Было бы, однако, напрасно искать в этих книгах источник пушкинского эпиграфа из Бёрка. Я возвожу его к "Общим и частным мыслям об оскудении, впервые представленным достопочтенному Уильяму Питту в месяце ноябре 1795 года". Фрагмент, в котором встречаются эти строки (курсив мой), гласит: "Если стоимость зерна не компенсирует стоимости труда… следует ожидать настоящего разорения сельского хозяйства. Ничто так не вредит точности суждения, как грубая, неразборчивая классификация, не учитывающая свойств предмета. Увеличьте уровень заработной платы, говорят те, кто определяет..". Я не представляю себе Пушкина, который, не зная английского (и будучи так же равнодушен к насекомым-паразитам в Англии, как к кузнечикам в России), читал бы сочинение сквайра Бёрка о репе и горохе. Можно предположить, что он нашел цитату в чьих-то выписках и, возможно, намеревался воспользоваться ею с целью намекнуть на тех, кто не делает различий между автором и его героями - мысль, которая повторяется в главе Первой, LVI, где Пушкин стремится отметить отличие автора от протагониста во избежание обвинений в подражании Байрону, изобразившему в своих героях себя. Следует заметить, что Байрон, по свидетельству его биографов, получал удовольствие, посылая (из Венеции) дискредитирующие заметки о себе в парижские и венские газеты в надежде, что британская пресса может их перепечатать; он был прозван (герцогом де Брольи) "un fanfaron du vice" <"бахвалом порока">, а это возвращает нас к эпиграфу романа.
Посвящение
Не мысля гордый свѣтъ забавить,
Вниманье дружбы возлюбя,
Хотѣлъ бы я тебѣ представить
Залогъ достойнѣе тебя,
Достойнѣе души прекрасной,
Святоисполненной мечты,
Поэзіи живой и ясной,
Высокихъ думъ и простоты;
Но такъ и быть - рукой пристрастной
Прими собранье пестрыхъ главъ,
Полу-смѣшныхъ, полу-печальныхъ,
Простонародныхъ, идеальныхъ,
Небрежный плодъ моихъ забавъ,
Безсонницъ, легкихъ вдохновеній,
Незрѣлыхъ и увядшихъ лѣтъ,
Ума холодныхъ наблюденій
И сердца горестныхъ замѣтъ.
Порядок рифм: ababececdiidofof (здесь и далее гласные буквы означают женские рифмы). Размер: четырехстопный ямб. История публикации Посвящения (написано 29 дек. 1827 г., после выхода в свет трех глав "ЕО" и окончания шести) довольна любопытна.
Первое издание главы Первой (печатание окончено 7 февр. 1825 г., в продажу поступило девять дней спустя) было посвящено Пушкиным брату Льву ("Посвящено брату Льву Сергеевичу Пушкину"). Лев Пушкин (1805–52), покидая Михайловское в первую неделю ноября 1824 г., взял копию главы Первой в С.–Петербург, чтобы напечатать ее там при содействии Плетнева (см. ниже). Лев Пушкин с увлечением занимался литературными делами поэта; но он был беспечен в денежных делах, и, хуже того, распространял рукописи стихов своего брата, декламируя их в обществе и позволяя поклонникам их переписывать. У него была великолепная память и художественное чутье. Летом 1825 г. Михайловский затворник начал ворчать и взорвался следующей весной. Баратынский делал все, что мог, чтобы оправдать "Левушку" (уменьшительное от "Лев"), но отношения Пушкина со своим беспутным младшим братом навсегда утратили первоначальную теплоту.
Гораздо более внимательным другом был Петр Плетнев (1792–1862), тихий ученый, исступленно преданный таланту и поэзии. В 1820-е годы он преподавал историю и литературу девицам и кадетам в различных учебных заведениях; в 1826 г. давал уроки в Зимнем дворце; с 1832 г. стал профессором русской словесности в Петербургском университете, а с 1840 г. - его ректором.
В конце октября 1824 г. Пушкин писал Плетневу из Михайловского в Петербург; в черновике этого письма (тетрадь 2370, л. 34) читаем:
"Ты издал дядю моего:
Творец Опасного соседа
Достоин очень был того,
Хотя покойная Беседа
И не жалела <? > лик его…
Теперь издай [меня], приятель,
[Плоды] пустых моих трудов,
Но ради Феба, мой Плетнев,
Когда ты будешь свой издатель?Беспечно и радостно полагаюсь на тебя в отношении моего Онегина! - Созови мой Ареопаг, ты, Ж<уковский>, Гнед<ич> и Дельвиг - от вас [четверых] ожидаю суда и с покорн<остью> при<му> его решение. Жалею, что нет между ва<ми> Бара<тынского>, говорят, он пишет [поэму]".
Первым в этом коротком стихотворении (четырехстопный ямб) упомянут Василий Пушкин (второстепенный поэт, 1767–1830), дядя Александра Пушкина со стороны отца. Его лучшее творение - названная здесь сатирическая поэма "Опасный сосед" (1811), герою которой Буянов у - человеку с сомнительной репутацией, предстояло появиться в "ЕО" (см. коммент. к главе Пятой, XXVI, 9 и XXXIX, 12) в качестве "двоюродного брата" нашего поэта и первого претендента на руку Татьяны (глава Седьмая, XXVI, 2). Далее упоминается литературная вражда между "новыми", или "западниками" (группа "Арзамас"), и "архаистами", или славянизирующими (группа "Беседа"), - вражда, которая, по существу, никак не сказалась на ходе русской словесности, но обнаружила отталкивающие вкусы с обеих сторон (см. коммент. к главе Восьмой, XIV, 13). Плетнев содействовал изданию стихов Василия Пушкина ("Стихотворения", С.-Петербург, 1822), конечно, без "Опасного соседа".
Участие Плетнева проявилось следующим образом: в 1821 г. Вяземский в письме из подмосковного имения к своему петербургскому корреспонденту Александру Тургеневу просил его устроить по подписке издание стихов Василия Пушкина. Тургенев медлил, говоря (1 нояб. 1821 г), что ему "некогда садить цветы в нашей литературе. Надобно вырывать терние, да не и оттуда", и передал это дело Плетневу. Плетнев получил за свои усилия пятьсот рублей, но лишь к концу апреля 1822 г. (промедление, которое чуть не свело с ума бедного Василия Пушкина) было собрано достаточное число подписчиков - главным образом, благодаря дружеской помощи Вяземского, - чтобы начать печатание книги. Я не мог обнаружить, какие финансовые отношения были у Плетнева с Александром Пушкиным, однако он с искренним воодушевлением и бескорыстно взялся за публикацию главы Первой "ЕО", восторженно называя ее в письме к автору от 22 янв. 1825 г. "карманным зеркалом петербургской молодежи".
Пушкинисты обвиняют Плетнева, что он плохо держал корректуру и недостаточно сделал для посмертной славы Пушкина. Тем не менее, он был первым биографом поэта ("Современник", X [1838]).
Посвящение впервые появилось в отдельном издании (ок. 1 февр. 1828 г.) глав Четвертой и Пятой, было адресовано "Петру Александровичу Плетневу" и имело дату "29 декабря 1827". Хотя оно предваряет только эти две главы, содержание его подразумевает все пять глав. Дружба, побудившая сделать такое посвящение, похоже, оставалась безоблачной даже после того, как прошел ее первый пыл, и есть все основания полагать, что Пушкин делал все от него зависящее, чтобы загладить свою вину перед Плетневым (см. ниже); но вообще говоря, посвящения имеют свойства становиться в тягость всем, кто имеет к ним отношение. В первом полном издании "ЕО" (23 марта 1833 г.) посвящение было перенесено - столь безжалостно - в конец книги (с. 268–69), в примечания, а в примеч. 23 говорилось: "Четвертая и пятая главы вышли в свет с следующим посвящением"… (далее было перепечатано посвящение). Затем, после временного пребывания в этом чистилище, посвящение вновь переместилось в начало романа, где заняло две ненумерованные страницы (VII и VIII) перед первой страницей второго полного и последнего прижизненного издания в шестнадцатую долю листа (январь 1837 г.) без каких-либо упоминаний Плетнева. Его злоключения на этом не кончились. Как мы можем судить по редкому экземпляру 1837 г., хранящемуся в Гарвардском университете (Bayard L. Kilgour, Jr., Collection, № 688, Houghton Library), в части тиража этого издания четвертый лист с Посвящением ошибочно помещен между с. 204 (которая оканчивается 9 строкой II строфы главы Седьмой) и с. 205.
Плетнев писал очень плохие стихи. В ужасной небольшой элегии - нескладной и жеманной, но в остальном безобидной, - которая появилась в журнале Александра Воейкова "Сын отечества" (VIII [1821]), Плетнев претендовал на выражение - от первого лица! - ностальгических чувств поэта Батюшкова (с которым лично не был знаком) в Риме. Тридцатичетырехлетний Константин Батюшков, незадолго перед тем вступивший в первую стадию психического расстройства, продолжавшегося еще тридцать четыре года вплоть до его смерти в 1855 г., оскорбился "элегией" гораздо сильнее, чем то случилось бы, будь он в здравом уме. Неудача, особенно огорчительная ввиду страстного восхищения Плетнева Батюшковым, была сурово оценена Пушкиным в его переписке. Он довольно резко упомянул о "бледеном как мертвец" слоге Плетнева в письме от 4 сент. 1822 г. Льву Пушкину, который "по ошибке" показал его доброму Плетневу. В ответ последний тотчас же направил Пушкину очень слабое, но весьма трогательное стихотворение (начинающееся "Я не сержусь на едкий твой упрек"), в котором выразил сомнение, сможет ли когда-либо он, Плетнев, сказать о своих друзьях-поэтах, с которыми его связывает "братство по искусству":
"Мне в славе их участие дано;
Я буду жить бессмертием мне милых".
Напрасно жду. С любовию моей
К поэзии, в душе с тоской глубокой,
Быть может, я под бурей грозных дней
Склонюсь к земле, как тополь одинокий.
Из Петербурга Плетнев послал свое стихотворение Пушкину в Кишинев осенью 1822 г., и Пушкин в ответном письме (декабрь?), от которого до нас дошел лишь черновик, приложил все усилия, чтобы утешить страдающего любителя муз и приписать свои "легкомысленные строки" о стиле Плетнева "так называемой хандре", которой он бывает подвержен. "Не подумай однако, - продолжает Пушкин в своем черновике, - что я не умею ценить неоспоримого твоего дарования… Когда я в совершенной памяти - твоя гармония, поэтическая точность, благородство выражений, стройность, чистота в отделке стихов пленяют меня, как поэзия моих любимцев".
Посвящение Пушкина всего лишь стихотворное продолжение этих сказанных из лучших побуждений, но льстивых слов - и на целых пятнадцать лет этот альбатрос повис на шее нашего поэта.
*
Посвящение - не только благожелательное послание другу, которого надо утешить; в нем не только намечаются некоторые настроения и темы романа, но также предвосхищаются три структурообразующих приема, которые автор будет использовать на протяжении всего романа: 1) деепричастные обороты; 2) ряды определений и 3) перечисления.
Открывающие Посвящение деепричастные обороты, как нередко случается у Пушкина, пронизывают весь текст; места их присоединения не определены. Эти стихи могут быть поняты следующим образом: "Поскольку я не собираюсь забавлять свет и поскольку мой главный интерес - мнение моих друзей, я хотел бы предложить тебе нечто лучшее, чем это"; но придаточные предложения могут быть связаны с главным предложением и иначе: "Я хотел бы заботиться только о мнении моих друзей; тогда я смог бы предложить тебе нечто лучшее".
Первое четверостишие сопровождается далее определениями и перечнем, который я называю "классификацией": "Мой дар должен бы стать более достойным тебя и твоей прекрасной души. Твоя душа состоит из: 1) святой мечты, 2) живой и ясной поэзии, 3) высоких дум и 4) простоты. Но все равно - прими собранье пестрых глав, которые [здесь следует определение дара]: 1) полусмешные, 2) полупечальные, 3) простонародные (или "реалистические") и 4) идеальные. Этот дар является также небрежным плодом [здесь следует классификация]: 1) бессонниц, 2) легких вдохновений, 3) незрелых и увядших лет, 4) ума холодных наблюдений и 5) сердца горестных замет".
*
Прием начинать посвящение (или обращение) с отрицания весьма распространен. В Англии этот прием восходит к семнадцатому веку. Эпистолярное посвящение к поэме "Лето" (1727) Джеймса Томсона, обращенное к достопочтенному мистеру Додингтону (Джордж Бабб Додингтон, барон Мельком, 1691–1762), начинается подобным образом: "Не моя цель…".
Залог… / души прекрасной.Фр. "gage… d'une belle âme" - обычный лирический галлицизм того времени. "Vous verrez quelle belle âme est ce Жуковский" <"Вы увидите, что за прекрасная душа этот Жуковский">, - писал по-французски Пушкин Прасковье Осиповой 29 июля 1825 г.
Святой исполненной мечты.Некоторые издатели имели склонность принять за последнюю волю забавную опечатку издания 1837 г. - слитное написание "святоисполненной" (невозможное словосочетание). Я подозреваю, что корректор (сам Пушкин?), заметив опечатку - "святои исполненной", поставил диакритический знак над "и" (й) столь грубо, что он коснулся последней буквы первого слова таким образом, что можно было воспринять его как соединение воедино обоих слов.
Прими."Принять" означает обычно "соглашаться", это включает в себя идею "взять", которая преобладает здесь.
Ср.: Джеймс Битти (1735–1803), письмо XIII к доктору Блеклоку 22 сент. 1766 г.: "Недавно я начал поэму [ "Менестрель", 1771, 1774] в стиле Спенсера, его строфой. Я хочу дать в ней полный простор моим склонностям и сделать ее то шутливой, то возвышенной, то описательной, то сентиментальной, нежной или сапфической - как подскажет настроение" <пер. В. Левика> (Сэр Уильям Форбс. О жизни и сочинениях Джеймса Битти [изд. 2-е, Эдинбург, 1807] I, 113).
Байрон цитирует эти строки в своем предисловии к первым двум песням (февраль 1812 г.) "Чайльд-Гарольда", и это вполне совпадает с замыслом Пушкина. Во французском переводе "Чайльд-Гарольда", выполненном Пишо (1822), это место читается: "…en passant tour à tour du ton plaisant au pathétique, du descriptif au sentimental, et du tendre au satirique, selon le caprice de mon humeur" (Œuvres de Lord Byron. [1822], vol. II).
лет… замет.Улучшенный вариант строк Е. Баратынского из поэмы "Пиры" (1821):
Собранье пламенных замет
Богатой жизни юных лет.
Здесь есть и более любопытный, хотя более слабый отголосок, - а именно двух строк (7–8) из 23-строчного стихотворения К. Батюшкова "К друзьям", опубликованного в качестве посвящения ко второй части (октябрь 1817 г.) его "Опытов в стихах и прозе":
Историю моих страстей,
Ума и сердца заблуженья.
Глава Первая
Эпиграф
И жить торопится и чувствовать спѣшитъ.
К. Вяземскій.
К. Вяземский.Князь Петр Вяземский (1792–1878) - поэт второго ряда, находившийся под губительным воздействием французского рифмоплета Пьера Жана Беранже; несмотря на это, он прекрасно владел словом, обладал хорошим прозаическим стилем, был блистательным (но не всегда надежным) мемуаристом, критиком и острословом. Пушкин его очень любил и состязался с ним в непристойных метафорах (см. их письма). Он был приверженцем Карамзина, крестником Разума, поборником Романтизма и ирландцем со стороны матери (О'Рили).
Вяземский, будучи первым, кому Пушкин сообщил (4 нояб. 1823 г.), что пишет "ЕО", сыграл при этом замечательно завидную роль: его имя значится в начале романа (эпиграф из его "Первого снега", строка 76; см. также главу Пятую, III, где Вяземский сопоставляется с Баратынским); о нем напоминает игра слов при описании путешествия Татьяны в Москву (см. примеч. 42 Пушкина и мои коммент. к главе Седьмой, XXXIV, 1 о Мак-Еве); а затем как доверенное лицо автора Вяземский приходит на помощь Татьяне в Москве во время одного скучного раута (см. коммент. к главе Седьмой, XLIX, 10).
"Первый снег" (написан в 1816–19 г., опубл. в 1822 г.) состоит из 105 свободно рифмуемых строк шестистопного ямба. Пусть приветствует весну "нежный баловень" Юга, где "тень душистее, красноречивей воды"; я "сын пасмурных небес" Севера, "обыкший к свисту вьюг", и я "приветствую первый снег" - такова суть начала стихотворения. Далее следует описание "скучной осени", а затем волшебницы зимы: "Лазурью светлою горят небес вершины; / Блестящей скатертью подернулись долины; / Там темный изумруд, посыпав серебром, / На мрачной сосне он разрисовал узоры… / Цепями льдистыми покорный пруд скован / И синим зеркалом сравнялся в берегах". Эти образы повторены Пушкиным, но гораздо ярче, в 1826 г. ("ЕО", глава Пятая, I) и особенно в 1829 г. ("Зимнее утро", стихотворение, написанное четырехстопным ямбом). Все это занимает первую треть стихотворения Вяземского. Затем следует описание смелых конькобежцев, празднующих "зимы ожиданный возврат" (ср.: "ЕО", глава Четвертая, XLII, конец 1825 г.); далее мимолетное впечатление от охоты на зайца ("взор нетерпеливый / Допрашивает след добычи торопливой") и иное - румяные щеки красавицы младой алеют на морозе (оба образа нашли отзвук в написанном александринами стихотворении Пушкина "Зима", 1829). Прогулка в санях (упомянутая в "ЕО", глава Пятая, III, 5–11) сравнивается (строки 75–76) с бегом юности:
По жизни так скользит горячность молодая,
И жить торопится, и чувствовать спешит!
(Стихотворение, повторяю, написано шестистопным ямбом, но все, что превышает восемь или десять слогов, заставляет переводчика перегружать эти строки пустыми словами. Первая строка вызвала критику Шишкова - см. коммент. к главе Восьмой, XIV, 13, - как галлицизм: "ainsi glisse la jeune ardeur"; вторую строку Пушкин использовал как эпиграф к своей главе).
Вяземский продолжает: "Счастливые лета!… Но что я говорю? [псевдоклассический галлицизм: "que dis-je"]… И самая любовь, нам изменив… Но в памяти души живут души утраты… [и с этим тайным воспоминанием я клянусь всегда приветствовать - не тебя "красивая весна", а тебя]:
О первенец зимы, блестящей и угрюмой!
Снег первый, наших нив о девственная ткань!"