О, какая тут бездна новостей и черных эмоций… Ты всколыхнул во мне океан… Да, друзьями не были, но как же вообще - "ничего общего"? Пять лет сидели в одной аудитории, слушали одних профессоров, вместе сдавали экзамены, состояли в одной партгруппе. А после института еще 55 лет встречались, перезванивались, дарили друг другу книги, я писал тебе пространные письма о твоих романах, в 1995 году ты выдвинул меня на Шолоховскую премию, в 2001-м дал ее, наконец, в 96-м ты попросил меня произнести некое рекомендательное слово на церемонии приема в Академию российской словесности, и последний свой не столь давний звонок ко мне ты начал с вопроса: "Почему ты не даришь мне своих новых книг?" Значит, они тебя интересуют.
И вот после всего этого в ответ на мое "дорогой Юра" - "Вы, господин Бушин"… "милостивый государь"… "ничего общего"… Как легко ты усвоил язык вражды, как просто перешел на язык чуждого народу режима. И до такой степени утратил с годами чувство юмора, что не понимаешь, как это не только отвратно, но и смешно. А я, Юра, не прогрессист, как ты, я - консерватор, ретроград, пожалуй, даже мракобес. Я до сих пор говорю так, как говорил всю жизнь, - "товарищ", "Сталинград", "Ленинград", "улица Горького", "площадь Маяковского", ибо не мог и не могу вихлять вместе с властями: то с Хрущевым, то с Собчаком, то с Гав. Поповым. Так что, уж как хочешь, но в ответ именовать тебя господином или государем никак не могу и не жди - не буду.
Я тебе не Куняев. Тот при первом шорохе демократии кинулся печатать Солженицына и писать письма в твоем духе: "Милостивый государь Дорошенко!.." Он когда-то нарисовал тебя в образе олимпийца, которого ничто не интересует, кроме собственной персоны, а потом, когда в прошлом году тебе вздумалось дать ему за его воспоминания еще и Шолоховскую премию (кажется, пятую по счету), он стал тебя тоже, как Дундич, оборонять и чернить Михалкова. При получении премии он сказал: "Я был в центре событий. Помню, как в августе 1991 года наш Секретариат под руководством Михалкова поднял руки вверх перед хунтой Евтушенко-Черниченко".
Ну, допустим, 80-летний Михалков дрогнул, поднял руки, а что тебя-то 50-летнего спортсмена и охотника заставило тянуть лапы вверх? Надо бы подбодрить старца и других, встать на защиту, а ты сдрейфил да еще, спустя 15 лет, винишь в этом того же старца, которому уже за 90. А о каком Секретариате тут речь? Надо думать, Союза писателей РСФСР. Но в 1991 году этот Союз возглавлял уже не Михалков, а Бондарев, который сейчас чувствительно жмет тебе руку.
Поэтому удивительно читать и дальше: "Потом у писателей отобрали поликлинику, дома творчества… И Михалков ни разу нигде не заступился за писательскую собственность. О чем еще можно говорить сегодня?"
Сегодня можно и нужно говорить о том, что с 1990 года, в пору самого буйного грабежа писателей (поликлинику, например, у нас увели в июле 1993-го) во главе Российского СП стоял Бондарев. И надо спросить его: где и как он, будучи на десять лет моложе Михалкова, заступился за писательскую собственность?
Заодно уж отмечу прочувствованные слова Куняева о том, что это "высочайшая честь быть удостоенным Шолоховской премии, которую в свое время получил Фидель Кастро". Великолепно! Но еще живы люди, которые помнят, что в ту пору, когда Ельцин и Козырев подло предали Кубу, и она осталась один на один в шестидесяти милях от пасти атомного крокодила, в те дни Куняев радостно и гневно воскликнул: "Пусть Евтушенко один едет теперь защищать последний бастион социализма Кастро!"
В несомненной связи со всем этим находится и странная похвала великому писателю: "Шолохов требовал (!) у Сталина прекратить (!) губительную для казачества коллективизацию… Сталин был недоволен вмешательством в дела высшей власти писателя, но вынужден был выполнить дерзкую просьбу".
Что, прекратил коллективизацию? Юра, ты бы хоть перед вручением премии смахивал щеточкой демократическую пудру с мозгов своих лауреатов. Вот он говорит, что где-то когда-то Шолохов произнес "знаменитую речь о псевдонимах". Целую речь. Какой вздор! А в данном случае, напомнил бы оратору, что на первое же письмо из Вешенской Сталин 16 апреля 1933 года правительственной "молнией" ответил: "Ваше письмо получил 15-го. Спасибо за сообщение. Сделаем все, что требуется. Сообщите о размерах необходимой помощи. Назовите цифру. Сталин".
Ну, хорошо, не желаешь ты, чтобы я звал тебя по имени. А как? Может, говорить тебе "ваше благородие", или "ваше степенство", или "ваше превосходительство"? Тоже противно, но, по крайней мере, это не в ходу у нынешних властителей. И только один Никита Михалков величает Путина "ваше превосходительство". Вот так я и буду тебя отныне, ну, и по имени-отчеству, как ни дико.
Но что касается "однокашника", то тут никакая уступка, к сожалению, невозможна. Дело в том, что вопреки распространенному заблуждению, которое, как видно, разделяете и вы, ваше превосходительство, слова "однокашник", "однокурсник", "односум" и т. п. никакой эмоциональной окраски не имеют. Вы, вашество, вероятно, полагаете, что однокашник это человек, с которым когда-то в трудное время ел кашу из одной миски или котелка. Ничего подобного. Это просто человек, с которым вместе учился или воспитывался, допустим, в пансионе. У вас такие заблуждения не редкость. Есть, например, комически-возвышенное выражение "Божий одуванчик", - так шутливо называют дряхлых старичков и старушек. А у вас, маэстро, в одном романе так сказано о молодой красивой девушке. Ну как же, ведь одуванчик это же нежный цветок, да если еще Божий!.. Глухота-с, Юрий Васильевич…
160
И вот что еще меня поразило: неужто вы, ваше превосходительство, даже на первом курсе пили каждый раз, как получали стипендию? Лихо! Да, вместе мы не могли пить хотя бы уже по той причине, что я всегда спешил отнести стипендию матери. Отец у меня умер от чахотки молодым еще за пять лет до войны, когда мне было двенадцать. А мать работала медсестрой на здравпункте Измайловской ткацкой фабрики - какие там заработки! Жили мы однокомнатно и трудно. А ваш отец, слава богу, был жив и, как сообщает биографический словарь "Русские писатели XX века", работал следователем. Я не знаю, как следователи зарабатывали и кем была ваша матушка, но, видно, вы могли не беречь стипендию для семьи, а прокутить ее в ресторане. Для меня стипендия была средством существования, для вас - возможностью повеселиться. Как видите, ваше превосходительство, "стартовые возможности" у нас были несколько различны.
Ну, иногда, конечно, и я выпивал, особенно на старших курсах, когда начал печататься. Но и в ту пору, вы правы, вместе мы не пили, не могли пить. Просто у нас были разные компании. Моими друзьями были Женя Винокуров, Алеша Кафанов, Андрей Марголин, Герман Валиков, нельзя не упомянуть и Люду Шлейман, у которой в Фурманном переулке у Чистых прудов мы нередко собирались по праздникам и просто так. С Женей мы ездили в мою тульскую деревню на Непрядве, с Андреем впервые в жизни - на Кавказ, к морю, у Германа я бывал в поселке "Правда", с Алешей шастали по каким-то компаниям, а последний раз мы встретились в начале июня 1990 года в больнице № 52: ему уже сделали операцию, а я еще готовился к ней. Вскоре Алеша умер. Умерли и все другие друзья. Со всеми до самого конца у меня оставались добрые литинститутские отношения.
А твои друзья тех лет - Гриша Бакланов, Беня Сарнов и Гриша Поженян. Со всеми ты перессорился. А ведь вместе готовились к экзаменам, сдавали их и бурно отмечали свои успехи. Все это описал Сарнов в своих воспоминаниях "Скуки не было", вышедших в позапрошлом году.
Он твердит "наша четверка"… "наша четверка"… "наша четверка" и вот картина, как в ресторане "Астория" (позже - "Центральный" на улице Горького), выложив свои стипендии, вы отпраздновали окончание первой студенческой сессии: "Гулянка продолжалась часов шесть. За бутылкой то ли кагора, то ли муската последовала вторая. И вскоре зал и лица друзей поплыли передо мной в розовом тумане. Течение вечера отложилось в памяти какими-то кадрами… Вот молчаливый, "закрытый", вечно таящий в себе какое-то свое "второе дно" Бондарев затуманившимся взглядом провожает лавирующую между столиками женщину… Вот Поженян кивает на Бакланова: "представляешь, он решил меня перепить!"… Вот Поженян тащит на себе бесчувственное тело посиневшего Бакланова" (с. 206)… И это после двух бутылок церковного вина кагора на четверых 23-летних лбов? Но как бы то ни было, а картина впечатляющая.
Мне такие пиршества на первом - втором курсах, увы, были недоступны. Самое большее, мог погудеть с друзьями в пролетарском баре № 4, что находился рядом с институтом и где подавали, конечно, не кагор. А мы еще и восхищались, бодро выходя оттуда на бровях:
Лучший в мире
Бар номер четыре!
Между прочим, в приведенной выдержке из воспоминаний Сарнова есть слова, Ю.В., в которых еще одно объяснение того, почему мы действительно "даже на день не были друзьями". Вот эти: "молчаливый, "закрытый", вечно таящий в себе какое-то свое "второе дно" Бондарев". Очень точно! Да, ты был осмотрительный, молчаливый, застегнутый на все пуговицы, двухдонный. С такими я никогда не мог дружить.
Наконец, последнее: "Милостивый государь господин Бушин…" Ваше превосходительство, так при обращении не говорят, принято что-то одно: или "господин" или "государь". В одном вашем романе немка подписалась под письмом: "Госпожа NN". Она не могла так подписаться. Это так же нелепо, как подпись "товарищ Бондарев". Но не в этом дело.
"Однажды я увидел ваш респектабельный портрет в газете "Дуэль"…". Не надо хоть по мелочам-то притворяться: не однажды, не случайно, а специально этот номерок газеты вам доставил кто-то из верных дундичей. "… И предо мной возник образ комильфо и эстета из люмпенов с пленительной бабочкой на белоснежной сорочке, и одновременно вы представились мне сентиментальным лириком, читающим по ночам французскую поэзию печали, заставляющую рыдать о неутоленной любви…" Повторяю: не говори так красиво и пошло! За обилие заставляющих рыдать белоснежных пленительных красивостей я исключал бы из Литературного института.
Буржуазная бабочка травмировала Дундича и ваше превосходительство. Ну, Дундича я не знаю, но, Юра, как же ты, писатель, мог выставить себя последователем тех долдонов Советской эпохи, которых травмировал вид молодых людей в узеньких брючках или с длинными волосами и они третировали их! Ведь это же дело вкуса. Ты вот красуешься в газете со всеми звездами, орденами, медалями и значками. Что ж, дело твое. Никто не против! Никто не называет тебя за это люмпеном, читающим по ночам свои военные романы.
А с бабочкой на фото я, видимо, по случаю как раз вручения мне Шолоховской премии. Что ж ты тогда промолчал о французской поэзии печали? Но интересно, а что ты думаешь, глядя на фотографию Шолохова с бабочкой по случаю вручения ему Нобелевской? "Комильфо и эстет из люмпенов"? А что твой Дундич видит - "вечного официанта"? А ведь для меня Шолоховская премия была гораздо важнее, чем для Шолохова - Нобелевская. Но - виноват, ваше превосходительство, больше никогда в жизни не появлюсь с бабочкой, даже если пригласят в Стокгольмскую ратушу. Вот недавно вручали мне орден, так я был без бабочки.
И уж самое последнее. Да, Юра, ты прав, мы никогда не были друзьями, я никогда не считал и не называл тебя другом. Но вот корреспондент просит тебя назвать друзей, и ты называешь: "Сергей Викулов, Егор Исаев, Михаил Алексеев, Владимир Бушин, Арсений Ларионов" ("Завтра" № 494). Виноват, ваше превосходительство, я здесь лишний. Это второе дно сработало. Но возникает вопрос: кто же к кому хочет "прислониться", как выражается твой Дундич?
В заключение повторю: почему ты все свел к моей персоне? Да потому именно, что мои критические замечания в твой адрес затмили тебе все - и "Дом Ростовых", и издательство "Советский писатель", и Шолоховскую премию. Уж такова природа вашего превосходительства.
Владимир Бушин,
действительный член
Академии обороны и безопасности,
лауреат международной Шолоховской премии,
кавалер ордена Петра Великого 1-й степени
с бриллиантами и лентой.
"Дуэль" № 29, 18 июля 2006
ПОЛДЮЖИНЫ ЖИВЫХ КЛАССИКОВ В ОДНОМ ВАГОНЕ
24 и 25 мая в Орле состоялся XII съезд писателей России. Господи, уж как отрадно-то! Значит, еще живы, еще шевелятся, еще голос подают…
Меня на съезд не позвали, видимо, по соображениям моей вопиющей дряхлости. Правда, 86-летний Михаил Алексеев там был, может, и вдохновенную речь сказал, не знаю, а ведь трудно предположить, что он резвей меня. Более того, на мой взгляд, у него порой наблюдается очевидная заторможенность, пробуксовывание. Смотрите, вот уж сколько раз жаловался дорогой Михаил Николаевич, что ему за первую же напечатанную вещь, повесть "Солдаты", хотели в 1952 году дать Сталинскую премию, но не дали. Однажды своим проникновенным рассказом об этом ужасном событии довел чувствительного Владимира Бондаренко чуть не до рыданий. "Да как вы сумели пережить такое! - сокрушался он. - Ведь тут и спиться можно было, и свихнуться, и в петлю полезть"… А сколько раз слышали мы тоже во всех дотошных подробностях еще и о том, как в 1982 году уже стоял М.Алексеев в списке Ленинских лауреатов за роман "Драчуны", но опять не дали, аспиды!
Казалось бы, уж хватит, довольно хотя бы о первой обиде полувековой с лишним давности. Тем более что и она, и вторая обида многократно перекрыты, стерты, истреблены званием Героя Социалистического Труда, множеством орденов, в том числе двумя - Ленина, а премии, начиная с Государственной СССР (дважды!) и кончая Министерства обороны, и перечислить невозможно. А многолетнее секретарство в обоих Союзах писателей? А депутатство в обоих Верховных Советах? А 22-летнее пребывание в высоком кресле главного редактора журнала "Москва"? Тут же еще и звание почетного гражданина Саратовской области и города Щебекино, и члена Академии российской словесности, и, наконец, небывалый дотоле на Руси юбилейный "Алексеевский фестиваль" в родной Саратовской области, поди, с фейерверком и пушечным салютом,
И вот, несмотря на все эти многолетние вороха благ, на буйное пиршество жизни, совсем недавно со страниц "Завтра" мы опять раз за разом с перерывом в три месяца услышали терзающий душу рассказ о неполученных премиях… Так что это, как не очевидная зацикленность и как бы излишняя и скорбная сосредоточенность на одном пунктике?
Потому дело с моим неприглашением, пожалуй, все-таки не в персональном маразме товарища Бушина. Просто без него съезд было провести как-то уютней. Но я свое словцо все-таки вот сейчас и скажу.
На съезде, как полагается, отчетный доклад о проделанной работе сделал, естественно, председатель Союза писателей тов. Ганичев Валерий Николаевич, доктор филологии. 26 мая в виде статьи часть доклада напечатана в "Правде". Хорошая статья получилась. С поясным портретом автора. Пробежав его по-быстрому глазами, я порадовался обилию писательских имен в самом начале же: Гоголь, Тургенев, Достоевский, Лесков, Фет, Горький, Леонид Андреев, Бунин, Пришвин, Габдулла Тукай, Шолохов… Прекрасно! Какие имена! Душа радуется…
А потом стал вчитываться. И что я увидел? Бесконечные горькие жалобы… Разумеется, этим жалобам нельзя не сочувствовать, их нельзя не поддержать, ибо они не о полувековой давности обидах, а о нынешних. Да, именно так, но при этом, увы, они же обращены к небесам…
Читаю: "С 1990 года прекратилось всякое финансирование нашего творческого Союза… Нет ни строчки в бюджете…" Конечно, возмутительно! Однако же, а кто именно прекратил финансирование, кто составляет бюджет - Гоголь и Тургенев или министр финансов Федоров, а потом его нынешний приемник Кудрин? Неизвестно. Точнее, вот кто: "современное государство", "страна и ее лидеры", которые, видите ли, "не считают возможным и нужным поддерживать литературное дело страны". Позор! Но кто стоит во главе государства, кто эти лидеры - Достоевский, Фет или их предполагаемые читатели Путин и Фрадков?
Бегу по строчкам дальше: "Удивительно: за десять лет были поддержаны финансовые воротилы, магнаты, а вот дело великой русской литературы…" Какие воротилы - Шолохов? Нет, это Березовский да Ходорковский, Гусинский да Вексельберг, Фридман да Смоленский…. А "поддерживали" их, т. е. за гроши отдали величайшее народное богатство - Тукай? Нет, Горбачев и Ельцин, Чубайс и Черномырдин. А теперь "поддерживает", то и дело твердя, что пересмотра грабиловки не будет, тот же Путин, гипотетический читатель Фета, и вся его гоп-компания.
Читаю, уже скрежеща зубами: "Дума, Совет Федерации боятся творческих союзов". А кто во главе Думы - Горький? Кто руководит Советом Федерации - Леонид Андреев? Запишите, уважаемый Валерий Николаевич: в Думе - знаток марксизма Грызлов, в Совете Федерации - гениальный даже по внешнему облику Миронов. Нет, дорогой председатель, они не боятся Союза писателей, а просто плюют на него, а вот вы действительно боитесь их, да так, что даже не смеете вслух произнести хоть одно имечко, прячась за частокол: Гоголь… Достоевский… Горький….
"Нет возможности представить на телеэкранах образцы подлинной литературы. Нет элементарного внимания к личности писателя, пренебрежение…" и т. д. Не только нет внимания, дорогой Валерий Николаевич, но даже растет пренебрежение к нам. Помнится, на какой-то наш съезд все-таки прислали манекенщицу В.Матвиенко, тогда вице-премьера. А теперь?.. Ну, неужели не можете встать и сказать на всю страну как собрат Пушкина и коллега Горького: "Вы, товарищ Путин, на открытие Еврейского культурного центра в Марьиной Роще не только явились, как штык, предварительно сладко отобедов с Хазановым в подаренном ему Лужковым особняке, но и речь там толкнули, еврейские анекдоты травили, а нас, членов Союза писателей России, более шести тысяч, но вы и не ворохнулись. Как же вас теперь называть: президент России или ходец по ковровым дорожкам, ведущим в синагогу?"
"Правда" 3 июня напечатала еще о съезде статью Виктора Кожемяко "Возвысить попранное слово!". Ну что за слог!.. Здесь примечательны слова Владимира Личутина, сказанные, видимо, в ответ докладчику: "Непонятно, куда наши вопли обращены". То есть не к небесам ли? С этим нельзя не согласиться. Но дальше странно было прочитать: "Если власть нас не признает… то, значит, какая у нас власть?" Во-первых, странно, что 65-летний лауреат премии имени Льва Толстого до сих пор не понял, какая у нас власть. Во-вторых, еще более странно, что свой вопрос он огласил с трибуны только после того, как понял, что власть не признает "нас", т. е. писателей. А его учитель Лев Толстой считал себя "адвокатом стомиллионного крестьянского народа", и для него главным было то, что власть, как и теперь, "не признавала" этот народ, а не его лично.