Слова "assez mauvaises" <"довольно непривлекательные"> - явно дипломатический ход, поскольку между Осиповыми и Пушкиным существовала сердечная дружба, не говоря о любовных отношениях.
С этим письмом небезынтересно сопоставить письмо, полученное Пушкиным несколько ранее из Александрии близ Белой Церкви, имения Воронцовых, от Александра Раевского, написанное 21 авг. 1824 г.: он оставил Одессу дней через десять после отъезда Пушкина в Михайловское. Имя пушкинской героини - "Татьяна" - условно обозначало Елизавету Воронцову.
"Je remets à une autre lettre le plaisir de vous parler des faits et gestes de nos belles compatriotes; présentement je vous parlerai de Tatiana. Elle a pris une vive part à votre malheur, elle me charge de vous le dire, c'est de son aveu que je vous l'écris, son âme douce et bonne n'a vu dans le moment que l'injustice dont vous étiez la victime; elle me l'a exprimé avec la sensibilité et la grâce du caractère de Tatiana".
<"Откладываю до другого письма удовольствие рассказать вам о происшествиях и черточках из жизни наших прекрасных соотечественниц; а сейчас расскажу вам о Татьяне. Она приняла живейшее участие в вашем несчастии; она поручила мне сказать всем об этом, я пишу вам с ее согласия, ее нежная и добрая душа видит лишь несправедливость, жертвой которой вы стали; она выразила мне это со всей чувствительностью и грацией, свойственными характеру Татьяны">.
Письмо Татьяны, несомненно, должно было быть известно Раевскому, и, таким образом, написано до отъезда Пушкина из Одессы.
Имеется еще и четвертая претендентка, согласно некоему Д. Дарскому, версия которого обсуждалась и была отвергнута темным холодным вечером в Москве 21 дек. 1922 г. Обществом любителей российской словесности, героически заседавшим посреди мрака и холода ленинского режима. Дарский считал ножки XXXI и XXXIII строф принадлежащими "компаньонке" ("dame de compagnie") двух барышень Раевских, вышеупомянутой татарке Анне Ивановне (фамилия неизвестна).
Мое окончательное мнение таково: если пара ножек, воспетых в XXXIII строфе и принадлежит конкретному лицу, то одна из них должна быть присуждена Екатерине Раевской, а другая - Елизавете Воронцовой. Другими словами, крымские впечатления августа 1820 г. и порожденные ими стихи (написанные, предположительно, 16 апр. 1822 г.) были превращены на второй неделе июня 1824 г. в строфу "Онегина", отразившую одесский роман.
Кстати, подобные забавы на морском берегу были в то время модным развлечением. "Одним из первых наслаждений, которое я испытал, - пишет Шатобриан в 1846 г. ("Замогильные записки" под ред. Мориса Левайяна [Париж, 1948], ч. 1, кн. 1, гл. 7), - было противоборство со штормящим морем, игра с волнами, которые то отступали передо мной, то устремлялись за мной на берег".
Бегущим бурной чередою / С любовью лечь к ее ногам.Читатель, знающий русский язык, заметит здесь великолепное сочетание звукоподражательных аллитераций.
Ср.: Бен Джонсон, "Рифмоплет", IV, VI (расставание Юлии с Овидием):
…Я на коленях пред тобой в любви смиренной
Целую счастливый песок, целующий твои ножки.
Ср.: Томас Мур, "Любовь ангелов", строки 1697–1702:
Он девы стан увидел нежный,
Где розовел песок прибрежный,
Где вал воды, устал и слаб,К стопам чудесным припадает -
Владыкам так Востока раб
Приносит дар - и умирает!<Пер. А. Шараповой>.
(Я обнаружил, что эти строки цитируются в рецензии на "Любовь ангелов" Мура и "Небо и землю" Байрона в "Эдинбургском обозрении", XXXVIII [февраль 1823 г.], 38; на с. 31 говорится, что поэзия Байрона - "порой смертоносный анчар" ["Antiaris toxicaria", Лешено де Ла Тур, 1810]. Довольно любопытно, что парафраза строк "exhausted slaves / Lay down the far-brought gift, and die" <"Владыкам так Востока раб / Приносит дар - и умирает!"> имеет место в предпоследней строфе пушкинского стихотворения "Анчар". См. коммент. к строфе L, 10–11).
Упоминаниями о волнах, целующих ноги, изобилует английская поэзия; приведем еще один пример. В байроновском восторженном описании (1816) Кларан в "Чайльд-Гарольде" (III, С: "Кларан! Любовь божественной стопой тебя прошла"), где Бессмертная Любовь странным образом отождествляется с чувствами Юлии и Сен-Пре у Руссо, оставшимися после них на возвышенностях Швейцарии, есть строки (CI, 5–6):
…струи рвутся вниз,
Ей ноги лобызая с тихим пеньем.<Пер. В. Фишера>.
Ножки и волны соединяются также у Ламартина в "Озере" (сентябрь 1817 г.):
Ainsi le vent jetait d'écume de tes ondes
Sur ses pieds adorés
<И ветр бушующий нам ноги орошал
Летучей влагой легкой пены.Пер. М. Вронченко>,
у Гюго в "Печали Олимпио" (1837):
D'autres femmes viendront, baigneuses indiscretes,
Troubler le flot sacré qu'ont touché tes pieds nus!
<Другие женщины придут к воде журчащей,
Которая тогда касалась ног твоих.Пер. Н. Зиминой>.
*
Как известно русским комментаторам, литературная реминисценция здесь (оборачивающаяся, как мне представляется, одной из намеренных литературных пародий, несколько примеров которых в "ЕО" являют собой первые четверостишия некоторых строф) - из "Душеньки":
Гонясь за нею, волны там
Толкают в ревности друг друга,
Чтоб, вырвавшись скорей из круга,
Смиренно пасть к ее ногам.
"Душенька" - большая, написанная ямбическими строками разной длины поэма, которую ее автор Ипполит Богданович (1743–1803) дорабатывал на протяжении нескольких изданий (1783–99) после того, как в 1778 г. появилась первая "книга" под названием "Душенькины похождения". Она написана во фривольной французской манере того времени по следам повести Лафонтена, о любви Психеи и Купидона. Ее легкие четырехстопники и блестящий юмор предвосхищают стихи молодого Пушкина. "Душенька" - важный этап в развитии русской поэзии; ее простодушные разговорные интонации оказали влияние также на непосредственных предшественников Пушкина - Карамзина, Батюшкова и Жуковского. Думаю, Грибоедов тоже отчасти обязан ей своим стилем. В свое время поэму переоценили, затем же недооценивали в глухие, начатые известным, но бездарным Виссарионом Белинским годы гражданственности в критике (см. также ком-мент. к главе Третьей, XXIX, 8).
Ср.: "L'onde, pour [Vénus] toucher, à longs flots s'entre-pousse / Et d'une égale ardeur chaque flot à son tour / S'en vient baiser les pieds de la mère d'Amour" <"Морской прилив, чтобы коснуться [Венеры], перекатывается большими волнами, / И с равным рвением каждая волна / Стремится поцеловать ноги матери Амура">, - последние строки второй стихотворной интерлюдии книги первой "Любви Психеи и Купидона" (1669) Жана де Лафонтена (1621–95), заимствовавшего "conduit" <"построение"> и "фабулу" из французского перевода "Метаморфоз", известных также как "Золотой осел" (кн. IV–VI) Люция Апулея (р. ок. 123 г. н. э.), бурлеск которого он смягчил "badineries galantes" <"галантными шалостями"> и прозаическим здравым смыслом, столь дорогим его веку "bienséance", "goût" и "raison" <"приличия", "вкуса"… "разума"> - этой бесплодной троицы. (Написав свой комментарий, я заметил, что Г. Лозинский кратко пишет о том же в своих комментариях к парижскому изданию "ЕО" 1937 г.).
Тема, которую использовали Лафонтен и Богданович, представляет собой аллегорический эпизод о Психее и ее возлюбленном - сыне Венеры, Купидоне из кн. IV–VI "Метаморфоз" (в 11 кн.). В кн. IV этого слабого романа есть небольшая сцена, где ласковые волны устремляются к Венере, которая касается их розовыми ступнями, поднимаясь в свою морскую колесницу среди плещущихся тритонов и наяд.
Как я желал тогда с волнами / Коснуться милых ног устами!<"Comme je désirais alors avec les vagues effleurer ses chers pieds de mes lèvres!">
В компилятивной романизированной биографии, банальной и изобилующей ошибками ("Pouchkine", в 2 т., Париж, 1946), Анри Труайя пишет по поводу этого эпизода (I, 240):
"Очарованный образом этой пятнадцатилетней девочки, играющей с волнами, Пушкин написал обращенное к ней сентиментальное стихотворение:
…Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами".
Странно, что княгиня Мария Волконская, цитирующая в своих французских мемуарах эти стихи по-русски, забыла, что это - отрывок из "ЕО" (глава Первая, XXXIII, 5–6); еще более странно, что этого не знает Труайя. Но то, что мисс Дейч, которая перевела "ЕО" на английский язык (1936), не узнала цитату и перевела строки, переложенные Труайя на французский, как:
Как счастливы были волны, ласкающие
Милые ножки, к которым я должен был бы прижаться губами
- совершенно непостижимо, если не увидеть в этом некую поэтическую справедливость, ибо мисс Дейч так отошла от оригинала и исказила XXXIII строфу главы Первой, что даже сама была не в состоянии отождествить ее с (слегка измененной) цитатой у Труайя. В ее "переводе" 1936 г. читаем:
Волны покрывали их поцелуями,
Мои губы завидовали их блаженству!
У других перелагателей:
Как желал я, подобно волнам,
Целовать ножки, которыми восхищался!- Буквалист подполковник Сполдинг.
И те дорогие ножки возбудили мое желание
Целовать их, подобно набегающим волнам!- Нарушитель правил проф. Элтон
Ах, как это было бы славно,
Подобно волнам, целовать ее ножки.- Беспомощная мисс Рэдин.
милых ног[род. пад.]. Коль скоро так много было сказано о том, кому они принадлежали, я должен остановиться еще на некоторых обстоятельствах дела.
В необычайных, одних из лучших строках, которые Пушкин добавил в 1824 г., спустя четыре года после публикации, к началу "Руслана и Людмилы" -
Там лес и дол видений полны,
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой
- из этих волн рождаются и чредой выходят из ясных вод тридцать прекрасных витязей. Здесь, в строфах XXX–XXXIV главы Первой "ЕО" еще звучит отголосок театрального волшебства из предыдущего отступления (XVIII–XX) и Истомина (XX, 8–14) еще танцует перед внутренним взором читателя, а он уже становится свидетелем другого чудесного спектакля - перекатывающиеся волшебные морские волны (XXXIII) и возникающие призрачные женщины, разглядеть у которых можно лишь нежные ножки.
Среди исследователей прототипов существует тенденция искать одну обладательницу Таинственных Ножек. На самом деле, Пушкин на протяжении строф XXX–XXXIV имеет в виду нескольких и подтверждает это в главе Пятой, XL, 7, вспоминая об отступлении в главе Первой по поводу "ножек мне знакомых дам":
A. Дама из строфы XXXI, воспитанная в восточной роскоши, никогда не жила на севере России; ее наш поэт любил в начале своих южных странствий.
Б. Обобщенный и частично совпадающий с другими образ дамы из строфы XXXII, называемый "Эльвиной" (поэтический синоним "Мальвины", "Эльвиры" и "Эльмины") и представленный в разных обстоятельствах и положениях.
B. Дама на берегу моря: строфа XXXIII.
Г. Дама, с которой поэт совершал конные прогулки (возможно, в Кишиневе или Каменке): строфа XXXIV.
Итого - четыре, по крайней мере, персоны, предположительное или возможное существование которых в "реальной жизни" нимало не интересно.
Кипящей младости моей.Широко распространенное французское клише, русский вариант которого раздражающе часто возникает в стихах Пушкина и поэтов его плеяды. Это - "страстная юность" римских поэтов.
См.: Вольтер, "Изложение Экклезиаста" (написано в 1756 г., опубл. в 1759 г.), строка I: "В моей кипящей молодости..", или у Монтеня, "Опыты", кн. III, гл. 5 "О стихах Вергилия" (написано в 1586 г., опубл. в 1588 г.): "Эта зеленая и кипящая молодость…"
Армид.Определение "Армиды" во французском лексиконе: "Nom donné par autonomase à une femme qui réunit l'art de séduite à la beaté et aux grâces" <"Имя женщины, сочетающей искусство обольщения с красотой и грацией">.
Чувственные образы строк 8–12 легко прослеживаются во французском переводе "Освобожденного Иерусалима" Тассо (1581):
"Armide… est couchée sur le gazon; Renaud est couché dans ses bras. Son voile ne couvre plus l'albâtre de son sein… elle languit d'amour: sur ses joues enflammées brille une sueur voluptueuse qui l'embellit encore"
<пер. князя Шарля Франсуа Лебрена, [1774], XVI>
<Армида и Ринальд на мшистом ложе
Друг друга обнимают полулежа.
Играет прядями ее волос
Прохладный ветер, грудь едва прикрыта,
Чело овеяно крылами грез,
Блистают под испариной ланиты.<Пер. О. Румера>.
XXXIV
Мнѣ памятно другое время:
Въ завѣтныхъ иногда мечтахъ
Держу я счастливое стремя,
И ножку чувствую въ рукахъ;
Опять кипитъ воображенье,
Опять ея прикосновенье
Зажгло въ увядшемъ сердцѣ кровь,
Опять тоска, опять любовь...
Но полно прославлять надменныхъ
Болтливой лирою своей:
Онѣ не стоятъ ни страстей,
Ни пѣсенъ, ими вдохновенныхъ;
Слова и взоръ волшебницъ сихъ
Обманчивы какъ ножки ихъ.
тоска.Ни одно слово в английском не передает всех оттенков слова "тоска". В его наибольшей глубине и болезненности - это чувство большого духовного страдания без какой-либо особой причины. На менее болезненном уровне - неясная боль души, страстное желание в отсутствии объекта желания, болезненное томление, смутное беспокойство, умственные страдания, сильное стремление. В отдельных случаях это может быть желание кого-либо или чего-либо определенного, ностальгия, любовное томление. На низшем уровне тоска переходит в апатию, скуку (см. также коммент. к главе Третьей, VII, 10).
надменных.Хотя буквально это означает "гордых" или "высокомерных", слово определенно является стилистической имитацией французских "imhumaines" <"бесчеловечные">, "beautés inhumaines" <"безжалостные красавицы">, "жестокие красавицы", так часто встречающихся в мадригалах восемнадцатого века.
Томашевский (Акад. 1937, с. 262) говорит, что эти две строки находятся в тетради 2366, л. 34 об.
Обманчивы.Можно было бы соблазниться употребить формулу "фальшива как красавица", но в значении "фальшивы" в этом контексте стояло бы слово "изменчивы". Более того, переводчику следует иметь в виду, что "обман" в действительности относится к невыполнению физических обещаний (см. XXXII), - немного тайной похотливости, с которой поэт действует здесь в лучших традициях своих французских образцов.
В черновике (2369, л. 14 об.) строфа XXXII вдет за той, что теперь XXXIV, которая следует за XXXI.
XXXV
Что жъ мой Онѣгинъ? Полусонный
Въ постелю съ бала ѣдетъ онъ:
А Петербургъ неугомонный
Ужъ барабаномъ пробуждёнъ.
Встаетъ купецъ, идетъ разнощикъ,
На биржу тянется извощикъ,
Съ кувшиномъ Охтенка спѣшитъ,
Подъ ней снѣгъ утренній хруститъ.
Проснулся утра шумъ пріятный,
Открыты ставни, трубный дымъ
Столбомъ восходитъ голубымъ,
И хлѣбникъ, Нѣмецъ акуратный,
Въ бумажномъ колпакѣ, не разъ
Ужъ отворялъ свой васисдасъ.
Что ж мой Онегин?Ср. у Байрона в "Беппо", XXI: "Но ближе к повести моей", и в "Чайльд-Гарольде", II, 16: "Но где ж Гарольд?"
В постелю."Третьего дня был бал у К***, - пишет молодая особа в "романе в письмах", который Пушкин начал в 1829 г. (экспериментируя с архаической формой). - Танцовали до пяти часов". Онегин остается даже дольше.
А Петербург неугомонный / Уж барабаном пробужден.Отметьте великолепное, чисто пушкинское согласование двух строк с двойным скольжением и с замечательными аллитерациями, которые связаны с повтором ударных и безударных "у" и "бу" и со взаимодействием "о" и "н"… Это был неутомимый город с населением 377 800 человек.
Встает купец, идет разносчик.Мой вариант перевода этой строки - на грани ненавистной парафразы. Однако я не люблю фальшивого буквализма.
Охта.Восточная часть города, восточный берег Невы вдоль протянувшейся с юга на север территории, называемой по-фински Охта. Охтинская девушка несет молочный кувшин, под ногами "поет" снег (как говорит где-то Вальтер Скотт о скрипящем снеге).
Хотя эта реминисценция не пушкинская, любопытно сравнить петербургское утро Пушкина с утренним Лондоном в произведении Джона Гэя "Пустяки, или Искусство ходить по улицам Лондона" (1716), где есть молочница, записывающая мелом на дверях свой доход, "пергаментный грохот" барабана, разносчики, едущие экипажи, открывающиеся магазины и т. д.
Проснулся утра шум приятный.Аналогичная строка есть в "Полтаве" (1828), песнь II, строка 318: "раздался утра шум игривый". Ср. эти эпитеты с эпитетами английских поэтов, например, Милтона - "деловой гул людей" и Джона Дайера - "шум делового человека".