…Между прочим, несмотря на давние неприязненные отношения с Барклаем, Кутузов один из очень немногих, кто тогда пусть только мысленно (вслух опытный царедворец Кутузов не высказал ни порицания, ни одобрения!), но, скорее всего, оценил заслуги Барклая де Толли, сумевшего сохранить русскую армию перед лицом постоянно наседавшей численно превосходящей наполеоновской армии. Но сколько бы Кутузов ни соглашался, что стратегия, проводимая Барклаем, правильная, как бы он ни относился к самой идее генерального сражения, не давать его он уже не мог. И Барклай, и Кутузов прекрасно понимали, что битва нужна, прежде всего, Наполеону, поскольку каждый новый шаг на восток "Скифии" отдалял его войска от тылов в Польше и Германии и приближал к гибели в русских бескрайних полях и дремучих лесах. Но и дальше отступать уже было нельзя: "ключ" от Москвы – Смоленск – уже был сдан и позади была Москва! "Как бы то ни было, – писал Кутузов российскому самодержцу, – Москву защищать должно". Древняя столица России, центр духовной культуры народа, Москва была дорога всем русским, каждому воину. Генеральное сражение с французами – излишнее стратегически – было неизбежно морально и политически: ведь на этом условии Кутузов и получил верховное командование. Он принял решение дать большое сражение не только для успокоения раздосадованной постоянным отступлением армии (от последнего солдата до генерала): тонким нюхом матерого вояки он уловил критическую точку настроений солдатни ("пушечного мяса") – еще чуть-чуть, и она будет деморализована постоянными ретирадами (общее падение дисциплины было налицо, об этом откровенно писали многие, в том числе А. П. Ермолов!) – надо было обязательно "выпустить пар", дать "помахаться в открытом поле"! В то же время нельзя было не учитывать настроений разгневанного неудачами общества и, конечно же, мнения давно не любившего его царя. Безусловно, сказалось и то, что неприятель после Смоленска стал неотступно преследовать русских и по мере приближения к Москве он наседал все сильнее и сильнее. Гений арьергардных боев – князь Багратион – и тот вынужден был признать: "Неприятель наш неотвязчив: он идет по следам нашим". Историки не исключают, что Кутузов собирался в грядущей битве измотать Наполеона, давно ведущего изнурительную войну в тысячах километров от Франции, в пустынной, враждебной огромной стране в условиях недостатка продовольствия и в непривычном климате. Вполне возможно, что в сложившейся ситуации ему пришла на ум известная аксиома короля-полководца Фридриха II Великого, мнением которого он (в отличие от А. В. Суворова) отнюдь не пренебрегал: "Никогда не давайте сражения с единственной целью победить неприятеля, а давайте их лишь для проведения определенного плана, который без такой развязки не мог бы быть осуществлен". А почитаемый Кутузовым французский фельдмаршал Мориц Саксонский (де Сакс) лишь уточнял "диспозицию" к будущему генеральному сражению: "…можно воевать, не оставляя ничего на волю случая. И это высшая точка совершенствования полководческого искусства". Не желая рисковать и опасаясь потерять свой престиж из-за поражения в первом же сражении с лучшим полководцем Европы той поры, Кутузов изберет сугубо оборонительный вариант грядущей генеральной битвы. Барклай, как известно, видел в Цареве Займище последний рубеж и предполагал здесь победить или умереть. А вот Кутузов (как, впрочем, и Ермолов, и Багратион) с самого начала явно не рассчитывал победить Бонапарта в генеральном сражении и после него собирался по-своему продолжить начатую Барклаем игру в отступление. Но, будучи человеком крайне скрытным и не менее лукавым, он, естественно, "держал язык за зубами" о своих стратегических планах и оказался прав…
В Цареве Займище русские войска, где каждый шестой был новобранец, насчитывали 95 734 человека и 605 орудий. Разведка (в том числе в лице поручика М. Ф. Орлова, побывавшего в наполеоновском лагере для выяснения ситуации с попавшим в плен тяжелораненым генерал-майором П. А. Тучковым) доносила, что у Наполеона в строю 156–165 тыс. человек, причем в основном это были отборные силы: от русской границы до Москвы смогли с тяжелыми авангардными боями дойти лишь самые крепкие, выносливые и опытные. Учитывая такое численное превосходство и то, что выбранная Барклаем позиция у Царева Займища в целом не устроила Кутузова (в тылу текла речка с болотистыми берегами, исключающая маневрирование и переброску резервов; в случае неудачи русские могли быть утоплены в болоте), он устроил беглый смотр некоторых армейских частей. Восторженно встретивших его солдат он приветствовал предельно лаконично, доходчиво и… нарочито громогласно – по-отечески: "С такими орлами, да отступать!", одарил 150 рублями из пожалованных ему 10 тыс. царем – и отдал приказ о… поспешном отступлении! Отступлении – навстречу обещанному московским генерал-губернатором графом Ф. В. Ростопчиным (1763–1826) 80-тысячному московскому ополчению и резервам (особому "калужскому" корпусу в 31–38 тыс. человек – 55 бат., 26 эскадр. и 14 арт. рот), ведомым генералом М. А. Милорадовичем. Хотя какое-то время он еще раздумывал, как поступить – даже велел усиливать земляные укрепления на позиции, предложенной Барклаем, но затем передумал. Натиск авангарда Мюрата оказался столь энергичен, что усиленный арьергард генерала П. П. Коновницына оказался отброшен к Цареву Займищу и даже соприкоснулся с главными силами армии. Отчасти и поэтому – не желая ввязываться в "большую драку" в невыгодном для армии положении, Кутузов приказал отступать от Царева Займища. Он предпочел продолжить начатое Баркалем "скручивание гигантской пружины русской армии", но по-своему…
…Между прочим, Барклай считал, что Кутузов покинул позицию под Царевым Займищем по наущению своего окружения, говорившего, "что по разбитии неприятеля в Царевом Займище слава сего подвига не ему припишется, но избравшим позицию". В то же время по Петербургу ходили слухи, что якобы решение на продолжение отступления было принято Кутузовым по настоянию начальника штаба генерала от кавалерии Л. Л. Беннигсена, враждебно настроенного по отношению к Барклаю, уже не раз изгонявшему того из армии, и вот теперь мстившего за это. На самом деле "премудрый пескарь" Кутузов был очень непрост (столь же "непрозрачен", как и его государь) и судьбоносные решения принимал сугубо из своих личных умозаключений…
Позиция у деревни Ивашково тоже оказалась неприемлемой. Утром 29 августа армия отошла к Колоцкому монастырю, где предполагалось дать генеральное сражение. Но Кутузов, осмотрев позицию, опять не счел ее оптимальной: ее правый фланг очень сильно возвышался над местностью, но если бы он был захвачен, то приходилось бы отступать по очень тесной и густозаселенной долине. Да и времени для подготовки к оборонительному бою было слишком мало, и он, прикрывшись арьергардом все того же Петра Петровича Коновницына, отдал приказ отойти еще восточнее, в поисках позиции, где леса не мешали бы маневрировать пехоте и кавалерии. На самом деле причина лежит на поверхности: "…я немного отступил без боя, это для того, чтобы укрепиться как можно больше", – писал тогда Кутузов. Но именно в эти дни 18 (30) августа у Гжатска его постигло серьезное разочарование – "калужский" корпус Милорадовича насчитывал вдвое меньше, чем было продекларировано (38 500 пехоты, 3900 кавалерии и 168 орудий – целая армия!) – всего лишь 15 тыс. человек (14 587 пехоты и 1002 конницы). Их ради возмещения потерь раскассировали по полкам. А на подошедшее (по разным данным: то ли 7-10-тысячное, то ли 22-тысячное?) московское ополчение (под официальным названием "Московская военная сила") генерала И. И. Маркова (Моркова) и ополченцев из Смоленска генерала Н. П. Лебедева (по различным сведениям: то ли 3–5, то ли 10–12 тысяч?) надежд было еще меньше: большинство из них было вооружено… пиками и топорами и самостоятельно действовать они – не привыкшие к выстрелам и тактическим передвижениям – явно не могли. На большее Кутузов рассчитывать не мог: Александр I наложил свое царское вето на казаков князя Д. И. Лобанова-Ростовского и пехоту генерала А. А. Клейнмихеля, которые могли бы прикрыть Санкт-Петербург. А получившие от Михаила Илларионовича Тормасов (3-я армия) и Чичагов (Дунайская армия) приказ сильно воздействовать на фланги неприятеля с его выполнением не спешили. Первого уже "придержал" сам государь, а второй не ответил, поскольку ждал предписания от… Александра I. За день до Бородина Кутузов получил предписание императора, запрещающее перемещать армию Чичагова.
Глава 6
"И вот нашли большое поле…": "плюсы" и "минусы"…
Только в 110 верстах (125 км) от Москвы, когда силы сторон почти сравнялись, близ села Бородино русская армия остановилась.
…Кстати сказать, Кутузов уже знал о наличии пристойной для русской армии позиции под Бородином и даже направил по войскам циркуляр на сосредоточение именно там, но при этом все еще раздумывал по поводу Колоцкой диспозиции. И все же он передумал, написав Ростопчину, что "позиция у монастыря хоть и хороша, но слишком велика для нашей армии и могла бы ослабить один (правый) фланг". В результате весь мир узнал о Бородинской, а не Колоцкой битве, поскольку Михаил Илларионович счел, что Бородино с его местоположением представит ему более выгод…
Именно здесь разыграется одно из крупнейших в русской истории сражений, сыгравшее столь важную роль в исходе войны. Если в России оно известно как Бородинское сражение и одно из знаковых событий в российской истории, то во Франции его называют bataille de Moskova ("битва под Москвой", или "Москворецкая битва").
…Между прочим, повторимся, что если для России Бородино – это судьбоносное сражение, в котором решалось: устоит ли армия или защищать великую державу будет некому, то для зарубежных исследователей оно осталось в тени, по крайней мере, по сравнению с другими судьбоносными битвами Наполеона – Риволи и Маренго, Аустерлицем и Йеной, Ваграмом и Лейпцигом и, конечно, Ватерлоо. Его считают очередной победой Наполеона, но не приведшей к решительным результатам. Как известно, нечто похожее с Наполеоном уже случалось и ранее, например при Прейсиш-Эйлау или под Ваграмом, где он тоже понес огромные потери, но войны все выигрывал. И тогда и потом мало кто за рубежом смог заметить, какой надлом произошел в наполеоновской армии, когда ее солдатам и офицерам стало понятно, что все их жертвы в bataille de Moskova… напрасны…
Современники и очевидцы тех событий расходились во мнениях о "плюсах" и "минусах" русских позиций при Бородино (как, впрочем, и о ходе и итогах этой битвы); спорят об этом до сих пор и историки. Главнокомандующий русской армией Михаил Илларионович Кутузов, "давший добро" именно на это место, не оставил после себя ни дневника, ни мемуаров. Более того, в переписке со своими корреспондентами в ходе войны 1812 г. он, исповедовавший аксиому "что знают двое – то знают все", был по-армейски сух и конкретен. И, наконец, с собеседниками лукавый и скрытный "старый северный лис" никогда не раскрывал "военных тайн". Вот таким "непрозрачным" человеком был Михаил Илларионович Кутузов – яркая фигура ушедшего XVIII в. – века "опасных связей" во всех смыслах. В связи с этим нам остается лишь "выстраивать мозаику" показаний и предположений о бородинских событиях ("что", "где", "когда", "как" и "почему"?!), а ей, как известно, порой свойственно рассыпаться, поскольку со временем открываются все новые и новые обстоятельства. Более того, не следует забывать, что "о вкусах не спорят!" и единого мнения о Бородинском сражении и всех связанных с ним нюансах не будет никогда. "Ура-патриоты" будут гнуть свою линию, а "космополиты-западники" настаивать на своем.
…Кстати сказать, выбор "позиции" для генерального сражения во все времена был проблемой для полководца. Ведь следовало подобрать такое место, где был ряд изначальных выгод и преимуществ, прежде всего надежно защищенные фланги. Встав на позицию, надо было так ее подготовить (с помощью укреплений), чтобы затруднить противнику возможность наступать, и к тому же надлежало обязательно оставить возможность в нужный момент без затруднений перейти в свою собственную атаку. Кроме того, необходимо было предусмотреть удобные пути отхода с позиции, если противник будет одолевать и поражение будет "не за горами", если вовремя не покинуть поле боя. Так вот, по сути дела, все время отступления от своих западных границ русские армии постоянно искали максимально удобную позицию для решительного сражения и так дотопали до самой Москвы…
Скорее всего, при выборе позиции, несомненно, учитывалось, куда отступать в случае неудачи. Кто-то предлагал идти на Калугу, чтобы перенести туда театр военных действий и таким образом попытаться увести врага от Первопрестольной. Но Кутузов понимал, что Бонапарт, рассчитывая побыстрее закончить невыгодную для него затяжную войну, рвется к Москве, чтобы там победоносно "закруглить" кампанию. Так пусть идет на Москву, а там видно будет. Бородинскую позицию Кутузову предложил его бывший кадет и любимец, в ту пору 35-летний полковник-квартирмейстер К. Ф. Толь, а для Михаила Илларионовича просто… Карлуша. Она прочно закрывала обе дороги, ведущие на Москву, – Новую Смоленскую, имевшую важное стратегическое значение (после битвы лишь по ней было удобно отходить к Москве: возможность для беспрепятственного отхода с поля боя "ставилась во главу угла" при выборе позиции!), и Старую Смоленскую, проходившую параллельно в 4 км южнее. Простираясь на 6–8 км от Москвы-реки до Утицкого леса, эта позиция давала возможность к размещению русских войск с необходимой для их численности плотностью сил.
Помня об уроках Аустерлица, самым лучшим из возможных вариантов исхода генерального сражения с сильнейшей европейской армией во главе с лучшим полководцем того времени Кутузов, очевидно, считал ничейный. Поэтому, готовясь к нему, он выбрал позицию, удобную для сугубо оборонительного сражения. Принято считать, что русский полководец – "cтарая северная лисица" – умело воспользовался природными особенностями Бородинского поля. Местность здесь была сильно всхолмлена и пересечена большим количеством речек (Колоча, Война и Семеновка) и ручьев, образовавших глубокие овраги, мешавшие французской армии не только свободно маневрировать, но и разворачиваться из штурмовых колонн в линию перед решающей атакой. Тесно сбитые французские колонны станут прекрасной мишенью для русской артиллерии, выставленной на заранее оборудованных позициях. Правый фланг и отчасти центр русских хорошо прикрывались высоким и обрывистым (более 20 метров!) берегом реки Колочи.
Левый фланг подходил к мелкому, но сильно густому и заболоченному Утицкому лесу, что затрудняло его обход. Позиция русских возвышалась над местностью и была очень удобной для артиллерии. Наступающий противник оказывался у них как бы на ладони. В глубине позиции местность тоже была лесистой, что позволяло удачно расположить и замаскировать резервы. И хотя поле, открытое для наблюдения со стороны противника, не имело в центре и на левом фланге серьезных естественных препятствий, усиливающих оборону, все же Кутузов признал, что лучшего поля ему на подходе к Москве "в сих плоских местах" уже не найти.
Но отнюдь не все военачальники русской армии – Барклай де Толли, Беннигсен, Паскевич, Ермолов и др. – не зря евшие свой "горький солдатский хлеб", были согласны с этим утверждением. Категоричный Багратион прямо писал Ростопчину: "Все выбираем места и все хуже находим". Особо много беспокойств и даже недовольств вызывал левый фланг русской позиции. Кутузова это не смутило, и он бодро отрапортовал царю: "Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством". Кое-что сделать успели, но лишь кое-что…
При этом, будучи человеком крайне осторожным – "лучше быть слишком осторожным, нежели оплошным и обманутым" – и многоопытным, Кутузов явно постарался подстраховаться на все случаи жизни. Несмотря на все возражения Барклая, он очень сильно укрепил свой и без того очень сильный правый фланг. От Бородина до Маслова встали 4 корпуса и казаки Платова, а в самом Маслове еще и выстроены флеши с тяжелой артиллерией. Масловские флеши с их мощной батареей так и не примут участия в сражении, но их наличие, по мнению Кутузова, не позволяло французам обойти правый фланг русских и перерезать им отход в случае неудачи на Можайск по Новой Смоленской дороге. Это могло бы стать катастрофой для русской армии! Не следует забывать, что в нескольких километрах севернее Маслова шел Гжатский торговый тракт, который через Марфин брод выходил в… тыл русских войск у Можайска. Наполеон умел мастерски перебрасывать свои войска через водные преграды с заходом в тыл врагу. А ведь такие маневры были известны Кутузову "на собственной шкуре", например по войне 1805 г., где ему пришлось умелым маневрированием "уносить ноги" вдоль Дуная из-под Вены после капитуляции Макка под Ульмом.
Это сейчас известно, что Бонапарт пошел по двум Смоленским дорогам (Старой и Новой), а в тот момент за ним оставалось право на неожиданный маневр, и историки не исключают, что Кутузов очень опасался, что мощный (24–25-тысячный!) корпус Богарнэ будет направлен именно по Гжатскому тракту. Именно масловские дальнобойные пушки, простреливавшие этот тракт, могли задержать французов и дать Кутузову свернуть позицию и отойти назад.
Не меньшие проблемы вызывал у Кутузова и край левого фланга "в лице" Шевардинского редута, который все же не был передовой позицией его войск, а скорее частью единого фронта по линии Шевардино – Маслово. Шевардино за счет своей высоты над остальными соседними возвышенностями играло ключевую роль над всей плоскостью Бородинского поля. Размещение здесь дальнобойной батареи позволяло русским простреливать Новую Смоленскую дорогу, и выходящие по ней на Бородинское поле французы для развертывания по выгодной для них линии Шевардино – Бородино вынуждены были бы либо брать Шевардино с ходу, что вело к большим потерям и из-за узости атакуемого пространства никак не походило на генеральное сражение, либо им приходилось бы сместиться севернее Новой Смоленской дороги и развертываться уже по линии Валуево – Беззубово – Логиново и тем самым обрекать себя на фронтальную атаку сильно укрепленных природой русских позиций через реку Колочу.
Развертываться же южнее, т. е. по линии между Новой Смоленской и Старой Смоленской дорогами, для Наполеона тоже было невыгодно. Во-первых, нужно было бы идти через широкий Утицкий лес. Во-вторых, не удалось бы использовать весьма эффективную французскую дальнобойную артиллерию. В-третьих, фронт атаки был бы максимально сужен. В-четвертых, выстраиваться для атаки пришлось бы либо слишком далеко от линии фронта, либо уже под огнем Шевардинского редута. К тому же с него возможен был хоть и на предельной дальности, но все же достаточно эффективный огонь по площадям, т. е. по вражеским колоннам, идущим по Новой Смоленской дороге.