Андрей Рудалёв - ведущий критик молодой прозы и "нового реализма", именно он является главным путеводителем по литературе "тридцатилетних". У каждого критика есть свои писатели, творчество которых он изучает с особой пристрастностью, держа руку на пульсе его творческой судьбы. Авторы Рудалёва - это Захар Прилепин, Дмитрий Орехов, Герман Садулаев, Роман Сенчин, Василина Орлова, Сергей Шаргунов…
О литературном процессе Рудалёв пишет беспощадно и обличающее: "Литературная жизнь у нас консолидируется вокруг издательств, "толстых" журналов, всевозможных премий престижных и не очень. Писатель таким центром практически не является. Читатель в этом высококалорийном, но не всегда полезном для души и тела вареве либо вылавливает натренированной рукой наиболее аппетитные куски, либо наобум лазаря черпает - что попадется".
Содержание:
БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ - Или критики на боевом посту 1
В ОЖИДАНИИ КРИТИКИ 1
В ПОИСКАХ НОВОГО ПОЗИТИВА 7
ГЕРОЙ С ГРЕХОМ - О романе Платона Беседина "Книга Греха" 10
ЕРЕСИ ВАСИЛИЯ АВЧЕНКО 10
ИМЕНА ПОСТАВЬТЕ САМИ - В поисках "актуальной словесности" 11
КЛАССИКА, ФЭНТЕЗИ, СОВРЕМЕННОСТЬ… 12
КОД УЛИЦКОЙ 16
КОКТЕЙЛЬ СТЕРЕОТИПОВ, ИЛИ О ПРОВИНЦИИ БЕЗ ПРЕДРАССУДКОВ 18
ЛИТЕРАТУРА НА ПОРОГЕ СИНТЕЗА ПРОИЗВОДСТВЕННОГО РОМАНА С ДЕРЕВЕНСКОЙ ПРОЗОЙ 20
НЕВЕСОМАЯ КАТЕГОРИЯ КАЧЕСТВА 21
НОВАЯ КРИТИКА РАСПРЯМИЛА ПЛЕЧИ 23
НОВОЕ ИКОНОБОРЧЕСТВО 25
"НОВЫЙ РЕАЛИЗМ": ПОПЫТКА АПОЛОГИИ 34
О ЦЕННОСТНЫХ ИЗМЕРЕНИЯХ "НОВОЙ" ПОЭЗИИ 36
ОБЫКНОВЕННАЯ ВОЙНА - Проза о чеченской кампании 39
ПИСЬМЕНА НОВОГО ВЕКА 42
ПУСТЫННОЖИТЕЛИ 45
СУРОВАЯ МИСТИКА САПОГА - Повесть Сергея Шаргунова "Ура!" как свидетельство и симптом 48
Примечания 51
Андрей Рудалёв
"Письмена нового времени"
Спасибо, что вы выбрали сайт ThankYou.ru для загрузки лицензионного контента. Спасибо, что вы используете наш способ поддержки людей, которые вас вдохновляют. Не забывайте: чем чаще вы нажимаете кнопку "Спасибо", тем больше прекрасных произведений появляется на свет!
БУДЬТЕ БДИТЕЛЬНЫ
Или критики на боевом посту
Наши критики, что чиновники. Причем зачастую силовых ведомств. Нравится им раздавать оплеухи, вешать ярлыки, работать по сигналам общественности и распутывать клубки тайных заговоров.
То Сергей Беляков выдает: "Накаркали". Это после взрывов в московском метро критик начал рассуждать о "литературе в поясе шахида". И в этих его рассуждениях, конечно, самое забойное было именно в этой привязке современной литературы к поясу смертника. Тем более что тема в прямом смысле кровоточащая.
В основном в своей статье Сергей Беляков рассуждал о Германе Садулаеве и об Алле Латыниной, которая разразилась творческим портретом этого самого Садулаева, русско-чеченского писателя. А этот замес априорно под подозрением.
Тогда мне запомнился пассаж о том, что "Шалинский рейд" - лучшая вещь Садулаева, на порядок выше маканинского "Асана", но при этом необходимость и ценность ее для русской литературы вызывает сомнение. Эта любопытная иерархия меня позабавила, но, зная отношение Сергея Белякова к Садулаеву (а критик еще после первых прозаических вещей назвал его "чеченским шовинистом"), тогда я промолчал. Все вроде складывается в концепцию: у хорошего шовиниста с Кавказа должен быть пояс за пазухой…
И вот в июле тот же "Частный корреспондент" публикует итоги литературного сезона глазами ряда критиков. Здесь уважаемый мной Кирилл Анкудинов говорит о том, что разочаровался в прозаике Ильдаре Абузярове, который, мол, в своем романе "Хуш" оправдывает терроризм. Причем оправдание происходит не в силу некой легковесности и ветрености, что для прозаика может быть вполне простительно, а по идейным соображениям. Это "оправдание" продуманно и "бесстыже".
И вот на этой фразе я запнулся, да так, что нос в кровь. Слов нет, Кирилл Анкудинов - хороший критик, но зачем же табуретки о голову ломать фразой: оправдывает терроризм?! Причем репликой, которая не терпит возражения. Это не дискуссия, сказал - как отрезал. Странно, что доблестные активисты из молодежных дружин "Наши" - "Молодая гвардия" не засуетились. А то бы с удовольствием публичную экзекуцию книги произвели, с них станется.
Хоть убейте, но не понимаю я эту тенденцию критиков. К чему, собственно, они клонят?
Оправдывает терроризм, под писательской футболкой пояс шахида… А что дальше? Давайте достроим логическую цепочку. Дальше: обвинение в экстремизме, суд, а книги под сукно, если не под нож. Органы работают по информации СМИ и заявлениям граждан. Как тут расценить реплику: "бесстыже оправдывает"?
Опять же если вернуться к логической цепочке, то эти многочисленные гневные сигналы литературных работников, то бишь трудящихся, должны привести к созданию списков нежелательной, в лучшем случае, литературы. А в худшем - подстатейной. Нашли на квартире томик Садулаева - то же самое, что хранение оружия или пакетика с дурью.
Как-то, помнится, в 2006 году в отношении Захара Прилепина в ряде СМИ началась травля. Дело все в том, что дома у Александра Копцева, который с ножом набросился на посетителей московской синагоги, на книжной полке был найден роман "Санькя". Как говорят в таких ситуациях: выводы напрашиваются сами собой. Но тогда рассуждали по большей части люди, далекие от литературы, поэтому отрадно видеть, что сейчас профессионалы взяли на себя нагрузку идентификации оправдывающей и поясной литературы.
Это понятно, что, как считал Шаламов, русская классика XIX века повинна во всех бедах России минувшего века. Поэтому, и это мы знаем из телевизора, болезнь лучше предупредить, чем лечить. Волков в овечьих шкурах в особый загон, а там решим, что с ними делать и по какому ведомству разбираться.
Конечно, для начала нужно очертить некоторые контуры этого загона-списка, чтобы копнуть дальше. Без сомнения, в нем должен фигурировать Герман Садулаев. Вы только его рассказ "Неуловимые мстители" прочтите!.. Хотя вообще этот товарищ из разряда тех, на коих клейма негде ставить, то есть достаточно раскрыть любую страницу… Далее Ильдар Абузяров с романом "Хуш". Группа мусульманских шахидов, аутсайдеров в жизни, методично готовится к теракту, который и совершает под занавес романа. Совершенно не понятно, почему автор такого до сих пор не дает показания компетентным органам?! Про Захара Прилепина мы уже сказали - это оголтелый экстремист на каждом сантиметре своей головы. Кто там дальше? Олег Лукошин с "Капитализмом". Этот, которому чуть "Нацбест" не дали, когда в Приморье орудовали "партизаны"?! Так этому субчику не премию, а нечто другое давно пора уже выписывать!..
Но это все еще по верхам, по верхам. А если глубже копнуть?! Литработник должен быть бдительным, ведь литература - ведомство человеческих душ, а там любого можно легко заморочить и на баррикады отправить или в террористы завербовать.
Вроде как забавно, но почему-то не до смеха. Тенденция, однако, как любит повторять один телевизионный персонаж. Разве трудно понять, что литература не агитпроп, что она не может что-то оправдывать и пропагандировать? С другой стороны, у того же Абузярова в романе "бесстыжее оправдание" можно узреть, если только диагонально пробежаться по тексту. Поэтому совершенно не понимаю, зачем нужно раздавать подобные клейма. В чем прикол? Или мы уже по другому ведомству проходим, а не по литературному?..
В ОЖИДАНИИ КРИТИКИ
Отправной точкой послания Елены Невзглядовой "Дочь будетлян" ("Вопросы литературы". 2006. № 5) явилось заглавие статьи Дана Джойя "Нужна ли нам поэзия?", вышедшей в одном американском журнале. Ее основной тезис: в Америке поэзия стала субкультурой, особым занятием для небольшого и обособленного от прочих сообщества людей.
Заместитель главного редактора журнала "Знамя" Наталья Иванова поразмышляла над тем же вопросом, но обращенным уже к критике, в статье со ставшим нарицательным названием "Кому она нужна, эта критика?" ("Знамя". 2005. № 6). "Критику сегодня (если отвлечься от хроники объявленной смерти), - свидетельствует критик (чудесная на самом деле тавтология. - А.Р.), - можно определять (и выстраивать) по разным параметрам и признакам - поколенческому (шестидесятники, "младоэстеты" etс.), направленческому ("правые" и "левые", "демократы" и "национал-патриоты"), по отношению к традиции ("традиционалисты" и "радикалы"), по месту публикации, определяющему существо и формат высказывания ("журнальная", "газетная", "радио-" и "телекритика"). Но поверх всего этого идет еще одно - деление по взятым на себя обязательствам и по литературной амбиции" (с. 183).
Оговорка "если отвлечься от хроники объявленной смерти" показательна. Если рассуждать по принципу "все хорошо, прекрасная маркиза", то, действительно, можно наблюдать безбрежное бушующее море, безудержное в своей силе, напоре, стихийной энергии. Это не может не радовать, но всегда возникает пресловутое "если". Только избавившись от самообольщения, мы начинаем видеть, что к критике можно применить высказывание уже упоминавшейся Елены Невзглядовой о поэзии ("Дочь будетлян"): она "сдвинулась на обочину и перестала занимать умы". Понятно, что тезис "занимать умы" к критике по определению применим в меньшей степени, чем к поэзии, но, тем не менее, сделаем этот допуск и опустим пространные и утомительные рассуждения на тему, была ли критика когда-либо властительницей умов или нет. Потому как литературная критика - все-таки некий синтетический жанр литературы (назвав ее жанром, я уже вижу те камни, которые летят в меня).
Вероятно, в силу неустойчивости понятия "критика" (из разряда полемики: шахматы - это спорт или искусство), сами труженики, подвизающиеся на этом поле, регулярно размышляют о современном состоянии, смысле и перспективах своей профессии.
В 1996 году журнал "Вопросы литературы" (№ 6) провел "круглый стол", посвященный вопросам состояния литературной критики. Говорили, к примеру:
о ситуации критики в отсутствии литературы (Серго Ломинадзе);
об идеологическом разделении критики (он же);
о маргинализации критики и как следствие - ее агрессивности (Станислав Рассадин);
об утрате внешней опоры: научной, политической, философской, религиозной (Дмитрий Бак);
о противопоставлении эстетической критики и критики, наполненной социально-нравственной проблематикой (Андрей Турков);
о потере связи критического суждения с аудиторией и много еще о чем.
Традиционная "знаменская" рубрика "конференц-зал" в № 12 за 1999 год вышла с темой "Критика: последний призыв" (как мы видим, этому изданию вообще свойственны эсхатологические мотивы при попытке разговора о данном предмете). Обсуждали закат "традиционной российской критики", цели и задачи критического дела.
К примеру, Никита Елисеев обозначил сугубо утилитарный подход: "Никаких общественных и общих целей и задач я перед собой не ставлю. Что такое "общие цели и задачи"? Цель и задача (общая) у критика, кажется, одна. Ее сформулировал Белинский: "Беречь время и деньги читателей". По-дружески эдак советовать: "Вот эта книжка мне понравилась потому-то и потому-то, а эту лучше не читать - дрянь несусветная""(с. 150). Критическое высказывание - это только справочное рекомендательное пособие, опыт путеводителя и не более того.
По Дмитрию Бавильскому, критик - "тот же прозаик, в силу разных причин жертвующий непосредственной жизненной фактурой и предпочитающий более сложно организованные, искусственные системы - вторичные, какие угодно моделирующие системы" (там же. С. 148). Об этой вторичности критического дела пишет уже в 2006 году Валерия Пустовая в статье "Китеж непотопляемый" ("Октябрь". 2006. № 10): "Критик по самой природе своей натуры лишен возможности живописать - писать живое. Критика выносит на как бы вторичные ресурсы вдохновения: его волнует то, что когда-то первично вдохновило другого" (с. 153–154). То есть идея некой критической резервации (критик, мол, несостоявшийся прозаик), отстоящей несколько в стороне от литературного поля, и, соответственно, мысль о, как бы так выразиться помягче, ее неполноценности - довольно устойчива.
Собственно литературная критика не самодостаточна, она, так или иначе, идет вслед за произведением, в качестве его верного пажа: "Мне близка критика, стремящаяся быть пониманием того произведения, которое она анализирует, пониманием авторского замысла, авторской мысли, пониманием и проявлением этой мысли иными средствами" (Татьяна Касаткина, "Знамя". 1999. № 12. С. 151). По ее же мнению, критик есть идеальный писатель. Согласитесь, интересное дополнение к портрету несостоявшегося литератора.
Многим дальше идет Мария Ремизова, когда говорит, что "критику нужно обладать способностью впитывать чужой текст, каким-то странным образом проживать его внутри себя. Только с таким прожитым произведением - вне зависимости, нравится оно тебе или нет - можно начинать работать" (там же. С. 162). Таким образом, вторичность критики по отношению к литературному артефакту - это только первый этап, и в этом плане мы действительно будем получать неполноценное, вторичное явление, особый нарост-паразит, терпимый до времени. Критик не простой экзегет, в почтении склонивший голову перед другой творческой индивидуальностью, высуты которой недосягаемы для него, он проживает текст, создавая из него некое иное качество, форматируя его особым образом. Никто не говорит о вторичности, например, театра по отношению к художественному тексту.
Соответственно, избавившись от искусственных ограничений предмета и целеполагания критики, мы сможем повторить вслед за Ольгой Славниковой обозначение критики (из того же "знаменского" "конференц-зала") как "кровеносной системы литературы, важнейшего механизма обмена веществ, без которого организм не живет" (С. 163). И ведь действительно, для примера можно взять общепринятую и во многом оправдывающую ожидания картину литературы в провинции, где и наблюдается зачастую стагнация, в первую очередь, потому как нет там критического поля. Литературное творчество - бесконечное развитие и саморазвитие, непрестанное поднятие планки все выше и выше. Застой здесь равносилен деградации, превращению живого организма в тушу оледеневшего мамонта. С одной стороны, он поражает воображение своей реальностью, кажется, вот-вот начнет двигаться, а с другой - удручает нежизнеспособностью, ты понимаешь, что это все лишь жалкие останки былого величия. Мамонт коченеет, когда не находит привычного питания, когда перестает двигаться; поэзия, проза мумифицируются, когда нет разговоров о литературе. Вроде бы она сама или ее тень еще присутствует, но разговора о ней как о культурном факте категорически нет. Есть площадка для художественного слова, издаются сборники, журналы, есть литературные странички в газетах, но нет места для диалога, диспута. Нет живого отклика на произведение (хотя сейчас это и повсеместное явление), оно уходит в пустоту. Два-три высказывания, смысл которых сводится к общей мысли: не трогайте писателей, они люди ранимые. Собственно, это и все.
Но что бы мы ни говорили, как бы глубокомысленно ни рассуждали о предмете и месте критики, реплики с отрицающей, апофатической, интонацией все равно присутствуют, и в преизбытке.
Основные сомнения рождает многоязыкость критического поля, где часто каждый сам по себе (вспомним чупрининское "критика - это критики"), кто во что горазд - по принципу единодушия лебедя, рака и щуки. Дмитрий Бак как-то заметил: "литературной критики как единого словесного и смыслового пространства больше не существует" ("Новый мир". 2002. № 12. С. 172), она разнородна не только по целям и задачам, по методам и подходу к произведениям, но и с точки зрения восприятия собственного статуса (об этой критической пестроте также писала Наталья Иванова в уже упомянутой статье).
Однако эта разноголосица по большей части только видимость. Упрощенно говоря, есть различие лишь между двумя принципиальными подходами. В первом критике ставятся сугубо утилитарные, прагматические задачи - развивать литературный процесс посредством влияния на читателя, а через него на рейтинги продаж, и здесь литературный критик выступает в качестве пиар-менеджера. Второй же случай - когда критик не только идет на поводу текущего литпроцесса, с неистовым вожделением следуя за предложенными ему финиками, но и сам в состоянии моделировать процесс. Этот подход, в отличие от первого, призванного адекватно отражать запросы времени, мобильно подстраиваясь под его ритм, мыслится более традиционным.