Литературные вкусы и пристрастия Эдуарда Вениаминовича определяются его взглядами – это слишком известно; точнее, происходит процесс взаимной подгонки с регулярной коррекцией.
Ахматова ей не подвергалась, тем любопытней еще одно странное сближение. Иван Толстой публикует в "Русской жизни" мини-эссе "Стамбул для бедных" – об уничтожении русской топонимики в сегодняшнем Ташкенте ("город, где в 1943-м вышел сборник стихов Ахматовой"):
"Смотрю по гуглу на ташкентскую карту. Тормозные колодки (улица Ахматовой, 7), Инфинбанк (Ахматовой, 3), таможенный склад (угол Ахматовой и Проектной), сельхозинвентарь (дом 22), производство лапши "Вкусняшка" (дом 7а), Центр пропаганды духовности (Ахматовой, 1)". Она сама предчувствовала:
Эти рысьи глаза твои, Азия,
Что-то высмотрели во мне.
Кстати, очевидный перифраз гумилевского "Вступления":
Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дымы,
О тебе, моя Африка, шепотом
В небесах говорят серафимы.
(…)
Про деянья свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты, на дереве древней Евразии
Исполинской висящая грушей.
Обреченный тебе, я поведаю
О вождях в леопардовых шкурах…
А у Лимонова есть строчки:
Боже мой! Куда ни убегай!
Пули получать. Стрелять. Бороться.
Свой внутри нас мучает Китай
И глазами желтыми смеется.
Ахматову в старости называли "королева-бродяга".
А вот как завершает свой пятисотстраничный бестселлер "Лимонов" Эммануэль Каррер:
"Лучше всего он чувствует себя в Средней Азии, объяснил Эдуард. В городах вроде Самарканда или Барнаула. Раздавленных солнцем, пыльных, медлительных, неистовых. Там, в тени мечетей, под высокими зубчатыми стенами, сидят нищие. Изможденные, старые люди, с обветренными лицами, без зубов, часто слепые. Они одеты в туники и черные от грязи тюрбаны, перед каждым – обрывок бархатной тряпки, куда им бросают милостыню, и если ее бросают – они не благодарят. Никто не знает, что за жизнь они прожили, но всем известно, что их похоронят в общей могиле. У них больше нет возраста, нет вообще ничего, если даже раньше они чем-то владели. Даже имя у них есть не всегда. На земле их уже ничто не удерживает. Они – человеческие отбросы. Они – владыки мира.
Пожалуй, он прав: это ему подойдет".
***
Отношение Лимонова к Ахматовой детерминировано разрывом мировоззренческим и поколенческим (сюда же фольклорное "ради красного словца"), и лишь в малой степени – "личняками" (вечное соперничество с "ахматовской сиротой" Иосифом Бродским, не прекратившееся и со смертью нобелиата).
Случай вроде бы обратный, однако типологически близкий – восприятие Лимоновым другого большого поэта – Владимира Высоцкого. Тут скорее преобладает личное, поскольку идейное родство, определенное сходство жизненного опыта и поколенческую близость отрицать сегодня бессмысленно.
В свое время версию о "личных счетах" высказал блогер dondanillo; я попробую ее развить и кое в чем оспорить. Мнение о сугубой неприязни Эдуарда Вениаминовича к Владимиру Семеновичу базируется на известном пассаже из "Русского реванша":
"Всякий советский человек знает множество крылатых выражений из кинокомедий. "А нам все равно!" – поют дурные зайцы. "Вроде не бездельники и могли бы жить!" – поет Андрюша Миронов – символ своей эпохи, красавчик, игравший бездельников, фарцовщиков и прочих, симпатичных в его исполнении, негодяев. А потом пришел Высоцкий.
Этот потрудился над ниспровержением героя в поте лица своего. Лирический герой В. Высоцкого – алкаш, спортсмен-неудачник, проще говоря, говнюк – разложил всю страну. Высоцкого, Вицина, Никулина, Моргунова можно зачислить вместе с Сахаровым и Солженицыным в число людей, лично ответственных за гибель Советской империи. И еще неизвестно, кто более разложил, переделал сознание людей: Солженицын или Высоцкий, Сахаров или помятая физиономия Никулина. Книги Солженицына до 1986 г. читали очень немногие. А надрывали животики над персонажами Никулина миллионы. Анекдот свирепствовал в последние годы советской власти. Появились даже анекдоты о Павлике Морозове, погибших мучительной смертью Зое Космодемьянской, генерале Карбышеве и Сергее Лазо. Вот какая злобная ненависть к героям пылала в обывателе. Следует сказать, что подобных анекдотов, садистски высмеивающих физические страдания своих героев, нет ни у одного народа в мире, а если таковые существуют, то близка гибель государственности этого народа. В конце концов винтовка Чапаева захлебнулась перед ненавистью обывателя к героям".
Сразу отметим в этом чрезвычайно сильном тексте не только публицистический пережим, но и элемент литературной игры – неявно процитированного воронежского Мандельштама, которого тоже не отнесешь к лимоновским любимцам.
Текст впервые появился в "Лимонке", по свидетельству dondanillo, в 1995 году; тринадцать лет спустя, на "Эхе Москвы", в эфире, посвященном героям современной России или ее именам-символам (не помню, как назывался этот шумный телевизионный конкурс), Лимонов говорит о Высоцком: "Я, например, не очень верю в его популярность, потому что вижу молодежь, которая достаточно далека от него, – он выдыхается, его забывают. Невозможно быть все время. Он потрясающий был, действительно, народный певец – но определенной эпохи. Сейчас эпоха эта уходит, и сейчас поют другие песни, героем сейчас становится какой-нибудь Егор Летов для других поколений. Но уже и это поколение уходит".
Показательно, что негатива в адрес комедийной троицы Никулин – Вицин – Моргунов (которые, к слову сказать, и сами были героями анекдотов) Лимонов никак за годы не изменил – достаточно перелистать его тюремную эссеистику.
Далее в том же "эховском" эфире Лимонов сравнивает Высоцкого с Гоголем, не по гамбургскому, естественно, счету, но в контексте тех же телевизионных праймериз: "Ну, не будем его ни возвеличивать, никак не трогать, но все-таки это у него была поза. По жизни он был один, а это как театральная роль – у него была такая роль – говорящего правду. (…) Я его читал – конечно, он с Гоголем не выдерживает, не выдерживает ни с кем рядом. Если это человеческий герой – хорошо, что он есть".
Тут, конечно, глупо бы было Эдуарда Вениаминовича оспаривать, но откуда вообще взялся у него Гоголь?
Из разговора о героях – для Лимонова чуть ли не единственный подлинно героический текст в русской литературе – "Тарас Бульба".
А вот две "бьющиеся" цитаты:
"Архангел нам скажет: В раю будет туго! / Но только ворота щелк, / Мы Бога попросим: / Впишите нас с другом в какой-нибудь ангельский полк! / И я попрошу Бога, Духа и Сына, чтоб выполнил волю мою – / Пусть вечно мой друг защищает мне спину, / Как в этом последнем бою" ("Песня о воздушном бое").
"И вылетела молодая душа. Подняли ее ангелы на руки и понесли к небесам. Хорошо будет ему там. "Садись, Кукубенко, одесную меня! – скажет ему Христос. – Ты не изменил товариществу, бесчестного дела не сделал, не выдал в беде человека, хранил и сберегал мою церковь" (Николай Гоголь. "Тарас Бульба").
У Высоцкого есть знаменитая "Баллада о борьбе" (или "Баллада о книжных детях"), которая сегодня звучит как поэтический концентрат национал-большевистской идеологии: средневековая архаика и авангард, жертвенность ("Да, смерть!"); противопоставление реальной боевой работы кабинетным философствованиям…
Вообще, тексты песен Высоцкого "Черные бушлаты", "Звезды", "В дорогу живо или в гроб ложись" (из кинофильма "Единственная дорога", снимавшегося в Югославии, отметим этот соприродный Лимонову балканский мотив) вполне могли быть опубликованы в "Лимонке" и великолепно вписались бы в ее причудливый черно-красный антураж.
"Не следует забывать, что юные расп… – герои романа "Молодой негодяй" маршировали по Харькову 60-х, распевая песню Высоцкого "Солдат всегда здоров, солдат на все готов…" – делится наблюдением блогер dondanillo.
Теперь о личном.
Обе главные женщины лимоновской мифологии – Елена Щапова и Наталия Медведева – утверждали, будто были хорошо знакомы с Высоцким.
В случае Елены в это легко поверить – московская богема, общий круг, спектакли Таганки, Одесса и Крым, рестораны и квартирники. Тем более что героиня "Эдички" на каких-либо отношениях, кроме приятельских, не настаивает.
Наталья Медведева намекнула в одном из интервью (опубликованном в "МК" посмертно) о своем романе с Высоцким: "У нас были очень тесные отношения, даже более того… Это была интересная жизнь. Я столько лет молчала… Если расскажу вам, вы сделаете себе имя, а я опять останусь за бортом. Поэтому я сама все напишу в собственных воспоминаниях".
Все, кому доводилось знать, даже коротко, эту удивительную женщину, отметят, полагаю, странную, жалковатую, немедведевскую интонацию.
Данное свидетельство было растираживано в желтой прессе и подхвачено некоторыми биографами Высоцкого (явно не самыми добросовестными; так, Ю. Сушко в книге "Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол. Женщины в жизни Владимира Высоцкого" давит на читательские слезные железы: "В Москве ее (Медведевой. – А. К.) тело кремировали, прах перевезли в Питер, похоронив рядом с могилой отца. Он умер, узнав о смерти дочери…" Во-первых, как такое вообще возможно хронологически, если отец "умер, узнав"? А во-вторых, отец Наталии Георгиевны скончался буквально через пару дней после ее рождения, в 1959 году).
Других свидетельств о любовной якобы связи ресторанной певицы и знаменитого барда – не существует. В конце 70-х – начале 80-х Наталия Медведева жила в Лос-Анджелесе; теоретически они могли встречаться – Высоцкий в Калифорнии бывал именно в те годы. Но – всегда в сопровождении Марины Влади, и какие-то интрижки на стороне при подобном раскладе представляются сомнительными. Владимир Семенович охотно общался с русскими эмигрантами в Париже (Синявские), Нью-Йорке (Бродский, Барышников), а вот о встречах с соотечественниками на Западном побережье Штатов практически ничего не известно. В то время Медведева пела в русском ресторане "Миша", и круг ее был преимущественно эмигрантским.
Единственный краткий период, когда Владимир Семенович оказался в Лос-Анджелесе без Марины, – это две недели в декабре 1979 года. "Нас огорчает твоя телеграмма: ты не получил визы на Таити и ждешь нас в Лос-Анджелесе" (Марина Влади. "Владимир, или Прерванный полет").
Валерий Перевозчиков – куда более серьезный исследователь жизни Высоцкого – сообщает: "Эти две недели В. В. проводит у Майкла Миша – певца и композитора – в доме на берегу океана. (М. Миш был в гостях у Высоцкого летом 1978 года – В. В. пробовал "пробить" его диск на фирме "Мелодия".) По всей вероятности, отказ в визе – только предлог. Причина в другом – в болезни, от которой одинаково страдают и Высоцкий, и Майкл Миш. После свадьбы прилетает Марина, – и хотя Высоцкий ведет себя более чем странно, она еще ни о чем не догадывается…"
Попробуем дополнить застенчивое свидетельство биографа. Если товарищи по зависимости – Высоцкий и Миш – устроили себе в эти две недели героиновый марафон, вряд ли в искусственном раю было место иным страстям… Впрочем, кто знает.
Сам Эдуард Лимонов, ныне воспринимающий собственных жен скорее в качестве литературных и исторических персонажей, предельно откровенный в воспоминаниях ("медведевская" глава "Некрологов" раскрывает подробности нападения на Наталию в Париже в 1992 году), ничего не говорит о таинственном романе.
Хотя Высоцкий в их собственных – Наталии и Эдуарда – отношениях проявлялся: довольно бесцеремонным и занятным образом.
Есть в романе "Укрощение тигра в Париже", написанном о Медведевой и для Медведевой, главка "Порнолюди": певица Наташа везет писателя Эдварда – они уже стали любовниками, девушка приглашена в Париж – в компанию своих друзей.
"Однажды пришлось писателю заглянуть и туда, где она провела последний период своей жизни, где она чувствовала себя королевой и, очевидно, была (что, впрочем, не умаляет зверя и его значения в жизни писателя) легкодоступной пи… Пройдя меж пальм во дворе и мимо бассейна, они поднялись туда, откуда пел Высоцкий. Их встретили хозяева дома: она – вульгарная полная блондинка, он – ее е… – человек, сбежавший с киносъемок советского фильма в Мексике. Здоровый, надутый, как клоп, водкой и жратвой, полупьяный, с каменными бицепсами, накачанными ежедневной строительной работой, с усами полицейского и бесформенным носом русского мужика. (…)
Высоцкий все пел. (…)
Писатель поймал себя на том, что вся компания кажется ему порнографичной. (Впоследствии оказалось, что, хотя бы в отношении Дикого, писатель был прав. Дикий таки снялся через год в порнофильме. А через три был арестован по обвинению в убийстве "Девочки".) Глядя писателю в глаза, Наташа обняла порнографического за розовую шею и стала целовать его в ухо. (…)
"Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал", – радостно пел мертвый Высоцкий".
В "Укрощении тигра" литературное мастерство Лимонова практически абсолютно: сцена, по сути драматическая, поданная комедийно, вместившая в себя потенциальный конфликт, возможную измену и едва не случившуюся групповушку, благодаря тройному упоминанию Высоцкого, приобретает свежее измерение – саундтрек и радость триумфа. "Мертвый Высоцкий" – это не констатация, а преодоление – писатель победил враждебную среду, забрав у нее женщину.
Вообще, очень любопытно: Высоцкий в литературе Лимонова появляется именно нюансом, знаковой деталью, в разговоре о людях, с которыми у Эдуарда сложный комплекс отношений: близости/отторжения/любви/вражды. Высоцкий возникает в контексте двух персонажей – Наталии Медведевой и Михаила Шемякина.
Вот рассказ On The Wild Side, сюжетная первооснова которого – ссора с Шемякиным ("художник Алекс"), перебравшимся в Нью-Йорк (куда автор прибыл из Парижа, "неожиданно мы обменялись столицами"):
"Он оправдался:
"Ой, Лимон, какой же ты обидчивый. Я же тебя люблю, Лимон! Я твой брат. Ты помнишь, ты сам сказал мне после смерти Володи: "Хочешь, Алекс, я заменю тебе Володю?"
"Хитрый ты, Алекс… – сказал я. – Все помнишь, что тебе выгодно".
В позднейших, мемуарных упоминаниях, тон уже другой – добродушная ирония:
"По смущенным и хмурым комментариям самого Шемякина, дебош случился в результате совместного запоя с его другом Владимиром Высоцким. Оба запойных таланта (…) допились в этот раз до того, что Шемякин влез на крышу движущегося такси и якобы размахивал на крыше саблей, требуя, чтобы его везли на Rue Jacob, в галерею Дины" ("Книга мертвых – 2. Некрологи").
Главное тут, конечно, не пьянка и сабля, эка невидаль, а дефиниция – "таланты". Лимонов всегда иронизировал над богемными ярлыками, согласно которым все в компании напропалую "гении"; потому "талант" – у него дорогого стоит. Даже с эпитетом "запойный" и тридцать с хвостиком лет как посмертно.
Эдуард в последние годы только и делает, что сближается и смягчается: "Сочтемся славою, ведь мы свои же люди".
Действительно, свои. Поэты русские и уже, наверное, вечные.
Европа Шарикова и Преображенского. О главном учебнике народной политологии
Отечественная интеллигенция весьма преуспела, подсадив народ на одно из главных своих евангелий – повесть Михаила Булгакова "Собачье сердце".
С другими прослоечными евангелистами так не получилось. Давайте навскидку. Дилогия Ильфа-Петрова? Но за полвека (считая от советских 60-х) романы про Остапа Бендера так прочно укрепились в народном сознании, что интеллигенции остается лишь конфузливо морщиться. "Совок, совок!" – попрекала меня одна живописная старая хиппи за обороненную в беседе цитату.
Стругацкие? Но тут скорей обратный процесс – увод вполне популярных книжек в высоколобые сферы; процесс убедительно иллюстрирует посмертный фильм Германа-старшего "Трудно быть богом". И процесс по-своему закономерный: дабы убедительней звучало мелкое философствование на глубоких местах (про торжество серости как условие прихода к власти черных, про орла нашего дона Рэбу; про то, что умные не нужны, а надобны верные) – круг должен быть узок, а далекость от народа – страшной.
"Доктор Живаго"? Не смешите. "Архипелаг ГУЛАГ"? Народ не читал, но знает, что много вранья. Да что там, даже "Иван Денисович" из евангелия превратился в тему для сочинений.
Остается, пожалуй, "Мастер и Маргарита", но ненадолго, снижение культового статуса налицо, равно как и возрастная миграция – в разряд литературы для юношества. А там и до детского разряда недалеко, что справедливо: детская книжка "Мастер и Маргарита" пусть и уступает, на мой взгляд, таким детским книжкам, как "Остров сокровищ" и, скажем, "Приключения Гекльберри Финна", все равно чудо как хороша. Если не путать ее с настоящим Евангелием и не отвлекаться на общий генезис 20-х годов. Иначе от мифа об уникальности "МиМ" мало чего останется.
Таким образом, "Собачье сердце" в рассуждении национального согласия – явление практически безальтернативное. И тем загадочное.
Впрочем, такую всеохватность наблюдатели связывают не с повестью Булгакова как таковой (впервые опубликованной в СССР в журнале "Знамя", № 6, 1987 г.), а с одноименным телевизионным фильмом Владимира Бортко ("Ленфильм", 1988 г.; мало кто знает, что была еще экранизация итальянского режиссера Альберто Латтуады, с Максом фон Зюдовом в роли профессора Преображенского).
Однако после шумного успеха комедии Леонида Гайдая никто не кинулся перечитывать пьесу "Иван Васильевич" и микшировать пивную аналитику с историческими обобщениями.
Сериальная экранизация "Белой гвардии" (а до этого были фильмы Алова и Наумова, Владимира Басова – "Бег" и "Дни Турбиных" соответственно) никак не актуализовала лучшую булгаковскую прозу даже на фоне украинского политического кризиса.
Между тем уже более трех десятилетий "Собачье сердце" уверенно лидирует во всех индексах цитируемости. Является учебником народной политологии. Отдувается за русскую литературу в социальных сетях и диагнозах.
Самый знаменитый саратовский губернатор (я не Столыпина имею в виду) без устали цитирует повесть Булгакова и призывает перечитывать ее, как Библию. Иногда столь навязчиво, что хочется адресовать Дмитрию Федорычу Аяцкову реплику учителя истории Мельникова (Вячеслав Тихонов) из отличного советского фильма "Доживем до понедельника": "В твоем возрасте люди читают и другие книжки…"
Но Аяцков, как ни крути, натура уходящая, а вот в актуальный политический контекст "Собачье сердце" неустанно вводит Николай Васильевич Панков – крупнейшая величина современной саратовской политики, видный единоросс и депутат Госдумы.
Симпатичная и умненькая радиоведущая, дискутируя со мною на "Серебряном дожде", соединила нежелание профессора Преображенского помочь детям Германии с насильственной благотворительностью в адрес обновленного Крыма. И долго не желала принять мой аргумент о том, что профессор мог просто пожертвовать германским детям полтинник, не покупая журнала.
Это я только своими земляками ограничиваюсь…