Воспитанница эта уезжает к бабушке и чувствует себя дома. Здесь она встречается с Владимиром, про которого мы уже говорили. Владимир ухаживает за Лизой и за ее подругой Машей одновременно.
Очень любопытен Владимир по своему происхождению.
Вот что пишет Лиза в третьем письме:
"Нет, милая моя сваха, я не думаю оставить деревню и приехать к вам на свадьбы. Откровенно признаюсь, что Владимир ** мне нравился, но никогда я не предполагала выйти за него. Он аристократ, а я – смиренная демократка. Спешу объясниться и заметить гордо, как истинная героиня романа, что родом принадлежу я к самому старинному русскому дворянству, а что мой рыцарь внук бородатого мильонщика – ты знаешь, что значит наша аристокрация. – Как бы то ни было,** человек светский; я могла ему понравиться, но он для меня не пожертвует [надеждами на знатное родство и] богатой невестою и выгодным родством" (Пушкин, т. IV, стр. 454).
Роман остался недописанным; темой его, насколько мы можем видеть, было ухаживание человека из новой аристократии за представительницей разорившейся старой аристократии.
Есть отрывок Пушкина, начинающийся словами: "На углу маленькой площади".
Это второй вариант начала романа из великосветского быта.
В этом романе мы видим стареющую бледную даму и молодого человека, Валерьяна Волоцкого.
Валерьян Волоцкий – человек, ищущий места в среде новой аристократии. Вот отрывок его разговора с Зинаидой.
Зинаида спрашивает про бал у князя Горецкого:
" – А тебе очень хотелось быть на его бале?
– Ни мало. Чорт его побери с его балом. Но если зовет он весь город, то должен звать и меня.
– Который это Горецкий? Не князь ли Яков?
– Совсем нет. Князь Яков давно умер. Это брат его, князь Григорий, известная скотина.
– На ком он женат?
– На дочери [какого-то целовальника, нажившего миллионы,] того певчего, как бишь его?
– Я так давно не выезжала, что совсем раззнакомилась с вашим [высшим обществом]. Так ты очень дорожишь вниманием князя Григория, известного мерзавца, и благосклонностью жены его, дочери целовальника?
– И конечно, – с жаром отвечал молодой человек, бросая книгу на стол. – Я человек светский и не хочу быть в пренебрежении [у аристократии, из какой грязи, впрочем, ни была б она вылеплена], у светских аристократов. Мне дела нет ни до их родословной, ни до их нравственности" (Пушкин, т. IV, стр. 444–445).
Здесь мы видим опять молодого человека, стремящегося войти в общество.
Из этого наброска вошел в "Пиковую даму" один эпиграф из главы 11:
"Вы пишете письма в четыре страницы скорее, чем я успеваю их прочитывать".
Отрывок относится к 1829 г. В 1833 г. Пушкин делает еще записи, уже приближающие нас вплотную к "Пиковой даме".
Здесь есть уже и заглавие и эпиграф.
"Пиковая дама"
Гл<ава> 1
А в ненастные дни
Собирались они
Часто,
Гнули – – -
От пятидесяти
На сто
И выигрывали
И отписывали
Мелом.
Так в ненастные дни
Занимались они
Делом.Рукописная баллада.
Года четыре тому назад собралось нас в Петербурге несколько молодых людей, связанных между собою обстоятельствами. Мы вели жизнь довольно беспорядочную. [Обедали у [толстого] Андрие без апетита, пили без веселости, ездили к С<офье> А<стафьевне> без [нужды], чтобы побесить бедную старуху притворной разборчивостию]. День убивали кое-как, а вечером по очереди собирались друг у друга [и всю ночь проводили за картами].
<II>
Теперь позвольте мне покороче познакомить вас с жизнью героини моей повести.
В одной из etc.
[Шарлота Миллер была четвертая дочь [обанкрутившегося] обрусевшего немца]. Отец ее был некогда купцом второй гильдии, потом аптекарем, потом директором пансиона, наконец корректором в типографии, и умер, оставив кой-какие долги и довольно полное собрание бабочек и насекомых. Он был человек добрый и имел много основательных сведений, которые ни к чему хорошему его не привели. Германн жил на одном дворе с его вдовою, познакомился с Шарлотой и скоро они полюбили друг друга, как только немцы могут еще любить в наше в<ремя>.
Но в сей день или справедливее etc.
И когда милая немочка отдернула белую занавеску окна, Германн не явился у своего васисдаса и не приветствовал ее обычной улыбкою.
– – -
Отец его, обрусевший немец, оставил ему после себя [60 тысяч капиталу] маленький капитал; Германн оставил их в ломбарде, не касаясь и процентов, а жил одним жалованьем.
Германн был твердо etc.
<1883> (Пушкин, т. IV, стр. 595–596.)
В этом отрывке еще нет эпиграфа "Пиковая дама означает тайную недоброжелательность".
Герман и Шарлота – оба немцы, их отношения сентиментальны и традиционны.
В дальнейшем Пушкин во вторую главу вставляет характеристику положения воспитанниц, развивая то, что было им сделано в "Романе в письмах".
Он сохраняет даже имя героини – Лиза.
Герман остается, как и в первоначальном наброске, немцем, в нем есть элементы человека, втирающегося в чужое для него общество.
Повесть отличается от отрывков тем, что она вся стянута в один сюжетный узел.
Появление нового эпиграфа обозначает здесь перемену самого плана произведения.
Карточная терминология консервативна, и сейчас в практике гадания есть выражение: "остаться при пиковом интересе".
Рассказ основан на понятиях карточной игры и на смысловом значении масти и фигур. Начинается он стремительно.
"Однажды играли в карты у конногвардейца Нарумова".
Это одно из знаменитейших пушкинских начал, в которых указывается место и обстановка действия.
От отрывка, начинающегося словами: "Гости съезжались на дачу", начал работу над "Анной Карениной" Лев Толстой.
"Гости съезжались на дачу". "Вот как надо начинать, – сказал вслух Лев Николаевич. – Пушкин наш учитель. Это сразу вводит читателя в интерес самого действия. Другой бы стал описывать гостей, комнаты, а Пушкин прямо приступает к делу…" Лев Николаевич удалился в свою комнату и тут же набросал начало романа "Анна Каренина", которое в первом варианте начиналось так: "Все смешалось в доме Облонских" (П. Бирюков, т. II, 1913, стр. 201–205).
Впоследствии Толстой приписал к этому началу рассуждение о том, что "все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему".
Здесь сказалось толстовское стремление обобщать явления.
Его стремительное начало – "Все смешалось в доме Облонских" – давалось им как частный случай.
Пушкинское начало сразу вводит вас в середину событий. Кончились карты, утро, люди ужинают и разговаривают. "Долгая зимняя ночь прошла незаметно; сели ужинать в пятом часу утра".
У Марлинского в этой обстановке дана была бы серия рассказов.
Началось бы с шутки, потом пошел бы рассказ более серьезный, и кончилось бы дело рассказом патетическим.
Пушкин дает разговор, в котором вся экспозиция:
" – А каков Германн! – сказал один из гостей, указывая на молодого инженера, – отроду не брал он карты в руки, отроду не загнул ни одного пароли, а до пяти часов сидит с нами и смотрит на нашу игру!
– Игра занимает меня сильно, – сказал Германн, – но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее.
– Германн – немец: он расчетлив, вот и всё! – заметил Томский. – А если кто для меня непонятен, так это моя бабушка, графиня Анна Федотовна.
– Как? что? – закричали гости.
– Не могу постигнуть, – продолжал Томский, – каким образом бабушка моя не понтирует!
– Да что ж тут удивительного, – сказал Нарумов, – что осьмидесятилетняя старуха не понтирует?
– Так вы ничего про нее не знаете?
– Нет! право, ничего!..
– О, так послушайте…" (Пушкин, т. IV, стр. 256.)
Тут мы имеем главных действующих лиц, данных в той характеристике, которая нужна для их столкновения.
Рассказано о молодом человеке и о старухе, которая не играет.
После ввода героев идет анекдот о том, как графиня в молодости получила от Сен-Жермена тайну трех выигрывающих карт. Рассказывается, что старуха подарила эту тайну покойному Чаплицкому.
Таким образом, повесть начинается с анекдота, в котором дана завязка, с описания карточного увлечения молодежи и с характеристики Германа, связанной с характеристикой графини.
Глава II эпиграфом имеет светский разговор.
Все эпиграфы "Пиковой дамы", кроме эпиграфа к главе V, о котором я буду говорить отдельно, даны из малой литературы ("Рукописная баллада") или из разговоров и переписки.
Содержание рассказа несколько фантастично, а эпиграфы подчеркнуто бытовые. Они как бы снижают рассказ и делают его более бытовым.
Глава II описывает старую графиню и ее воспитанницу. Эпиграф в переводе звучит так:
" – Вы, кажется, определенно предпочитаете служанок?
– Что прикажете, сударыня? Они более свежи".
В обществе старой графини показан Томский, который в предыдущей главе рассказал анекдот.
Из обмолвки Лизы мы узнаем, что около дома ходит инженер. После этого мы видим и самого инженера.
"Лизавета Ивановна осталась одна; она оставила работу и стала глядеть в окно. Вскоре на одной стороне улицы из-за угольного дома показался молодой офицер".
После этого идет сцена отношений старой графини с ее воспитанницей, история самой Лизы, и, с пушкинской стремительностью, рассказано, что уже два дня под окном Лизы ходит молодой инженер.
Дальше идет характеристика Германа и рассказ о впечатлении, которое произвел на него анекдот. Под этим впечатлением бродил Герман по улице, увидал старинный дом, спросил, чей он, узнал, что это дом графини.
"Удивительный анекдот снова представился его воображению".
Ночью Герману снятся карты:
"Проснувшись уже поздно, он вздохнул о потере своего фантастического богатства, пошел опять бродить по городу, и опять очутился перед домом графини ***. Неведомая сила, казалось, привлекала его к нему. Он остановился и стал смотреть на окна. В одном увидел он черноволосую головку, наклоненную, вероятно, над книгой или над работой. Головка приподнялась. Германн увидел свежее личико и черные глаза. Эта минута решила его участь" (Пушкин, т. IV, стр. 267).
Сюжет уже построен; он построен на прямом столкновении Германа и графини и на осложненном отношении Германа и Лизы. Герман шел к графине, у него была мечта:
"Представиться ей, подбиться в ее милость, – пожалуй, сделаться ее любовником, – но на всё это требуется время"…
Лиза принимает его за человека, увлеченного ею.
В черновике план Пушкина обыкновеннее, в нем нет сложности жизнеотношений.
Третья глава имеет эпиграф:
"Вы пишете мне, мой ангел, письма на четырех страницах скорее, чем я могу их прочесть".
Глава рассказывает о том, как Герман сперва присылал Лизе письма, взятые из немецких романов, а потом начал засыпать ее письмами, в которых выражались "и непреклонность его желаний и беспорядок необузданного воображения".
Лиза назначает Герману свидание, в письме она невольно указывает ему путь к спальне графини. Герман проходит к графине, допрашивает ее о трех картах, графиня умирает.
Четвертая глава очень коротка, она снабжена эпиграфом из переписки:
"7 мая 18*.
Человек без нравственности и без религии".
В этом эпиграфе как бы иронически предупреждена та оценка, которая может быть дана читателем Герману.
Лиза думает о ночном свидании. На балу она говорила о Германе.
Томский характеризовал Германа так:
"Этот Германн – лицо истинно романическое: у него профиль Наполеона, а душа Мефистофеля. Я думаю, что на его совести по крайней мере три злодейства".
Лиза сидит у себя.
"Портрет, набросанный Томским, сходствовал с изображением, составленным ею самою, и, благодаря новейшим романам, это, уже пошлое лицо, пугало и пленяло ее воображение".
Входит Герман.
" – Где же вы были? – спросила она испуганным шопотом.
– В спальне у старой графини, – отвечал Германн, – я сейчас от нее. Графиня умерла.
– Боже мой!.. что вы говорите?..
– И кажется, – продолжал Германн, – я причиною ее смерти.
Лизавета Ивановна взглянула на него, и слова Томского раздались в ее душе: у этого человека по крайней мера три злодейства на душе! Германн сел на окошко подле нее, и всё рассказал.
Лизавета Ивановна выслушала его с ужасом. Итак, эти страстные письма, эти пламенные требования, это дерзкое, упорное преследование, всё это было не любовь! Деньги, – вот чего алкала его душа! Не она могла утолить его желания и осчастливить его!" (Пушкин, т. IV, стр. 277).
После этой сцены Пушкин снова поддерживает тему Наполеона:
"Утро наступало. Лизавета Ивановна погасила догорающую свечу: бледный свет озарил ее комнату. Она отерла заплаканные глаза и подняла их на Германна: он сидел на окошке, сложа руки и грозно нахмурясь. В этом положении удивительно напоминал он портрет Наполеона. Это сходство поразило даже Лизавету Ивановну" (там же, стр. 278).
Тема бедного молодого человека, не имеющего места в жизни и добивающегося его, уже была известна к этому времени.
Очень часто этот бедный молодой человек давался в образе художника или поэта.
Жизнь его обставлялась ужасами, которые принуждали его к преступлениям.
Ряд этих молодых людей завершается в русской литературе образом Раскольникова.
В "Преступлении и наказании" участь Дуни, которая должна выйти замуж за нелюбимого человека, самим Достоевским сближена с участью проститутки Сони.
Брак Дуни имеет своей целью добыть средства, чтобы поддержать брата.
Перед необходимостью совершить преступление Раскольников поставлен стремлением поддержать мать и спасти сестру.
Это очень традиционно, и встречается у многих писателей предшествующих, в том числе у Некрасова-прозаика и у Панаева.
Это тема бедного молодого человека, который добивается богатства во имя сентиментальных мотивов.
Пушкин изменил сентиментальную мотивировку действий "молодого человека", давши Герману небольшое состояние.
Это человек, добивающийся места в жизни.
Пушкин косвенно называет этот образ пошлым.
Он связывает его с добродетельным немцем, с немецким буржуа.
Это самый неромантический из людей, связанных с Наполеоном.
Пятая глава начинается эпиграфом, подписанным именем мистика Шведенборга:
"В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон-В***. Она была вся в белом и сказала мне: "Здравствуйте, господин советник!"
Герман имел множество предрассудков, как характеризует его Пушкин, поэтому он решил явиться на похороны графини.
На похоронах с ним произошел обморок. За обедом Германн много пил, "против обыкновения своего". Ночью к нему приходит призрак.
Призрак является, шаркая туфлями. Мистика дана в чрезвычайно сниженном виде.
"В это время кто-то с улицы заглянул к нему в окошко, – и тотчас отошел. Германн не обратил на то никакого внимания. Через минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате. Германн думал, что денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки. Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями. Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье. Германн принял ее за свою старую кормилицу и удивился, что могло привести ее в такую пору. Но белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, – и Германн узнал графиню!
– Я пришла к тебе против своей воли, – сказала она твердым голосом: – но мне велено исполнить твою просьбу. Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, – но с тем, чтоб ты в сутки более одной карты не ставил, и чтоб во всю жизнь уж после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне…
С этим словом она тихо повернулась, пошла к дверям, и скрылась, шаркая туфлями" (Пушкин, т. IV, стр. 281)
Эта сниженная реалистическая мистика любопытна.
Мистика г-жи Рэдклифф не снабжена реалистическими подробностями, зато она в конце романа рационалистически объяснена. Все ужасы "удольфских" тайн становятся реалистическими.
Фантастика пушкинского времени иная. На русской почве она была осуществлена в частности Погорельским.
Погорельский напечатал в "Литературных новостях", издававшихся при "Русском инвалиде", повесть, которая называлась "Лафертовская маковница". Прочитав эту повесть, Пушкин написал своему брату:
"Что за прелесть Бабушкин Кот! Я перечел два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Аркадием Фалалеевичем Мурлыкиным. Выступаю плавно, зажмуря глаза, повертываю голову и выгибаю спину. Погорельский ведь Перовский, не правда ли?"
Пушкин здесь ошибся в имени кота.
Черный кот колдуньи обратился в чиновника, который странным образом повертывал головой, из приятности выгибал круглую спину; звали его Аристарх Фалалеевич Мурлыкин.
Демонская его сущность рассказана подробно, но в то же время он дан пародийно.
"Маша смотрела из окна и видела, как Аристарх Фалалеич сошел с лестницы и, тихо передвигая ноги, удалился; но дошед до конца дома, он вдруг повернул за угол и пустился бежать, как стрела. Большая соседская собака, с громким лаем, во всю прыть кинулась за ним, однако не могла его догнать".
Издателю "Русского инвалида" и этого показалось мало, он дал свою развязку, в которой объяснялось, что бабушка не была колдунья.
Книга Погорельского "Двойник, или мои вечера в Малороссии", изданная в 1828 г., содержит четыре повести, связанные между собою разговорами автора с собственным двойником. Эти повести и особенно рассказы по тону напоминают появление графини.
Например, пересказывая штиллинговскую теорию духов, Погорельский говорит, что к одному человеку приходил покойный профессор, живший прежде в той же комнате.
Призрак ничего не говорил, но делал движения губами, как будто курил трубку.
Оказалось, что покойник забыл заплатить за курительный табак.
Погорельский комментирует этот рассказ:
"Я воображаю себе, – отвечал я, – какая бы в России сделалась суматоха, если б у нас вошло в моду, чтобы люди, не заплатившие долгов своих, являлись после смерти и делали знаки!"
Призраки Погорельского ходили уже в литературе реалистическо-романтической, поэтому в них было много пародийного и бытового, – например, у призрака старого капуцина отмечался плохо выстиранный колпак, призраки католические и лютеранские ссорились, призраки кряхтели и даже издавали вредные испарения.
Манера появления "пиковой дамы" поэтому не противоречила литературным обычаям того времени. Она пришла так, как приходит "белая женщина" у Погорельского. Ее требования тоже обычны. Призраки 30-х годов любили завершать незавершенные свои житейские дела.
Можно сказать, что "Пиковая дама" как призрак несколько старомодна. Между прочим, она обманывает Германа, поставив ему условие и не выполнив своего обещания.
Герман не бросает Лизу, по крайней мере это не оговорено Пушкиным; между тем туз сменился пиковой дамой, и Герман проигрывает.