Одной из знаменательных вех в развитии горьковского "гуманизма" явилась публикация 15 ноября 1930 года в "Правде" и "Известиях" его статьи "Если враг не сдается, его уничтожают". Имелся в виду внутренний "враг", желавший свободно трудиться на собственной земле и не отдававший нажитое собственным горбом в колхозы. Эта "громовая" статья, в названии которой в "Известиях" вместо "уничтожают" фигурировало "истребляют", явилась добротной идеологической основой для начавшегося массового "раскулачивания" и истребления крестьянства как класса.
Еще одной такой вехой явилась публикация (опять же в "Правде") в 1934-35 гг. серии из трех горьковских статей под общим заголовком "Литературные забавы". В них содержалась не только апологетика сталинского режима и "коллективного свободного труда", и не только патетические проклятья в адрес прячущихся в рядах партии большевиков подлых убийц. Утверждая, что "индивидуализм – весьма распространенная болезнь в литературной среде" (каково было читать такое Булгакову!), Горький фактически встал на путь политического доносительства. Это проявилось в его менторской критике молодых поэтов, которых он назвал "чуждыми типами". Ставшее печально крылатым его утверждение о том, что "от хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа", как и намек на возможность изолировать молодых поэтов от общества, явились фактически приговором П. Васильеву и Я. Смелякову.
Итак, с "гуманизмом" Горького разобрались. Осталось только ответить на вполне законный вопрос терпеливого читателя: "Все это хорошо, но при чем здесь булгаковский роман?" Придется снова возвратиться к той самой тринадцатой главе, где Мастер рассказывает о себе Бездомному:
" – Но вы можете выздороветь, – робко сказал Иван.
– Я неизлечим, – т спокойно ответил гость, – когда Стравинский говорит, что вернет меня к жизни, я ему не верю. Он гуманен и просто хочет утешить меня".
"Гуманен"… Поэтому ему нельзя верить… Выходит, что с точки зрения Мастера гуманизм – понятие негативное.
Надежда Яковлевна Мандельштам писала в своих воспоминаниях: "Читая какие-нибудь циничные, страшные или дикие высказывания, О.М. часто говорил: "Мы погибли"… Впервые он это произнес, показывая мне отзыв Сталина на сказку Горького: "Эта штука сильнее "Фауста" Гете. Любовь побеждает смерть"…" .
В этом свидетельстве содержится два заслуживающих внимания момента. Первый – сравнение Сталиным горьковского произведения с "Фаустом" Гете. (Есть даже картина такая – "Горький читает товарищам Сталину и Ворошилову поэму "Девушка и смерть". Не ручаюсь за точное название этого шедевра, но военная форма Ворошилова там очень к месту. Она, видимо, должна была приводить в ужас не только Мандельштама, но и ту девушку, которой даже смерть не страшна). Уж кто только из литературоведов не примерял булгаковского Мастера к гетевскому Фаусту, да все без особого успеха… А вот сталинско-ворошиловский аспект упустили. А ведь Булгаков не мог не знать не только о сталинском высказывании о "Фаусте" Гете, но и о реакции на это Мандельштама. Тогда не стоит ли рассмотреть "фаустовскую" тему в романе и под таким углом зрения?.. Тем паче, что угол зрения некоторых булгаковедов слишком уж скошен в сторону постановления ЦК ВКП(б) от 1932 года.
Что же касается второго момента, то следует сказать, что среди писателей все же были и такие, которые не очень пугались Горького и даже осмеливались не только кулуарно, как Мандельштам, но и публично оспоривать его право ставить собратьев по перу в угол. В частности, на "Открытое письмо А.С. Серафимовичу" ("Литературная газета", 14.02.1934 г.), где Горький отрицает "мужицкую силу" Ф. Панферова, которая, по его мнению, противоречит работе партии ("… – сила социально нездоровая и культурно-политическая, талантливо последовательная работа партии Ленина-Сталина направлена именно к тому, чтобы вытравить из сознания мужика эту его, хвалимую вами "силу"), последовала смелая отповедь Серафимовича .
Даже "Правда" нашла возможным поместить "Открытое письмо А.М. Горькому", в котором Ф. Панферов писал, в частности: "Я прочитал вашу третью длиннейшую "Литературную забаву". И в этой "Литзабаве" вы снова слишком увлекательно забавляетесь, забывая о том, что имеете дело с живыми людьми, а не с манекенами.
Абсолютно бездоказательно вы пишете, что я занимаюсь "болтовней", называя мою речь на съезде писателей: "беспомощная статейка", "малограмотная статейка". Что это за методы спора? Это заушательство, которое вы в своей третьей "Литературной забаве" осуждаете" .
Как можно видеть, явление, метко названное К.И. Чуковским "горьковщиной", на последнем этапе жизни писателя трансформировалось в обыкновенную "сталинщину". Об этом знали не только Серафимович с Панферовым – Булгаков тоже жил не в безвоздушном пространстве. И, поскольку ни "Правда", ни "Литературная газета" свои подвалы ему не предоставляли, то вот Вам, читатель, его "закатный роман".
О "горьковщине".
О "сталинщине".
О "Сталине советской литературы".
Примечания к 21 главе:
1. Дневник М.А. Булгакова, запись от 6 ноября 1923 г. – "Огонек", N 51-1989 г., с. 16.
2. П. Басинский. Указ. соч.
3. Д.С. Лихачев. Заметки и наблюдения. Из записных книжек разных лет. "Советский писатель", Ленинградское отделение, 1989, с. 462-463.
4. К.И. Чуковский. Две души М.Горького, с. 353.
5. Там же, с. 353.
6. Там же, с. 341
7. В.Ф. Ходасевич. Воспоминания о Горьком. М., "Правда", 1989, с. 14, 16.
8. К.И. Чуковский. Дневник… Запись от 26 марта 1919 г., с. 106.
9. А.М. Горький. Гуманистам. ПСС, т. 25.
10. А.М.Горький. С кем вы, мастера культуры? – "Правда", 22 марта 1932 г.
11. По крайней мере, так повествует фундаментальный четырехтомный официоз под названием "Летопись жизни и творчества Горького". В.А. Каверин в своей статье о Юрии Тынянове "Друг юности и всей жизни", написанной в 1964 году, вспоминал: "Когда был организован Союз писателей и мы получили подписанные Горьким билеты, Тынянову был вручен билет номер один – факт незначительный, но характерный" ("Воспоминания о Ю. Тынянове", М., "Советский писатель", 1983, с.53). Несмотря на то, что "факт незначительный", все же В.Г. Редько настоял на упоминании о нем ("Ведь Чудакова – специалист по творчеству Тынянова!") Хотя меня, честно говоря, все же больше интересует членский билет с другим номером, 3111.
12. Н.Я. Мандельштам. Воспоминания, с. 323.
13. А.С. Серафимович. Ответ А.М. Горькому. "Литературная газета", 1 марта 1934 г.
14. Ф. Панферов. Открытое письмо А.М. Горькому. "Правда", 18 января 1935 г.
Глава XXII. "Конец романа – конец героя – конец автора" ("Мертвец, хватающий живых")
Горький-Сокол [превратился] в Горького-ужа, хотя и "великого"! Человек духовно уже умер, но он все еще воображает, что переживает первую молодость. Мертвец, хватающий живых!
М. Рютин
Господа! Давайте раз и навсегда решим не касаться проклятых вопросов. Не будем говорить об искренности Горького.
В.В. Вересаев
Сейчас много пишут о Горьком – уже больше в отрицательном плане. Арсенал аргументации достаточно широк – от ничего не доказывающих наскоков типа рассадинского "долгоносика" до глубоких аналитических выкладок. Встречаются и работы, авторы которых показывают некорректность огульного отрицания всего положительного, что было связано с его именем. И это правильно – осуждать Горького, – значит, осуждать самих себя. Ведь в этой личности преломились все достоинства и пороки нашего национального менталитета, которые вот уже на протяжении веков делают нас с одной стороны – великим народом, а с другой – отрицательным примером для других наций.
Мои оппоненты могут поймать меня на слове – ведь в данной работе положительного о Горьком сказано не слишком много. Скорее, наоборот. Но, напомню, предлагаемое Вашему вниманию исследование посвящено творчеству Булгакова (точнее даже, – только одной из граней его творчества), а фигура Горького обсуждается лишь в том аспекте, в котором мог ее видеть Булгаков при создании своего романа. И подбор приводимых фактов определяется лишь содержанием романа "Мастер и Маргарита" – ровно настолько, насколько эти факты корреспондируются с его фабулой. Более того, в романе Булгакова явно присутствуют и элементы апологетики Горького, о чем будет сказано ниже.
Но апологетика тоже должна быть аргументированной и не содержать в себе элементов абсурда – иначе это компрометирует саму идею. В этом плане вызывает недоумение попытка придать "детективную" окраску последним годам жизни Горького со стороны "ученого такого масштаба" как Вяч. Вс. Иванов. Да не где-нибудь, а в Америке, где он выступил в 1992 году в русской школе с докладом, название которого носит откровенно "остросюжетный" характер – "Почему Сталин убил Горького". В этом докладе "ученый с имиджем" утверждал, что "возможно, Горький принимал участие в деятельности антисталинской коалиции, существование которой обычно недооценивается – не исключено даже, что посылал сына Максима в 1934 году с поручением к Кирову".
Не берусь судить, кому принадлежат оговорки "возможно" и "не исключено" – то ли докладчику, то ли опубликовавшей содержание доклада Алле Латыниной. Но осмелюсь заявить: нет, невозможно; да, исключено. И вот почему.
Во-первых, Горького не убили. И не только потому, что он был нужен Сталину. Ведь тот факт, что он дожил до своих шестидесяти восьми лет, – величайшее чудо природы. Более сорока лет открытой формы туберкулеза (понятие "антибиотик" в то время было еще неизвестно), кровохарканья (он сам писал еще в 1910 году с Капри, что, когда узнал о смерти Л.Н. Толстого, у него пошла горлом кровь), одышки… И бесконечные папиросы – одна за другой, до самой смерти.
Вот выдержка из письма М.Ф. Андреевой от 25 января 1912 года с Капри А.Н. Тихонову: "Общее состояние Алексея Максимовича? Могу ответить одним словом – ужасное! […] Лично Вам и вполне по секрету скажу: положение его очень опасно, хуже, чем было весной, а уже и тогда Вы ждали всего худшего, если помните…" .
"Докладчику с имиджем" должно быть известно, что в знаменитом доме Рябушинских, где Горький жил в Москве в последние годы, его спальня находилась не на втором, а на первом этаже, поскольку ему трудно было подниматься по лестнице. Когда художник Павел Корин пригласил Горького в свою мастерскую, а это было за пять лет до смерти писателя, визит едва не прервался на первом этаже – не было лифта. Подъем на пятый этаж превратился в эпопею.
Напомню также, что за десять дней до 18 июня 1936 года у Горького в присутствии близких, которые фактически уже прощались с ним, состоялась клиническая смерть, из которой его с трудом вывели и которую он не только сам осознал, но и тут же прокомментировал. А ведь в тот день исход ни у кого не вызывал сомнений – приехало прощаться все Политбюро во главе со Сталиным; А.Д. Сперанский направлялся в Горки для вскрытия тела. Тогда же консилиум медицинских светил серьезно рассматривал вопрос не о том, как поднять Горького на ноги, а стоит ли вообще продолжать уколы камфоры и продлевать таким образом мучительную агонию. Вот ведь о чем шла речь в последние дни жизни писателя – мучить его дальше или дать умереть естественной смертью. И дополнительные десять дней его продержали в живых только благодаря не очень убедительному перевесу голосов корифеев медицины.
В мае 1934 года скоропостижно скончался сын Горького Максим Алексеевич. И вовсе не потому, что его кто-то специально убивал, хотя разговоры об этом тоже были, а потому что с больными легкими в нетрезвом виде проспал холодную ночь на лавке. Напомню реакцию Горького на смерть дочери Кати (она умерла в пятилетнем возрасте из-за болезни легких) – это было в 1906 году, то есть, почти за тридцать лет до смерти Максима: он писал с Капри Екатерине Павловне, своей супруге, что у детей – перешедшая от него по наследству болезнь легких, и что Максима нужно поэтому особенно беречь.
Вяч. Вс. Иванову вряд ли не известно о том, что в последние сутки для поддержания жизни Горького было использовано 256 кислородных подушек, что первыми словами Сперанского после вскрытия были: "Легкие – труха". Почему "вряд ли не известно"? – Да потому, что следующие слова Сперанского "Ну, как ваше дите?", адресованные жене писателя Всеволода Иванова, похоже, имеют некоторое отношение к "докладчику с имиджем". И уж когда речь идет о предполагаемом убийстве, то подозревают всех, кто находился рядом. Всех без исключения. Но понимает ли докладчик, на чью светлую память он походя бросает тень подозрения?..
Во-вторых, по своим личным качествам Максим Алексеевич Пешков никак не мог играть роль связника заговорщиков. О покойниках плохо не говорят, но, хотя и пишут о нем, что "…с 4.1917 г. – в партии, в 1917-18 был на стороне Ленина", следует признать неприятную истину: сын Горького вырос шалопаем, которого интересовали в основном автомашины, а в последние годы жизни – еще и выпивка. "Существа более безответственного я в жизни своей не видел", – вспоминал позже В. Ходасевич. И это действительно так. В 1918-1919 гг. Максим Алексеевич служил в Чека, Феликс Эдмундович Дзержинский даже подарил ему коллекцию марок, изъятую при обыске у какого-то "буржуя". Конечно, какими-то секретами он располагал, но слишком уж охотно делился ними с посторонними. В. Ходасевичу, например, рассказывал о докладе, который сделал в Москве убийца царской семьи Белобородов; назвал ему двух поэтов, сексотов Чека…
В-третьих, Вяч. Вс. Иванов не может не знать о том, что Максим Алексеевич Пешков находился под сильным влиянием своей матери Екатерины Павловны, верой и правдой служившей ВЧК-ОГПУ от периода Дзержинского вплоть, пожалуй, до самого Берии. По крайней мере, до 1937 года, когда был закрыт возглавлявшийся ею т.н. "Политический красный крест", который не таясь располагался в одном из зданий госбезопасности. Когда после революции Горький с Андреевой составляли списки национальных реликвий, подлежавших продаже за границу (тех самых, по которым сейчас так сокрушается "Огонек"), Екатерина Павловна вместе с будущим заместителем наркома просвещения Страны Советов Н.К. Крупской составляла списки "вредных" книг, подлежавших изъятию из библиотек и уничтожению.
Стоит, наверное, напомнить, что, находясь на вилле Иль Сорито (вторая "эмиграция" Горького), Максим Алексеевич простодушно похвастал В. Ходасевичу о том, что Феликс Эдмундович обещал ему по возвращении в Москву автомобиль. А Екатерина Павловна показывала мундштук, который купила за границей в подарок "железному Феликсу".
Нелишним будет вспомнить и о том, что поездки Екатерины Павловны за рубеж носили далеко не частный характер. Она играла, например, одну из ведущих ролей по склонению Шаляпина к возвращению в Страну Советов, не особенно скрывая при этом, что поручение такое дано ей лично Иосифом Виссарионовичем. Выполнить это поручение ей так и не удалось.
Зато Максиму иногда везло больше. Полагаю, что при подготовке своего доклада в США Вяч. Вс. Иванов знакомился с содержанием материалов Горьковских чтений. В одном из томов можно найти текст записки Максима Алексеевича Ленину с отчетом о выполнении поручения по "перевоспитанию" своего отца. Еще тогда, до второй эмиграции Горького в 1921 году, Воланды использовали Максима в качестве эдакого котенка Бегемота. Так что в "оподлении" Горького, которое происходило на глазах других писателей, есть вклад и его родного сына. Простите, господа, но из песни слова не выкинешь… Тем более что вы сами первыми затронули эту тему.
В-четвертых, тот Горький, каким его видели знавшие близко литераторы, просто не мог входить ни в какую антисталинскую коалицию. Да простят меня маститый ученый и Алла Латынина, но "оподление" может быть только одной свежести – первой. Можно с оговоркой воспринять частное мнение Бунина, или Блока, или Мережковского, или Гиппиус, или Чуковского… Но когда все эти люди, знавшие Горького не по архивным бумажкам, дают одинаковую, пусть даже неожиданно удручающую характеристику, их мнению нельзя не верить. Невозможно сбросить со счетов и резко отрицательное отношение к Горькому со стороны М. Пришвина, зафиксированное в его дневнике как раз в то время, когда создавался роман "Мастер и Маргарита", и как раз вместе с записями о том, что их автор общался с Булгаковым. Поэтому в данном случае я не верю Вяч. Вс. Иванову. Не согласен с ним в этом вопросе также и Институт мировой литературы им. А.М. Горького: по его мнению (комментарий Л.А. Спиридоновой к рассекреченной переписке Горького с Г.Г. Ягодой), эти письма опровергают "предположение В.В. Иванова" о заговоре Горького с Ягодой против Сталина . Жаль только, что некоторые публикации всеми уважаемой "Литературки" иногда приобретают характер, достойный разве что газеты "Совершенно секретно".
И, наконец, в пятых. За год до рассматриваемой публикации в той же "Литературной газете" помещена глубокая по степени проработки вопроса статья Н. Примочкиной "Павел Васильев: "Но как не хватает воздуха свободы!" О роли М. Горького в судьбе поэта" , где говорится: "Горький не захотел или не сумел оценить по достоинству Павла Васильева – яркого, самобытного поэта. Мало того, сыграл в его судьбе довольно мрачную, даже трагическую роль […] Сохранился черновик письма письма Горького тогдашнему редактору "Правды" Л.З. Мехлису, из которого видно, что последний, сообщая порочащие сведения о М. Пришвине, А. Платонове и П. Васильеве, старался подвигнуть Горького на публичное выступление против этих писателей. Вот что писал Горький в ответ: "За информацию о трех писателях – очень благодарен Вам, Лев Захарович […] П. Васильева я не знаю, стихи его читаю с трудом. Истоки его поэзии – неонародническое настроение – или: течение – созданное Клычковым – Клюевым – Есениным, оно становится все заметней, кое у кого уже принимает русофильскую окраску и – в конце концов – ведет к фашизму".
Вот после этого и появляется статья за подписью Горького с тем самым – "От хулиганства до фашизма расстояние короче воробьиного носа". За этой статьей последовал арест П. Васильева, затем второй, уже со смертным приговором. Так что "литературная забава" Горького стоила поэту жизни.