Хотел бы я жить в ту, раннюю эпоху, когда в мире было меньше знания, меньше власти над болезнями, меньше водопровода и меньше полицейских? Нет, не хотел бы. Если рассуждать в категориях счастья или любви - нравы ухудшились. Если же рассуждать в категориях знания, могущества и потенциала добра - налицо движение вперед. Идея золотого века опасна. Она взывает не к консерватизму, но к анархизму и нигилизму, к мыслям о том, что все мы обречены и нам лучше уйти. Отстраненность может выразиться в стремлении вести простую, праведную жизнь или, например, принять форму пьянства, цель которого - заглушить сознание. Или она может проявляться в отказе от всякого действия. Марксист бы заметил, что мечты о золотом веке свойственны людям вроде меня - представителям отмирающего класса. Жесткий взгляд на вещи присущ тем, кто ищет или обладает властью - реакционерам или людям, устремленным в будущее, фашистам или коммунистам. Они похожи на принца Генри. Фальстафы этого мира противопоставляют "жесткому" мировоззрению "миллениализм", надежду на обретение золотого века в будущем. И мягкий подход Гесиода, и жесткий подход Лукреция историчны, хотя для Гесиода мир ухудшается без видимой на то причины.
Иудейские представления об Эдемском саде близки к идеям Гесиода, но в то же время они доисторичны, а потому их следует излагать языком и мифологии, и истории, ведь историю предопределяет грехопадение. В книге Бытия нет рода человеческого, а только первый мужчина и первая женщина. С чего они начинают? Они съедают плод с древа добра и зла, за что их и изгоняют из Эдемского сада. Их первый поступок, стоивший им невинности, становится началом истории. Подобно Лукрецию, древнееврейское учение гласит, что все люди рождаются греховными и должны пройти через самоискупление. Однако в иудейских представлениях о первобытной жизни - другое отношение к истории и цивилизации. Согласно "мягкому" мировоззрению Гесиода, все плохо потому, что каждый шаг вперед, на самом деле, означает упадок - цикл всегда начинается с примитивного. Такова и главная посылка Шпенглера "Жесткий" взгляд на вещи, в соответствии с которым всякое развитие права и знания означает движение вперед, обожествляет исторический прогресс. Иудео-христианское учение гласит, что цивилизация нейтральна. Знание добра и зла возрастает, но само по себе знание неоднозначно. Знание есть испытание. Проникая в суть вещей, человек может начать поступать лучше… или хуже. Ни знание, ни невежество не имеют никакого отношения к извращению воли, вызванному себялюбием, ни то, ни другое не заставит вас избрать добро или отринуть зло. Соответственно, прогресс в науке, включая лечение заболеваний, ведет как к добрым, так и к дурным последствиям. Можно попытаться разрешить эту задачу, возглашая, вслед за Гесиодом, что лучше ничего не менять. Есть и другой взгляд, которого придерживались викторианцы: они считали, что мир будет постоянно улучшаться, однако совсем недавняя история доказала иллюзорность подобных надежд. И все-таки мы не можем целиком принять сторону Гесиода, так как радиус зла в сегодняшнем мире слишком сильно вырос.
Согласно древнеирландскому мифу, запечатленному в эпической поэме "Обращение морского бога к Брану" (анг- лййский перевод Куно Мейера), рай не разрушается постепенно, проходя через стадии исторического развития, но и не обретается посредством окончательного подчинения природы, как обещает доктрина жесткого примитивизма. Рай, скорее, восстанавливается от ущерба, нанесенного нашей греховной жаждой независимости. Мананнан, морской бог, поет Брану, плывущему в открытом море в своей ладье:
Морские кони блистают летом
Всюду, сколько хватает взора Брана,
Реки струят свой медвяный поток
В земле Мананнана, сына Лepa.
Сияние бескрайней водной глади,
Слепящий океан, приют твоей ладьи,
Расцвеченный желтым и синим,-
То светлая, воздушная страна.
Лососи пестрые из утробы скачут,
Из белого моря, куда стремишься взором:
Это - чистого цвета агнцы, телята,
Не знающие убийства и вражды.
Хоть видна тебе лишь одна колесница
В Счастливой Стране, обильной цветами,-
Много коней на ее просторах,
Хоть для тебя они и незримы.
Велика равнина, сонм в ней мужей,
Краски блистают светлым торжеством.
Серебряный поток, золотые ступени -
Все сулит изобилье благое.
В прекрасную игру, самую радостную,
Они играют, вином наслаждаясь,
Мужи и милые женщины, под листвою,
Без греха, без преступленья.
Вдоль вершин леса проплыла
Твоя ладья через рифы.
Лес с прекрасными плодами
Под кормой твоего кораблика.
Лес дерев цветущих плодовых,
Среди них лоза виноградная,
Лес невянущий, без изъяна,
С листьями цвета золота.
От начала творенья не знали мы
Старости и смерти бренного тела:
И не ждали болезней и немощи -
Грех был тогда нам неведом.
Злосчастный день, когда явился змий
В крепость отца нашего!
Змий исказил лицо времен,
И пришла порча, прежде молчавшая.
Алчностью и похотью он убил нас,
Погубил благородное племя:
Увядшее тело обрек на пытку,
Отправил его в юдоль мучений.
Таков закон гордыни в этом мире.
Уверовать в тварей, забыть Бога:
Болезнями и старостью ускорится
Разрушение обманутой души.
Но придет благородное спасенье
От Царя, который сотворил нас:
Белый закон придет из-за моря -
Спаситель будет Бог и будет человек.
Вечный сад - простейшая обитель пасторальной традиции, и хотя в конце "Чистилища" Данте прибывает в рай, за ним угадываются очертания CIVitas Dei, Града Божьего, противоположного пасторальным условностям.
Пастораль - аристократический жанр. Его истоки следует искать у Феокрита и, в более "жестком" варианте, в "Георгиках" Вергилия. Пейзажи средневекового "Романа розы" и "Перла" выглядят совершенно иначе. Классическая традиция пасторали возобновляется в эпоху Возрождения. Величайшие ренессансные образцы этого жанра - "Уединения" Гонгоры, а в английской литературе - "Аркадия" Сидни и "Люсидас" Мильтона. В этих произведенияхпастухиговорятнеобычайно правильными изощренным языком - они привносят язык цивилизации в буколическую обстановку. В своей жизни эти крестьяне sont dans le vrai. Лао-цзы счел бы, что этот язык их портит, поскольку простота дает им возможность быть свободнее и лучше тех, кто стоит выше них на общественной лестнице. Однако для того чтобы проявить добродетель в жанре пасторали, они должны говорить очень хорошим языком.
С точки зрения жесткого учения о первобытном, пастухи подобны "благородным", чьи слова они усвоили. Между правителем и подданными отношения те же, что между пастухом и природой: человек - царь природы, овцы - его подданные. Добрый пастырь оберегает овец от волков, плохой не заботится о стаде.
В других рассматриваемых Эмпсоном видах пасторали человек противопоставляется животным. Животное не отягощено самосознанием и действует вполне инстинктивно - его желания и поступки суть одно и то же. Уолт Уитмен пишет в "Листьях травы":
Я думаю, я мог бы жить с животными,
они так спокойны и замкнуты в себе,
Я стою и смотрю на них долго-долго.
Они не скорбят, не жалуются на свой злополучный удел,
Они не плачут бессонными ночами о своих грехах,
Они не изводят меня, обсуждая свой долг перед Богом,
Разочарованных нет между ними, нет одержимых -
бессмысленной страстью к стяжанию,
Никто ни перед кем не преклоняет коленей,
не чтит подобных себе, тех, что жили за тысячу лет;
И нет между ними почтенных, и нет на целой земле горемык.
Можно сказать и по-другому, "Будь люди так верны себе, как ящерицы / На них бы стоило смотреть" - идея с ящерицами мне нравится даже больше.
Свободные от самосознания и не знающие греха, дети, с их отстраненностью, представляют собой еще одну разновидность пасторали. Дети неспособны что-либо скрывать. Чтобы удостовериться в реальности Эдема, понаблюдайте за детьми, и вы убедитесь, что он существует. Ни Алиса в стране чудес, ни Жак не умеют скрывать свои мысли. Шут - скажем, шут в "Короле Лире", - другой персонаж пасторали. Шут бесстрашен и не скован условностями - он, подобно ребенку, даже не подозревает о существовании условностей. У него не все дома, но шут наделен пророческим даром, ибо в своем безумии он либо видит, либо отваживается сказать больше других.
Еще один персонаж этого жанра - преступник, изгой, хотя здесь мы имеем дело с пасторалью наизнанку, это взгляд с другой стороны: примером могут служить Фальстаф, Шейлок и "Опера нищего" Джона Гея. Сюда же можно отнести гангстерские фильмы и детективы, но не героя Микки Спиллейна Майка Хаммера и не чандлеровские исследования криминальной среды. Весь интерес детектива - в поисках убийцы. Если все персонажи - потенциальные преступники, интерес пропадает. Лучшее место действия детективного романа - дом приходского священника или колледж: и тот, и другой соответствуют пасторальному духу Эдемского сада. Сначала обнаруживают труп, затем в историю вплетаются мотивы преступления, входит правосудие, происходит расследование, арест убийцы, затем правосудие уходит со сцены, и пасторальный мир восстановлен. Ложная невиновность сменяется подлинной невиновностью, а город или королевский двор противопоставляются полю или деревне, то есть очеловеченной природе, сравнимой с той, что изображается в обычной пасторали.
Еще в одной разновидности пасторали город и деревня вместе взятые противопоставлены дикой природе. Современная тяга к дикой природе - следствие индустриализации общества, в котором цивилизация, как нам кажется, может поглотить и растворить в людской массе личность. Idiotes, то есть частное лицо, сравнивается здесь с banausos, то есть с узким специалистом, снедаемым бесцельными, неопределенными амбициями. Дикая природа становится страной приключений, где мне не позволено оставаться banausos, специалистом, - дикая природа сражается со мной и заставляет меня стать цельной личностью, дает мне raison d'etre. На более ранних стадиях общественного развития дикая природа воспринималась как малоприятная необходимость. В "Прелюдии" Вордсворта Лондон, современный город, предстает врагом личности:
О, блеклое смятенье! То образ
Истинный божественного Града
Для всех, кто жить, увы, избрал в гудящем улье,
Для роя беспокойных горожан-,
Неразличимый, несуразный мир
Рабов, погрязших в жалкой суете,
В потоке повседневности, среди
Предметов тусклых, сплавленных в узор
Привычкой и разнообразьем мнимым,
Которому закон и смысл чужды.
Этому можно противопоставить замечание Сидни Смита: "О, как ужасно в деревне: кажется, что мир отправится спать сразу после вечернего чая".
Из всех шекспировских пьес "Как вам это понравится" - величайший панегирик цивилизации и природе культурных мужчины и женщины. В пьесе властвует Розалинда - это триумф цивилизации; Розалинда, как и пьеса в целом, воплощает, выражаясь словами Паскаля, человеческую способность "отрицать, верить и сомневаться" - nier, croire, et douter bien. В пьесе соблюдено равновесие диалектических противоположностей: деревни и герцогского двора, бесстрастности и любви, честности и поэзии, природы и судьбы, природы и судьбы вместе взятых и искусства. Действие начинается во фруктовом, то есть возделанном, саду, и первое имя, которое мы слышим - Адам. Едва ли Шекспир использовал его неосознанно, ведь Адаму и Орландо предстоит изгнание из сада. В то же время сад в этой пьесе отличается от Эдемского. Библейский Адам изгнан из рая после грехопадения. У Шекспира безвинного Орландо изгоняет старший брат, который завидует младшему, хорошему брату. Орландо жалуется на то, что Оливер воспитывает его в традициях пасторального невежества:
Вы должны меня выслушать. Отец завещал вам дать мне хорошее воспитание, а вы обращались со мной как с мужиком: вы душили и уничтожали во мне все качества истинного дворянина. Но дух моего отца крепнет во мне, и я не намерен больше это сносить. Поэтому либо дайте мне заниматься тем, что приличествует дворянину, либо отдайте ту скромную долю, что отец отказал мне по завещанию, и я с ней отправлюсь искать счастье
Акт I, сцена 1.
Это призыв к "жесткой" простоте, вроде тех военных упражнений, которые рекомендовал иезуитам Игнатий Лойола.
Другой изгнанник - старый герцог; его изгнал узурпатор герцог Фредерик, который олицетворяет то жестокое, что есть в цивилизации. Старого герцога принуждают удалиться в "пасторальную" ссылку в Арденнский лес, который Шарль сначала описывает в понятиях "мягкого" учения о первобытном:
Говорят, он уже в Арденнском лесу и с ним веселое общество: живут они там будто бы, как в старину Робин Гуд английский. Говорят, множество молодых дворян присоединяется к ним каждый день, и время они проводят беззаботно, как, бывало, в золотом веке.
Акт I, сцена 1.
Розалинда и Селия только что вышли из детского, невинного возраста - вот еще один вид пасторали. В начале пьесы они немного говорят о природе и судьбе, не будучи вполне уверены, что это такое (I.2). И герцог, и Орландо оказались в лесу по прихоти судьбы. Но здесь важен и характер персонажей. Оливер завистлив по природе, а в добром Орландо есть нечто, что вполне может вызвать зависть брата. То же относится к взаимоотношениям герцога Фредерика со старым герцогом. Сравните с отношениями Антонио и Просперо в "Буре". Природа дарует персонажам ум, позволяющий им насмехаться над судьбой. По правде говоря, в человеческих существах нет никакой разницы между природой и искусством, ведь люди - прирожденные художники, их психофизическое устройство таково, что сознание воздействует на материю. Природа в пьесе "Как вам это понравится" зависит, в первую очередь, от самих персонажей, а уж потом от судьбы.
Прощаясь с Орландо, Ле-Бо говорит: "Надеюсь встретить вас в условьях лучших / И дружбы и любви у вас просить" (i. 2). Двор предстает как зло, от которого бегут добрые персонажи - либо по принуждению, как Орландо и Розалинда, либо добровольно, из любви к изгнанникам, как Адам и Селия; следует заметить, что удаление от двора - это ссылка даже в том случае, когда двор представляет собой зло. Орландо говорит Адаму на языке "мягкого" первобытного:
О добрый мой старик! В тебе пример
Той честной, верной службы прежних лет,
Когда был долгом труд, а не корыстью.
Для нынешних времен ты не годишься:
Теперь ведь трудятся все для награды;
А лишь ее получат - и конец
Всему усердию. Ты не таков.
Акт II, сцена 3.
Ранее, когда Адам говорил Орландо, что ему надо бежать из дома, Орландо отвечал на языке "жесткого" первобытного:
Что ж мне - идти просить на пропитанье?
Презренной шпагой добывать доходы
На столбовой дороге грабежом?..
Акт II, сцена 3.
"О, сколько терний в этом будничном мире!" - жалуется Розалинда Селии, а Селия отвечает: "Нет, это простые репейники, сестрица, брошенные на тебя в праздничном дурачестве; когда мы не ходим по проторенным дорогам, они цепляются к нашим юбкам" (I.3). Уход из общества чреват опасностями.
В Арденнском лесу старый герцог поначалу высказывает традиционный взгляд на пастораль:
Ну что ж, друзья и братья по изгнанью!
Иль наша жизнь, когда мы к ней привыкли,
Не стала много лучше, чем была
Средь роскоши мишурной? Разве лес
Не безопаснее, чем двор коварный?
Здесь чувствуем мы лишь Адама кару -
Погоды смену: зубы ледяные
Да грубое ворчанье зимних ветров,
Которым, коль меня грызут и хлещут,
Дрожа от стужи, улыбаюсь я:
"Не льстите вы!" Советники такие
На деле мне дают понять, кто я.
Есть сладостная польза и в несчастье:
Оно подобно ядовитой жабе,
Что ценный камень в голове таит.
Находит наша жизнь вдали от света
В деревьях - речь, в ручье текучем - книгу,
И проповедь - в камнях, и всюду - благо.
Я б не сменил ее!
Первый вельможа тотчас же поясняет слова герцога:
Вы, ваша светлость,
Так счастливо переводить способны
На кроткий, ясный лад судьбы суровость.
Акт II, сцена 1.
Именно поэтому старый герцог не кажется самодовольным: его изгнание - прихоть Фортуны.
Чуть позже первый вельможа передает слова Жака о раненом олене, которого преследуют охотники: Жак сравнивает полную опасностей жизнь в лесу с жестокими нравами двора - даже олени бросают раненого товарища, подобно тому как люди покидают банкрота:
"Бедняк, - он говорил, - ты завещаешь
(Как часто - люди) тем богатство, кто
И так богат!" Затем - что он один,
Покинут здесь пушистыми друзьями.
"Так! - он сказал. - Беда всегда разгонит
Приток друзей!" Когда ж табун оленей
Беспечных, сытых вдруг промчался мимо
Без всякого вниманья, он воскликнул:
"Бегите мимо, жирные мещане!
Уж так всегда ведется; что смотреть
На бедного, разбитого банкрота?"