Вообще говоря, русское слово "шум" предполагает более длительное и однообразное воздействие, нежели английское. Оно означает также отзвук отдаленный и смутный. Это даже скорее гул, чем гам. Все его формы - "шум" (сущ.), "шумный" (прилаг.), "шумящий" (причаст.), "шуметь" (гл.) - великолепно звукоподражательны, чего лишены английские слова "шумный и шуметь". "Шум" обретает ряд оттенков в сочетании с разными подлежащими: "шум города", "шум лесов", "шумящий лес", "шумный ручей", "шумящее море", "глухой шум" и "шум прибоя на берегу" - "бурный рокот пустынного моря", как у Китса в "Эндимионе" (строка 121). "Шум" также может означать "суматоху", "крики" и т. д. Глагол "шуметь" очень слабо передается английскими словами (см. также ком-мент. к главе Первой, XXXVII, 2).
немец акуратный"Акуратный" или "аккуратный" - полонизм восемнадцатого века, означает больше, чем обычно подразумевается под словом "пунктуальный"; имеет дополнительные оттенки опрятности и методичности - добродетелей, не типичных для русских. Пушкин довольно цинично ожидает здесь грубого хохота с галерки, если судить по отрывку из его письма Гнедичу (13 мая 1823 г. из Кишинева в С.-Петербург), в котором он упоминает одноактную комедию в стихах "Нерешительный" (представленную впервые 20 июля 1820 г.) третьестепенного драматурга Николая Хмельницкого, переделавшего ее с французского (по-видимому, из "L'Irrésolu" <"Нерешительный"> Филиппа Нерико Детуша): "Я очень знаю меру понятия, вкуса и просвещения этой публики… Помню, что Хмельницкий читал мне однажды своего "Нерешительного"; услыша стих "И должно честь отдать, что немцы аккуратны", я сказал ему: вспомните мое слово, при этом стихе всё захлопает и захохочет. - А что тут острого, смешного? очень желал бы знать, сбылось ли мое предсказание".
В бумажном колпаке.Не только некоторые переводчики "ЕО", но и русские комментаторы поняли "бумажный" как "сделанный из бумаги". На самом деле, выражение "бумажный колпак" - попытка Пушкина передать французское "bonnet de coton" - домашний хлопчатобумажный головной убор. Слово "calpac", или "calpack", или "kalpak" в английских словарях связано с Востоком. Я использовал его, чтобы передать русское слово "колпак" в главе Пятой XVII, 4.
васисдасФранцузское слово (признанное Академией в 1798 г.) "vasistas", означающее небольшую форточку или фрамугу с подвижной заслонкой или решеткой; отсюда продавались булки; считается, что слово происходит от немецкого "Was ist das" <"Что это?"> (деривация столь же причудливая, как и у слова "haberdasher" <"галантерейщик"> якобы идущего от немецкого "habt ihr dass" <"возьмите это">); в народном французском встречается в форме "vagistas".
Пушкин колебался между написанием "Wass ist das" и "васисдас", сделав выбор в пользу второго в беловом автографе ("Рукописи", 1937).
Люпус в комментарии к своему переводу "ЕО" на немецкий (1899) замечает (с. 80), что расположенные в цокольном этаже магазины немецких булочников С.-Петербурга вместо нижнего оконного стекла имели медные пластины, которые по стуку покупателя опускались как маленький подъемный мост, образуя прилавок для торговли.
В "Альбоме Пушкинской юбилейной выставки" под ред. Л. Майкова и Б. Модзалевского (Москва, 1899) я обнаружил на листе 19 карикатуру - акварельный рисунок 1815 г., выполненный пушкинским школьным товарищем А. Илличевским; на рисунке (который находится теперь в Пушкинском Доме) группа лицеистов, с грубыми ужимками досаждает немецкому булочнику. Он, в полосатом домашнем колпаке, и его жена изображены в благородной ярости в своем окне первого этажа.
XXXVI
Но шумомъ бала утомленной,
И утро въ полночь обратя,
Спокойно спитъ въ тѣни блаженной
Забавъ и роскоши дитя.
Проснется за полдень, и снова
До утра жизнь его готова,
Однообразна и пестра,
И завтра тоже, что вчера.
Но былъ ли счастливъ мой Евгеній,
Свободный, въ цвѣтѣ лучшихъ лѣтъ,
Среди блистательныхъ побѣдъ,
Среди вседневныхъ наслажденій?
Вотще ли былъ онъ средь пировъ
Неостороженъ и здоровъ?
На этом кончается описание онегинского зимнего дня 1819 г.; прерываемое отступлениями, оно занимает в целом 13 строф (XV–XVII, XX–XXV XXVII–XXVIII, XXXV–XXXVI).
См. в биографии Якова Толстого, написанной Модзалевским ("Русская старина", XCIX [1899], 586–614; С [1899], 175–99), забавную параллель между описанием онегинского дня и четверостишиями Якова Толстого (лишенными какого бы то ни было таланта) - весьма архаичными ямбическими четырехстопниками с примесью журналистской бойкости, предвещающей сатиру середины века, - "Послание к петербургскому жителю" в толстовском собрании отвратительных стихов "Мое праздное время" ([май?], 1821), где есть следующие строки:
Проснувшись по утру с обедней
К полудню кончишь туалет;
Меж тем лежит уже в передней
Зазывный на вечер билет…
Спешишь, как будто приневолен,
Шагами мерить булевар…
Но час обеденный уж близок…
Пора в театр: туда к балету,
И вот, чрез пять минут…
Ты в ложах лорнируешь дам…
Домой заехавши, фигурке [ужасный германизм]
Своей ты придал лучший тон, -
И вот уж прыгаешь в мазурке…
С восходом солнца кончишь день…
На завтра ж снова, моды жертва,
Веселью в сретенье летишь,
И снова начинаешь то же…
Менее чем за три года до написания Пушкиным главы Первой этот Яков Толстой (1791–1867, военный человек и рифмоплет), которого поэт встречал на полулитературных вечерах в Петербурге (собрания вольнолюбивого общества "Зеленая лампа", неизменно упоминаемые, наряду с обедами "Арзамаса", любым историком литературы, хотя они не имеют ни малейшего значения для развития пушкинского таланта; группа, однако, всегда впечатляет историков литературы), простодушно просил Пушкина в стихотворном послании научить его избавиться от немецких ритмов и писать столь же изящно, как автор "Руслана". Может показаться, что Пушкин в главе Первой умышленно продемонстрировал несчастному рифмоплету развитие его же темы.
*
Ср. "Мнение о реформе, в частности, игорных клубов" Члена Парламента (1784, цитируется Эндрю Штейнмецом в "Расписании игр" [Лондон, 1870,] I, 116) в отношении дня юного лондонского "модника": "Он встает, чтобы только хватило времени на прогулку верхом в Кенсингтон-Гарденз; возвращается переодеться, поздно обедает, затем посещает вечера картежников, как делал это и вечером накануне… Таким мы находим современный модный стиль жизни от высшего чина до младшего офицера в гвардии". (Ср. также глава Вторая, XXX 13–14).
Работа В. Резанова "К вопросу о влиянии Вольтера на Пушкина" подвигла меня заглянуть в сатиру Вольтера "Светский человек" (1736), изображающую "теченье дней порядочного человека" (строка 64) и содержащую подобные онегинским строки (65–66, 89, 91, 99, 105–07):
Entrez chez lui; la foule des beaux arts,
Enfants du goût, se montre à vos regards…
Il court au bain…
…il vole au rendez-vous…
Il va siffler quelque opéra nouveau…
Le vin d'Aï, dont la mousse pressée,
De la bouteille avec force élancée
Comme un éclair fait voler son bouchon…
<Войдите к нему; собрание изящных искусств,
Детищ вкуса, демонстрируют себя вашим взорам…
Он спешит гулять…
…он летит на свидание…
Он готов освистать некую новую оперу…
Вино Аи, пена которого
Со стремительной силой, как молния,
Заставляет пробку лететь прочь из бутылки… >.
(См. также коммент. к главе Первой, XXIII, 5–8).
В томе XIV (1785) Полного собрания сочинений Вольтера (1785–89) этот "Светский человек" (с. 103–26) состоит из "Уведомления издателей", самого текста (с. 111–15), написанного отвратительно скучными стихами, как все стихи Вольтера, нескольких любопытных примечаний к нему (включая знаменитое объяснение бегства автора в Сан-Суси); двух писем; "Защиты светского человека, или Апологии роскоши" и заключительного скверного "Об умении жить".
И завтра то же, что вчера.Ср.: Лабрюйер, "Характеры" (1688): "Завтра он [Нарцисс] будет делать то, что делает сегодня, что делал вчера" (описание дня молодого человека, "О столице", § 12) <пер. Ю. Корнеева и Э. Линецкой>.
XXXVII
Нѣтъ: рано чувства въ немъ остыли;
Ему наскучилъ свѣта шумъ;
Красавицы не долго были
Предметъ его привычныхъ думъ:
Измѣны утомить успѣли;
Друзья и дружба надоѣли,
Затѣмъ, что не всегда же могъ
Beef-steaks и Стразбургскій пирогъ
Шампанской обливать бутылкой
И сыпать острыя слова,
Когда болѣла голова:
И хоть онъ былъ повѣса пылкой,
Но разлюбилъ онъ наконецъ
И брань, и саблю, и свинецъ.
света шум.Старое французское клише "le bruit, le tumulte, le fracas du monde" - канонизированный отголосок Рима и его поэтов. Я прибегнул в переводе к английским формулам, например, Байрона "Веселый жизни шум" ("Дон Жуан", XIII, XII, 4). "Света шум" отличается от настоящего шума и гула городской жизни, описанных в предшествующей строфе (см. мои коммент. к XXXV, 9).
Ср.: Парни, "Goddam!" <"Черт возьми!"> (в четырех песнях, "par un French-Dog"), сочиненное в месяце Фримере (изморозный) XII года (октябрь - ноябрь 1804 г.), песнь I:
Le Gnome Spleen, noir enfant de la Terre
Dont le pouvoir asservit l'Angleterre,
.....................................................
…le sanglant rost-beef,
Les froids bons mots…
.....................................................
Le jus d'Aï…
Et ces messieurs, ivres des vins de France,
Hurlent un toast à la mort des Français.
<Гном Сплин, черное дитя Земли,
Силой своей покоривший Англию
..................................................
…кровавый ростбиф,
холодные остроты…
..................................................
Вино Аи…
И эти господа, опьяненные винами Франции,
Горланят тост за смерть французов>.
О "сплине" см. коммент. к следующей строфе.
Beef-steaks.Европейский бифштекс - обычно небольшой, толстый, темный, румяный, сочный, мягкий, специально отрезанный от филейной части кусок мяса с изрядной кромкой янтарного жира с отрезанной стороны. Он мало - если вообще - похож на наш американский "стейк" - безвкусное мясо трудившейся без устали скотины. Ближе к этому - "filet mignon" <"бифштекс из вырезки">.
Пушкин написал слово латинскими буквами, но оно давно было русифицировано (см., например, "Сын Отечества", 1814, с. 128) как "бифстекс", единственное число; позднее, под немецким влиянием, стало "бифштексом". Обслуживание в ресторане при Пушкине стоило четверть рубля, в то время как годовая подписка на еженедельный журнал обходилась в тридцать рублей.
Шампанской [вместо "Шампанского"] обливать бутылкой.Здесь я сохранил в переводе неудачную пушкинскую грамматику. Употреблено в смысле: "запивать шампанским".
В 1818 г., согласно Николаю Полевому ("Московский Телеграф", ч. 34, № 14 [1830], с. 229), из Франции было завезено 158 804 бутылки шампанского на сумму 1 228 579 рублей и 374 678 бутылок - в 1824 г.
брань, и саблю, и свинец.Эта строка раздражает своей неясностью. Что именно разлюбил Онегин? "Брань", подразумевающая собственно войну, может заставить предположить, что около 1815 г. Онегин, как многие другие щеголи его времени, был на действительной службе в армии; однако наиболее вероятно, что отсылка сделана к одному сражению, как следует из чтения рукописи; но (имея в виду дальнейшее поведение Онегина, глава Шестая) было бы крайне важно интерпретировать это в более ясных терминах дуэльного опыта Онегина.
"Саблю и свинец" - галлицизм: "le sabre et le plomb". Ирландец 1800-х годов сказал бы: "эфес и ствол".
Сэр Джоуна Баррингтон в "Очерках моего времени" (1827), II, 6–7, пишет: "Около 1777 г. "огнепожиратели" [дуэлянты] пользовались в Ирландии большой известностью. Ни один молодой человек не мог считать, что закончил свое образование до тех пор, пока не обменялся выстрелами с кем-либо из своих знакомых. Первыми двумя вопросами, которые всегда задавались в отношении респектабельности молодого человека… были "Какого он роду?" [и] "Он стрелялся?"" На с. 10–14 этой книги даны двадцать семь правил рукописного кодекса чести, принятых в Клонмелле (см. также коммент. к главе Шестой, XXIX–XXX о дуэлях).
Пушкин упомянут как один из "благородных господ… приглашавших к себе для упражнения в любимом искусстве" известного бретёра О. Гризье, жившего в России во времена Николая I ("Заметки о [Огюстене] Гризье" Роже де Бовуара, в кн.: "Оружие и дуэль" А. Гризье, Париж, 1847).
XXXVIII
Недугъ, котораго причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный Англійскому сплину,
Короче: Русская хандра
Имъ овладѣла по немногу;
Онъ застрѣлиться, слава Богу,
Попробовать не захотѣлъ:
Но къ жизни вовсе охладѣлъ.
Какъ Child-Horald, угрюмый, томный
Въ гостиныхъ появлялся онъ;
Ни сплетни свѣта, ни бостонъ,
Ни милый взглядъ, ни вздохъ нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замѣчалъ онъ ничего.
Недуг, которого причину / Давно бы отыскать пора.Этой темой русские критики занимались с огромным рвением, поэтому за дюжину десятилетий накопилась масса самых скучных комментариев, которые когда-либо были известны цивилизованному человеку. Изобрели даже специальный термин для тоски Онегина ("онегинство"), тысячи страниц были посвящены ему как "типу" того или иного (т. е. "лишнего человека" или метафизического "денди" и т. д.). Бродский (1950), стоя на демагогической трибуне, доставшейся ему, спустя столетие, от Белинского, Герцена и других, провозгласил, что причина "болезни" Онегина - "деспотический строй" царской России.
Так характер, заимствованный из книг, но блистательно преображенный фантазией великого поэта (для которого жизнь и книга были одно), помещенный им в блистательно воссозданное окружение и обыгранный в целом ряде творческих образцов - лирических воплощений, гениальных чудачеств, литературных пародий и т. д., - оказался истолкован русскими педантами как социологический и исторический феномен, типичный для эпохи Александра I (увы, это стремление вульгаризировать и свести к общему месту уникальную фантазию гения имеет своих защитников и в Соединенных Штатах).
английскому сплину(см. также "roast-beaf" в XVI, 9 и "beef-steaks" в строфе XXXVII, 8). Диета, которую прописывает Пушкин Онегину, благоприятствует унынию последнего; я думаю, что здесь вполне допустимо предположить реминисценцию, восходящую к карамзинским "Письмам русского путешественника", где - в письме из Лондона, не датированном точно, но относящемся к лету 1790 г., - звучит следующая (впрочем, далеко не оригинальная) мысль:
"Рост-биф, биф стекс есть их [англичан] обыкновенная пища. От того густеет в них кровь; от того делаются они флегматиками, меланхоликами, несносными для самих себя, и нередко самоубийцами. К сей физической причине их сплина…".
Хандра,"chondria", и сплин, "hyp", являются примерами отчетливого различия, которое наблюдается при лингвистическом изучении двух народов, одинаково известных своим пристрастием к апатии: английского, выбравшего "hypo", и русского - с его склонностью к "chondria". Конечно, в ипохондрии нет ничего специфически локального или обусловленного конкретным периодом времени (если понимать это слово в изначальном широком смысле, исключая, скажем, характерного для Америки понимания воображаемой болезни). "Spleen" ("тоска") в Англии и "ennui" <"скука"> во Франции вошли в моду приблизительно в середине семнадцатого века, и в течение всего следующего столетия французские владельцы гостиниц и обитатели швейцарских гор продолжали умолять тоскующих англичан не совершать в их заведениях или в их пропастях самоубийств - к такой решительной мере отнюдь не вела местная и протекающая в более легкой форме скука. Сама по себе эта тема, даже если мы строго ограничимся только литературными явлениями, уже слишком надоела, чтобы долго рассуждать о ней в настоящих комментариях; но несколько примеров необходимо привести для доказательства того, что скука в начале 1820-х годов была модным клише при описании характера, с которым Пушкин мог позабавиться между делом, балансируя на грани пародии и прививая западноевропейские шаблоны на девственную русскую почву. Французская литература восемнадцатого и начала девятнадцатого столетий полна беспокойных молодых людей, страдающих от тоски, - удобный способ побудить своего героя к постоянному передвижению. Байрон сделал этот образ еще более захватывающим; Рене, Адольфу, Оберману и их коллегам по страданию была перелита демоническая кровь.
В различных книгах, просмотренных в связи с "Онегиным", я обнаружил следующих авторов, обращавшихся к теме этого комментария.
Вольтер в своей "Орлеанской девственнице" (1755), VIII: "[Сир Кристоф Арондель, с душою надменной и холодной] Британец истинный, не знал он сам, / Зачем скитается… Теперь он путешествовал, скучая. Любовница была с ним молодая [Леди Юдифь Розамор]…" <пер. Г. Адамовича, Н. Гумилева, Г. Иванова под ред. М. Лозинского> (между прочим, эти интонации столетие спустя любопытно отозвались в знаменитом упоминании Альфредом де Мюссе Байрона и "его Гвиччиоли", - зарифмованной с lui). В вольтеровой "Гражданской войне в Женеве", III (1767) есть похожий джентльмен, "милорд Абингтон", который "путешествовал [по Швейцарии], вконец измученный тоской, / Только чтобы избавиться от нее; / Чтобы смягчить свою печаль, / Он возил с собой трех гончих, пунш и свою любовницу".