В окончательной редакции Берлиоз является руководителем "московской" писательской организации, однако в первоначальных вариантах наименование его должности опять-таки вызывает прямую ассоциацию с именем Горького: секретарь "Всеобписа" – Всемирного объединения писателей, редактор всех московских толстых журналов. Кстати, о "Всемирном объединении писателей" – ведь оно было на самом деле, только называлось несколько иначе: "Издательство Всемирной Литературы при Комиссариате просвещения", его основателем и первым руководителем был Горький. Я уже не говорю об Институте мировой литературы им. А.М. Горького… А так красочно описанное здание руководимого Берлиозом Массолита на Тверском бульваре, 25 – там сейчас располагается Литинститут с памятником Герцену перед входом. Дом Герцена… Грибоедовский дом… – все это не раз обыгрывалось исследователями творчества Булгакова. Позволю себе добавить маленький штришок: это – Горьковский дом. Потому что в октябре 1932 года в честь сорокалетия литературной деятельности Классика и Основоположника, его имя наряду с Нижним Новгородом, улицей Тверской, парками, фабриками, заводами, пароходами, колхозами, школами, бригадами, было присвоено и Литинституту. Тому самому…
Кстати, параллель между образами Берлиоза и Мастера отмечалась и другими авторами. С той лишь разницей, что, отождествляя Мастера с самим Булгаковым, они неизменно приходили к параллели между Берлиозом и Булгаковым. В частности, О.Д. Есипова отмечает, что Берлиоз заявлен в романе как антипод Мастера: "Они симметрично расположены в действии относительно Бездомного, оба его духовные наставники на разных этапах жизни… Берлиоз очень образован – Булгаков подчеркивает это многажды – может забираться в дебри восточных религий, читал Канта и Шиллера… c уважением относится к истории (об особой любви Булгакова к истории свидетельствует П.С. Попов, Мастер – по образованию историк)… Наконец, сравнение имен "редактора" и создавшего его писателя (Михаил Александрович Берлиоз – Михаил Афанасьевич Булгаков…)"
Аналогичное наблюдение сделали О.Б. Кушлина и Ю.М. Смирнов , тоже отметившие совпадение инициалов М.А. Берлиоза и М.А. Булгакова: "Так, одной этой чрезвычайно долго и тщательно выбиравшейся фамилией, именем и отчеством в тугой узел сложных ассоциаций завязаны создатель новой музыки композитор Гектор Берлиоз, преуспевающий чиновник от литературы и сам автор романа Михаил Афанасьевич Булгаков…". Осталось только объяснить, какой толк от такого "узла", который не ведет к каким-то выводам.
… "Тугой узел сложных ассоциаций"… Могу предложить ассоциацию и попроще, следовательно, – понадежней: с композитором Берлиозом общего больше все-таки у Горького, чем у Булгакова. Хотя бы потому, что в числе первых предметов, приобретавшихся им при смене места жительства в эмиграции, обязательно был рояль; что в США и на Капри при нем постоянно находился профессиональный музыкант Н.Е. Буренин, который каждый вечер играл любимого Горьким Грига; наконец, потому, что в молодости Горький пел вторым тенором в театральном хоре – в том самом, куда не был принят Ф.И. Шаляпин! А М. Булгаков – был просто любителем оперы, каких много.
Что касается совпадения инициалов, то над параллелью МАксим – МАстер тоже стоит подумать. Тем более что из нее автоматически вытекает и другая – МАРгарита – МАРия Федоровна Андреева… Но об этой особе – отдельный разговор. Пока же следует отметить, что показанная "многажды" образованность Берлиоза – не более чем откровенная булгаковская ирония по поводу извращения литчиновником в духе грубой антирелигиозной пропаганды исторических фактов, касающихся истоков христианства.
В качестве первичной гипотезы можно, конечно, допустить наличие на страницах романа самоиронии Булгакова; но не в такой же мазохистской форме, чтобы подразумевать хоть малейший намек на параллель между его собственным эго и духовным антиподом. Отрезанная голова которого, к тому же, придает комизм тому, что должно быть трагичным.
Что же касается параллели между историком Берлиозом и историком Булгаковым, то опять-таки приверженцы этой версии не заметили сарказма автора романа. Ведь под всеми разглагольствованиями Берлиоза на исторические темы подвели черту сказанные "ни к селу ни к городу" слова Воланда "Сегодня вечером на Патриарших будет интересная история".
Кстати, "мировая литература" припасла для нас куда более доказательный, и, главное, официальный образчик увлечения Булгаковым историей, чем все свидетельства его биографа П.С. Попова:
"28 апреля 1933 г.: В письме к А.Н. Тихонову дает отрицательную оценку рукописи М.А. Булгакова [об истории Дулевского фарфорового завода]. Пишет, что необходимо дополнить ее историческим материалом, придать ей социальную значимость и сделать стиль изложения более серьезным" .
Вот так подготовленное ИМЛИ им. А.М. Горького АН СССР такое официальное издание, как четырехтомная "Летопись жизни и творчества А.М. Горького", увязывает именно в "историческом" контексте имена Булгакова и корифея соцреализма, хотя никакого отношения к этой "истории" Булгаков не имел.
Поскольку других материалов, подтверждающих занятия Булгаковым историей, кроме вышедшего из недр созданного Горьким института явно ошибочного свидетельства, практически нет, не считая фрагментов учебника истории для школы, стоит посмотреть, в каких же отношениях с этим предметом находился сам Горький. Вот как, по материалам той же "Летописи", это выглядит:
12 августа 1934 г. Получает письмо от Г.П. Шторма из гор. Горького с информацией о ходе работы над книгой по истории Горьковского края.
10 марта 1935 г. Дает советы Г.П. Шторму по подготовке "Книги по истории Н. Новгорода".
Май-июнь 1935 г. Посылает Я.Б. Гамарнику развернутый отзыв на план "Книги для чтения по истории литературы для красноармейцев и краснофлотцев". Советует включить в эту хрестоматию лучшие образцы русской классической и советской литературы, в том числе "Повесть о Болотникове" Г.П. Шторма ("Сталин одобрил"!)
4 сентября 1935 г. Пишет А.А. Жданову о плохой работе Ленинградской редакции "Истории заводов".
6 сентября 1935 г. в письме к Прамнэку сообщает, что забраковал все рукописи по работе над историей Горьковского края, кроме работ Г.П. Шторма и статьи Спасского о судоходстве.
Активно работал по редактированию "Двух пятилеток". 11 марта 1936 г. – пишет А.А. Жданову, что тот введен в состав главной редакции "Истории гражданской войны".
Январь – март 1936 г. Редактирует статью М. Антокольского "История земли".
Январь – май 1936 г. Редактирует рукопись "Крах германской оккупации на Украине (по документам оккупантов)", подготовленную к печати редакцией "История гражданской войны".
Февраль – март 1936 г. Получает от И.И. Минца запрошенный им материал о Гапоне (9 книг) и три главы 1-го тома "Истории Путиловского завода".
Май 1936 г.(4-6). Беседует с Г.П. Штормом. "Более всего он был озабочен скорейшим созданием значительных книг по истории крестьянства".
Если к этому добавить, что по инициативе Горького созданы "История заводов и фабрик" (он же ее и редактировал), "История деревни", "История молодого человека", возобновлено издание знаменитой серии "Жизнь замечательных людей", то получается, что из всех писателей в нашей стране Горький был наипервейший историк.
Кстати, Г.П. Шторм, работы которого так ценил Горький, был знаком с Булгаковым по совместной работе в ЛИТО; впрочем, о характере занятий Горького можно было узнать не только от него…
Из сопоставления различных редакций романа можно видеть, что в процессе работы над романом Булгаков, не отказываясь от личности Горького как прототипа одного из основных героев, принимал меры к более глубокой зашифровке этого факта. Оно и понятно – имя Горького было лицемерно канонизировано Системой путем возведения до уровня государственного института; поэтому любая критика в его адрес могла стоить не только свободы, но и жизни .
Как можно видеть, тема Горького как прообраза персонажей романа присутствовала во всех редакциях. Тот факт, что со временем образ Мастера потеснил образы Феси и Берлиоза, свидетельствует лишь о переработке Булгаковым первичного замысла; сам же замысел остался.
Примечания к тринадцатой главе:
1. Б.В. Соколов. Указ. соч., с. 10.
2. М.О. Чудакова. Архив М.А. Булгакова, с. 70.
3. "В последние годы жизни … великий мастер культуры…, поборник пролетарского гуманизма, Горький в момент наибольшего обострения классовой борьбы в нашей стране написал свою громовую статью "Если враг не сдается, его уничтожают". Недаром говорил о Горьком наш великий и мудрый вождь Сталин, что он посвятил свою жизнь и творчество на радость всем трудящимся, на страх врагам рабочего класса" – "Правда", 19 июня 1936 г.
4. Эти данные приводит В.И. Лосев в своем комментарии к черновику романа (Тетрадь 1, 1928-1929 гг.) "Михаил Булгаков. Великий канцлер. Черновые редакции романа "Мастер и Маргарита". М., "Новости", 1992, с. 511.
5. Г.А. Лесскис. Указ. соч., с. 663.
6. "Князь тьмы", с. 45.
7. Там же, с. 166.
8. Там же, с. 162-163. "Знамя", № 12-92, с. 137.
9. Там же, с. 165.
10. О.Д. Есипова. Пьеса "Дон Кихот" в кругу творческих идей М. Булгакова. В сборнике "М.А. Булгаков – драматург и художественная культура его времени" – М., СТД РСФСР, 1988, с. 182.
11. О.Б. Кушлина, Ю.М. Смирнов. Некоторые вопросы поэтики романа "Мастер и Маргарита" – в том же сборнике, с. 302.
12. Фактически речь шла о рукописи "Жизнь господина де Мольера".
13. О том, что это было действительно так, свидетельствует дневниковая запись К.И. Чуковского , сделанная 2 марта 1932 года, когда обстановка была еще относительно либеральной: "Ионов из "Academia" уходит, равно как и Ежов – за сопротивление Горькому" – К.И. Чуковский. Из дневника. "Знамя", № 12-92, с. 137.
Глава XIV. "Неожиданная слеза"
Я – мастер, – он сделался суров и вынул из кармана халата совершенно засаленную черную шапочку с вышитой на ней желтым шелком буквой "М". Он надел эту шапочку и показался Ивану и в профиль и в фас, чтобы доказать, что он – мастер.
Из романа
Многие исследователи производили разбор этого отрывка, всегда – с точки зрения того возвышенного, что содержится, по их мнению, и в самом понятии "мастер", и в черной шапочке с желтой буквой "М". Поскольку все версии базируются на тождестве образа Мастера с создавшим его писателем, то иного мнения об этом отрывке ожидать не приходится.
Вместе с тем, из поля зрения постоянно ускользает позерство того, кто еще до своего появления был иронически назван "героем". "…Сделался суров", "показался и в профиль и в фас" – как-то не убеждает в пользу общепринятой трактовки. В первой полной рукописной редакции романа эти моменты оттенены более выпукло: "Я – мастер, – ответил гость, и стал горделив, и вынул из кармана засаленную шелковую черную шапочку, надел ее, также надел и очки, и показался Ивану и в профиль, и в фас, чтобы доказать, что он действительно мастер" .
"Горделив"…
Не считая попытки М.А. Золотоносова увязать русскую букву "М" через еврейскую "мем" с тринадцатым номером главы, стало общепринятым, что эта буква символизирует инициал имени Булгакова.
Давайте посмотрим, как относились к этой букве Горький и Булгаков…
"Я никогда не подписывал своих вещей именем Максима – а всегда – М. Горький. Очень может быть, что "М" – скрывает Марходея, Мафусаила или Мракобеса" – так писал Горький в ноябре 1910 года с Капри А.В. Амфитеатрову. Даже если предположить, что Булгаков никогда не был знаком с текстом этого письма, то независимо от этого у любого грамотного человека тридцатых годов буква "М" в контексте литературной деятельности в первую очередь должна была вызвать в сознании ассоциацию с именем Горького.
Представляет интерес и обыгрывание этой буквы самим Булгаковым в ответ на письмо Е.И. Замятина от 28 октября 1931 года перед его выездом за границу (Горький ходатайствовал перед правительством о выдаче разрешения). Замятин писал:
"Итак, ура трем М: Михаилу, Максиму и Мольеру! Прекрасная комбинация из трех М для Вас обернется очень червонно: радуюсь за Вас".
У Булгакова настроение было не такое радужное, и 31 октября он ответил:
"Из "трех ЭМ"ов в Москве остались, увы, только два – Михаил и Мольер" .
То есть, Горький, не оказав ему помощи, уехал. Здесь обращает на себя внимание, что Замятин горьковское "М" поставил в один ряд с булгаковским; Булгаков же "Михаила" и "Мольера" дистанцировал от "Максима". Как бы ни расценивать это, фактом является то, что Горький не только занимал особое место в круге интересов Булгакова, но и по крайней мере один раз упоминался им с обыгрыванием инициала его литературного псевдонима. Еще один аспект – в беседе с Бездомным растроганный Мастер "вдруг вытер неожиданную слезу". Если говорить о "слезе" в контексте отечественной литературной жизни, то нет другого человека, кроме Горького, чья "неожиданная слеза" была бы так знаменита. А сделал ее знаменитой В. Маяковский, который написал: "Поехал в Мустамяки (местечко в Финляндии, где была дача Горького – А.Б.). М. Горький. Читал ему части "Облака". Расчувствовавшийся Горький обплакал мне весь жилет […] Скоро выяснилось, что Горький рыдает на каждом поэтическом жилете. Все же жилет храню. Могу кому-нибудь уступить для провинциального музея".
Эта притча об "обплаканном жилете" стала настолько расхожей, что о слезливости Горького упоминали в своих мемуарах многие: И. Бунин, В. Ходасевич, П. Пильский, Н. Берберова, М. Алданов. В частности, Н. Берберова писала: "Эта способность слезных желез выделять жидкость по любому поводу (грубовато отмеченная Маяковским) была и осталась для меня загадочной" .
Примерно аналогичная характеристика ("Очень падкий на слезы") была дана также Марком Алдановым в статье, приуроченной к пятилетию со дня смерти Горького .
Н. Телешов, присутствовавший 1902 году при чтении в Художественном театре пьесы "На дне", вспоминал: "А иногда голос его начинал дрожать от волнения, и, когда Лука сообщил о смерти отмучившейся Анны, автор смахнул с глаз неожиданно набежавшую слезу" .
К.И. Чуковский 22 ноября 1918 года сделал такую запись в своем дневнике: "Вчера я впервые видел на глазах у Горького его знаменитые слезы. Он стал рассказывать мне о предисловии к книгам "Всемирной Литературы" – вот сколько икон люди создали, и каких великих – черт возьми (и посмотрел вверх, будто на небо – и глаза у него стали мокрыми" .
Или вот такая датированная 19 июля 1919 года заметка в записной книжке Блока: "В 6 часов вечера Горький читает в Музее города воспоминания о Толстом. – Это было мудро и все вместе с невольной паузой (от слез) – прекрасное, доброе, увлажняет ожесточенную душу" .
А.Л. Желябужский, племянник первого мужа второй жены Горького, так описывает свои относящиеся к периоду 1900-1903 гг. впечатления: "Читал он превосходно, очень просто, но удивительно образно. Глубоко переживал читаемое. Иногда его начинали душить слезы… Бывало и так, что слезы начинали неудержимо катиться по щекам, стекали на усы, и он всхлипывал совершенно по-детски" .
А.В. Луначарский вспоминал в 1927 году, что в период пребывания на Капри Горький, любуясь тарантеллой, "при этом зрелище неизменно плакал" .
Таким образом, "неожиданная слеза" Мастера должна была вызвать у современников Булгакова непосредственную ассоциацию с именем Горького.
И, наконец, позерство Мастера. Посмотрим, как стыкуется этот факт из романа с наблюдениями тех, кто часто бывал с Горьким.
"Вчера во "ВсеЛите" должны были собраться переводчики и Гумилев […] прочел им программу максимум и минимум […] – и потом выступил Горький. Скуксив физиономию в застенчиво-умиленно-восторженную гримасу (которая при желании всегда к его услугам), он стал просить-умолять переводчиков переводить честно и талантливо […]. Все это очень мне не понравилось – почему-то. Может быть, потому, что я увидел, как по заказу он вызывает в себе умиление" .
Через полгода, 5 марта 1919 года в этом же дневнике появляется другая запись: "У Горького есть два выражения на лице: либо умиление и ласка, либо угрюмая отчужденность. Начинает он большей частью с угрюмого" . ("Я – мастер, – он сделался суров" – разве не об одном и том же пишут Чуковский и Булгаков?)
И еще через полгода, 30 ноября 1919 г.: "Впервые на заседании присутствовал Иванов-Разумник, […] молчаливый, чужой. Блок очень хлопотал привлечь его на наши заседания [..]. И вот – чуть они вошли, – Г[орький] изменился, стал "кокетничать", "играть", "рассыпать перлы". Чувствовалось, что все говорится для нового человека. Г[орький] очень любит нового человека – и всякий раз при первых встречах волнуется романтически – это в нем наивно и мило" .
И.А. Бунин писал в своих воспоминаниях:
"Обнаружились и некоторые другие его черты, которые я неизменно видел впоследствии много лет. Первая черта была та, что на людях он бывал совсем не тот, что со мной наедине или вообще без посторонних, – на людях он чаще всего басил, бледнел от самолюбия, честолюбия, от восторга публики перед ним, рассказывал все что-нибудь грубое, высокое, важное, своих поклонников и поклонниц любил поучать, говорил с ними то сурово и небрежно, то сухо, назидательно, – когда же мы оставались глаз на глаз или среди близких ему людей, он становился мил, как-то наивно радостен, скромен и застенчив даже излишне" .
Вряд ли можно не согласиться, что позерство Мастера соответствует манере поведения Горького, каким его видели постоянно общавшиеся с ним современники. Допускаю, что Булгаков мог не быть знакомым с воспоминаниями Бунина; нет данных и о его общении с К.И. Чуковским. Но ведь манеры Горького, описанные этими писателями, не могли не быть замеченными и другими. Например, Ахматовой; или Вересаевым, имевшим, по всей видимости, весьма отличное от преподносившегося официальной пропагандой мнение о Горьком. Деликатнейший, как и Булгаков, человек, он был очень осторожен в высказывании отрицательных оценок о ком-то. И все же как можно расценить такие, например, его воспоминания: "Больше я с Горьким лично не встречался [после посещения Капри], за исключением одной мимолетной встречи в 17 году в Московском Совете Рабочих Депутатов. Но переписка поддерживалась почти до самого окончательного переезда его в СССР" . Следовательно, при ежегодных посещениях Горьким СССР, начиная с 1928 года, и после его окончательного "извлечения" в СССР они не виделись, хотя Вересаев жил в Москве. Это говорит о многом.