для стравливания не всякий годится.
А тот, кто годится… Отбирая такового, организаторы "дискуссий" не смотрят на background, не интересуются реальным содержанием и происхождением идей. Им важна высекающаяся эмоция, градус схватки. А градус, конечно же, зашкаливает.
Раз, два, три – и персонаж, облаивающий собеседника, становится медиаперсоной, опознаваемым медиалицом. И теперь любой редактор любой передачи, листая свое досье, вытаскивает нашего месье на роль "оппонента", вызывающего у "противной стороны" – и, разумеется, у публики – острую эмоцию, если не эмоциональный приступ.
Так вот и стал артистичный, обладающий тем, что театральные люди называют "отрицательным обаянием", Александр Проханов "модным", сменив на ТВ Эдуарда Лимонова (более опасного, менее предсказуемого). Есть у Проханова и личный оживляж (пресловутые бабочки), есть и своя история (так называемые "горячие точки", в которых побывал наш герой, – телеведущим с их безразмерным цинизмом и в голову не придет, что это за точки и что за ними).
Я задержалась на Проханове потому, что его фигура с присущей ему, как он неоднократно подчеркивал, идеологией советско/имперско/православного, гремучего по смеси, взаимоотрицающего происхождения продвинулась далее других на поле националистического дискурса, допущенного в общество. Легализованного – в том числе посредством этой самой телекартинки. Пока он оставался в пределах своего "Завтра", он был фигурой маргинальной. После выхода на полосу "Известий", на радио "Эхо Москвы" с еженедельным "Особым мнением" и на телеэкран он – вместе со всем своим гремучим идеологическим содержанием – стал легализован. Путь из маргиналов в модную личность завершен, с чем я поздравляю не только Александра Андреевича, но и всех тех, кто поспособствовал успеху этого проекта.
2
Прохановский проект, человекотекст, от и до сотканный по определенному плану, отличается от других, остающихся маргинальными, но также рвущихся к признанию, к выходу в другие пределы. Важно ведь не только себя самих убедить в своих превосходных качествах – важно продвинуться. Проханов продвинул самого себя – и, как локомотив (выпускающий еще и одну идеологическую книгу за другой), тащит за собой две газеты – кроме "Завтра" еще и "День литературы", им же, Прохановым, благословленный в качестве литературного приложения. (Ежемесячного! Ничего себе периодичность газеты – хоть в книгу рекордов.) Все позволено, и хозяин-барин – газету распирает и зашкаливает от самодовольства, причем не только национального, как можно было ожидать, но единоличного: В. Бондаренко освоил прохановский агрессивный дискурс самопродвижения, газета превратилась в самопохвальный листок, где редактор помещает восторженные статьи о самом себе, полосы фотографий своих родственников, воспоминания о самом себе ит. д.
Все это было бы смешно, если бы… Если бы, за абсолютным отсутствием противодействия, эта Я-система не распространялась на суверенные территории. А то ведь какой принцип (вполне беспринципный): подскочить, сфотографировать, разместить в газетке – вот я и Немзер, а вот я и икс, игрек, зет… А вот я в Венеции, черт подери! В Оксфорде! При прокламируемом отрицании Запада, западных и либеральных влияний – скорее туда, туда, в Париж, во Франкфурт.
Таким путем – попытки преодоления собственной маргинальности – пытались пойти объединенные в "Группу 17" (под громким самоназванием) "Русские писатели: реалисты начала XXI века". Написали "Манифест", более всего похожий на рекламный листок: "Только мы можем ярко…! Только из наших произведений весь мир может… Только наши произведения донесут…!" Написали листовку: "А для очищения родной земли от скверны, мерзости запустения, мертвецкого смрада нужна революция… Сарынь на кичку!". И рванули туда, куда их не звали, – в Париж, на книжный салон (Россия в тот год была почетным гостем). Звали – тех, кого переводили во Франции, именно по этому принципу и составлялась литературная делегация; но конспирологическое сознание "русских писателей-реалистов" обнаружило в планах устроителей и организаторов очередной заговор и, предварительно обратившись с разгневанными письмами к президенту Франции Шираку и главе администрации президента российского Д. А. Медведеву, "пробили" свое присутствие – правда, за свой счет. Зачем – в Париж, если русский националистический дискурс направлен на исключительно "национальные ценности"? Вопрос остался без ответа – но на самом деле понятно зачем. Вот ведь у Л. Котюкова, как указано в книжке Валерия Куклина "Русская трагедия глазами русских писателей", выпущенной издательством "Голос-Пресс" советом под председательством того же Л. Котюкова, 32 премии, из них (оговорено специально) 8 – международных. (Сам академик неизвестно каких наук Котюков предваряет книгу напутствием читателю: "Книга откровенная, беспощадная, в лучших традициях по-настоящему русской литературной критики, завещанной нам В. Белинским".)
Они хотят "в Париж" для того, чтобы получить легитимизацию. Что, без признания на Западе их не существует – "русских" писателей? Вот этот-то параноидальный парадокс и является одной из особенностей русского националистического дискурса. В подкладке этого чувства – особое отношение к тем, кто уже (и давно) имеет прочный успех на Западе. Например, к В. Аксенову. Надо сказать, что привычной особенностью националистического дискурса в литературоведении является незнание, неточность, безграмотность при обсуждении предмета. Живущий в Берлине новый неистовый Виссарион, спаситель России "от поругания В. Аксеновым, Б. Хазановым, В. Сорокиным и присно с ними постмодернистами и прочими ненавистниками нашей Родины", В. Куклин должен был хотя бы знать родословную врагов России. Он путается и назначает матерью В. Аксенова Л., а не Евгению Гинзбург. Врет он и по поводу тиражей Аксенова, опередивших тиражи Ленина, врет о признании его Хрущевым, врет о гонорарах. М. Булгакова клеймит "наркоманом", рассуждает о "гаст-профессорах", разъезжающих на "гранды". Клеймит Солженицына.
Но поскольку поодиночке у "академиков" и "кандидатов" не получается, то они сбиваются в группы, не хочу прибегать к другим словам. Или – их сбивают? Книгу С. М. Казначеева "Современные русские поэты" открывает предисловие "Русское созвездие", где автор утверждает себя в роли "первооткрывателя" "созвездия", не вопросом о качестве задаваясь, а спрашивая риторически: "Окажется ли публика на высоте той поэтической планки, которую поставили для себя стихотворцы?". Критик комментирует стихи поэтов "созвездия" так, что не оставляет публике другого ответа, кроме отрицательного. Приведу только один – из множества – пример: "Ванька-мокрый на окне / Со столетником… ( психологический параллелизм вычерчивается с филигранностью геометрической фигуры. – С. К. ) / Знать пора мне почивать / За штакетником".
"Вот она, Голгофа поэтической судьбы!", организованная комментарием. Кроме К. Коледина, в "созвездие" помещены В. Артемов, В. Верстаков, Ю. Кабанков, О. Кочетков, М. Попов… Главным в отборе автора книги является не то, что они – "поэты", не то – что "современные", главное – что "русские": это слово на обложке набрано самым крупным шрифтом. Русский, разумеется, в данном дискурсе определяется не по языку, а по крови. Сошлюсь и на пылкого В. Куклина: "И понял: великий русский бард полуеврейского происхождения не любит русско-американского писателя происхождения еврейского" (ну если уж пойти путем В. Куклина и подсчитывать доли, то неправда ваша – полуеврейского тож); "издательство для тех, кто является посетителем российских синагог" ("Василий Аксенов – как зеркало первой криминальной русской контрреволюции", пунктуация авторская).
Серьезная читательская аудитория – совсем скромная по масштабам (социологи подсчитали, что только около 1 % читателей покупают книги стихов), но знающая и ценящая поэзию, выбрала совсем других поэтов – в этом С. М. Казначеев (и единственно в этом) совершенно прав. В сборнике статей, выпущенном в качестве "учебного пособия для студентов-филологов и содержательного исследования для всех ценителей стихотворного слова" (цитирую аннотацию), есть именной указатель, из которого следует, что в книге отсутствует даже упоминание о таких действующих лицах поэзии, как Сергей Гандлевский и Тимур Кибиров, Геннадий Русаков и Светлана Кекова, Александр Кушнер и Олеся Николаева, Ольга Седакова и Инна Лиснянская, Елена Фанайлова и Вера Павлова, Лев Лосев и Виктор Соснора, Юрий Кублановский и Бахыт Кенжеев.
В качестве методологического аспекта своего литературоведческого труда С. М. Казначеев выделяет обильное цитирование. И здесь, конечно, он прав: читая цитированные стихи, понимаешь, почему они "утонули", почему их "не знают", несмотря на весь пыл и азарт литпропагандиста. Да просто потому, что стихи – за исключением Ю. Кузнецова и Н. Тряпкина – слабые, совсем убогие: ничего, кроме надувания патриотическим пафосом: "А с экранов орущее блядство Всероссийского лауреатства!.. На Руси от сего Холокоста (? – Н. И. ) патриоты обычные просто превратились <…> в лютые патриоты" (О. Кочетков, "Метаморфоза"). Брюки превращаются… превращаются в шорты, как сказано в известном кинофильме.
3
Националистический постсоветский дискурс ностальгирует по советскому и отчасти реанимирует сталинский культурный дискурс. Национализм белый еще внутри Советской России соединяется с национализмом красным (изводом национализма советского как русского ). Постепенно, шаг за шагом, вокруг газеты "Завтра" и ее литературного приложения "День литературы" объединяются националисты разных оттенков, представляющие разные националистические группы различных слоев общества. Литературная критика здесь играет роль изолятора и скрепляющего идеологического обруча, интерпретирующего культурные традиционные ценности как исключительно внутринациональные, а модернизацию и новаторство, постмодернистскую игру с традициями относя к опасному и даже смертельному для культуры разрушительному началу.
В националистическом дискурсе современной критики сосуществуют два направления. Первое – это "очистительное", строго разграничительное, положительно отличающее "свое" и разоблачающее всякое "чужое": примером данного дискурса являются тексты Вл. Бушина, Ст. Куняева (и многие иные в ведомом им журнале "Наш современник"). Другое направление – это направление, адаптирующее "чужих" к своим ценностям, игнорирующее особенности автора (или текста) и конъюнктурно использующее в своих целях того или иного "культурного героя" (предварительно "выпотрошив" его). По такой методе работает Владимир Бондаренко. В статьях, после газетных публикаций складываемых в книги, он освобождает того или иного автора от авторской объемности, ему (как идеологу) не нужного груза и препарирует оставшееся в своих целях и в своем контексте. Подобной операции у Бондаренко подвергаются поэты еврейского происхождения и/или либеральных убеждений – от Иосифа Бродского до Ольги Седаковой. Но конъюнктурная широта, что разрешает себе главный редактор в газете "День литературы", недоступна для остальных авторов. Что можно Йове, нельзя корове, как шутят филологи-классики.
Другая литературная критика националистического дискурса, представленная в той же газете, разводит либералов (отрицательные примеры) и патриотов (примеры исключительно позитивные). В рубрике "Жизнь журналов" "Знамя" всегда будет представлено в черных тонах, публикации порицаются, а порицание приправлено натужной псевдоиронией; "Новый мир", за исключением идейно "близкого" газете Сергея Есина, – также ("примитивное голословное нытье на примитивные же темы. Талант живописца – и пропадает зря" – о рассказе Дм. Новикова); однако если речь заходит об авторах журнала "Москва", то в дело идут эпитеты немыслимые, зашкаливающие: "Сергею Цветкову <…> еще выше, глубже, мощнее дано проявить это нерасторжимое"; "Стихи Цветкова парадоксальны, первозданно чисты и поражают силой открытости"; "Изящно и светло-печально вылеплен…". Когда же автор доходит до публикаций "Нашего современника", он (а) просто теряет (от восторга) способность выражать свою мысль словами: ""Явление театра" Николая Пенькова ("Наш современник", № 10–11) станет, пожалуй, для многих явлением и самого Николая Пенькова".
Особенно наглядно победа комплимента над соображением проявляется в жанре литературного портрета.
Дискурс националистический – это лексика и синтаксис восторженно-образной речи, подменяющей собою хоть какую-нибудь, слабую попытку анализа. Положительные моменты: 1) русское, непременно из глубинки, происхождение "портретируемого"; 2) партийная принадлежность и партийное образование, 3) религиозность; 4) народность; 5) прямая ненависть к "другим".
Так, Леонид Ханбеков пишет "о судьбе и поэзии Юрия Ключникова. К 75-летию", следуя вышеуказанным пунктам: 1) "сибиряк", разговор о котором начинается издали, с велеречивого зачина ("Сколько ни живи на свете, все будешь открывать неведомое тебе ранее – яркое, солнечное, или горькое, трагичное; пропитанное озоном жизнелюбия…"; 2) "Учился в Москве, в Высшей партийной школе"; 3) получил обвинение в "религиозном идеализме"; 4) "…отчетливее других слышит он едва сдерживаемый вековой привычкой к долготерпению гул народного гнева"; 5) "Евтушенко Жэ, при всех режимах // Вертевшийся, как вошь на гребешке".
По той же схеме изготовлен и критический портрет курского поэта Ю. Асмолова бывшим главным редактором журнала "Наш современник" Сергеем Викуловым. Внутри текста помещена крупная фотография-портрет – но не портретируемого, как следовало ожидать, а автора статьи: в националистическом дискурсе, как в патриархальном обществе, особое значение и смысл имеет иерархия, по которой Викулов важнее и главнее своего "героя". Посему и заслужил фотографию.
Националистический дискурс игнорирует сущность поэзии, равнодушен к поэтике, подменяемой чистой идеологией: "После разгрома Советского Союза Россия стала "суверенной", "независимой"". Обыватели утешились. Но не улеглась тревога за судьбу Отечества в душе поэта: ""Я вижу: новые тевтоны / на Русь мою идут в поход. / Разбиты первые заслоны / И наступает наш черед". <…> Ю. Асмолов – не просто талантливый поэт. Он – поэт-гражданин!". Обязательна в литературно-критическом (идеологическом) националистическом дискурсе и антизападная составляющая: "Но жить с оглядкою на Сэма?! / Ужель нас эта ждет судьба?".
Процитировав "патриотические" стихи, критик говорит от лица народа, узурпирует его мнение ("критик"-народ): "Народ страшится такой судьбы <…>". Главное, что подчеркивает "критик" в "поэте-патриоте", – это "положительное качество народности: "Грубо, конечно. По-мужицки. <…> Я радуюсь появлению в русской поэзии еще одного талантливого поэта, главным содержанием поэзии которого является народная жизнь, а главным чувством – любовь к народу…"". Провинциальное агрессивно подчеркивается как единственно подлинное: "свои", русские противопоставляются "чужим", но "врагам", "русофобам": "О провинциальной России враги ее, русофобы, говорят: лапотная Россия. Патриоты: глубинная Россия. Я бы добавил: коренная, подлинная Россия – главная кладовая русского языка, высокая башня русского национального характера, еще не облетевший сад русской национальной культуры".
В аналогичном дискурсе выполнен и восторженный портрет одиозного прозаика Ивана Шевцова в журнале "Молодая гвардия". Националистический дискурс реанимирует ресурс советского литературного новояза: "ветеран… из славной плеяды", "запас жизненных впечатлений", "из породы неистощимых", "подлинные патриоты – истинные творцы". Советский дискурс скрещивается с националистическим, рождая фразеологических мутантов: "Крепко угнездились агенты влияния либерально-западнического толка", "трезво мыслящие партийные чиновники", "свора прикормленных щелкоперов-борзописцев", "в смутное "демократическое" десятилетие он не складывает оружия", "агенты влияния, засевшие в верхних эшелонах власти, показали свои зубы, обнажили длинные когти". Литературно-критическая территория используется в целях идеологической агитации и пропаганды: "кремлевские власти совершили акт беспрецедентного национального предательства".
В националистическом дискурсе оппозиция определяет структуру высказывания, высокопарные образы и сравнения подменяют анализ поэтики, а комментированный пересказ идеологического содержания предваряет пропагандистский вывод.