* * *
Лоре Во
27 сентября 1944 Топуско
Дорогая моя Лора,
время здесь стоит на месте. Думаю, война кончилась бы скорее, стань я помощником регистратора в больнице. Кроме как завтракать и обедать, делать здесь решительно нечего, и писать тебе не о чем. Радист запил, что повергло наше небольшое сообщество в полное замешательство. От запаха ракии меня тошнит; ракия и табачный дым - характерные черты этого места на земле. Мое окно почти полностью закрыто виноградными лозами, и я долгое время не мог понять, отчего, проснувшись и увидев пробивающийся сквозь листву солнечный свет, я каждые четверть часа вспоминаю Мидсомер-Мортон. Потом только я сообразил, что все очень просто: именно так сквозь вьющийся виноград пробивался свет с веранды в курительную в доме моей бабушки.
Два дня назад штаб партизан и русская миссия обменивались наградами, в честь чего состоялся торжественный ужин. К награждению приступили только после полуночи. Затем, в два часа ночи, когда я немного утомился от речей на иностранных языках, началось театрализованное представление - патриотические стихи, пьесы и песни; продолжалось представление до четырех утра. Поскольку ложиться спать мы привыкли ровно в десять, вечер получился нелегким.
Вчера мы поехали посмотреть на боевые действия. Выдался великолепный осенний день. Местность на вид совершенно английская: небольшие леса и поля, живые изгороди с ломоносом, самбуком, черникой и колючками. Мы устроили пикник на склоне холма, а под нами, на расстоянии мили, шел какой-то бесцельный, бессмысленный бой. Домой вернулись в сумерках при лунном свете и обнаружили, что радист бродит по ферме без штанов и стонет, будто от сильной боли.
Еще только четверть пятого вечера, а кажется, с утра прошла целая неделя. Мы - как персонажи из пьесы Чехова.
Только что явилась депутация обиженных евреев. Приходят они чуть ли не каждый день. Рэндольф интересуется евреями, Герберт - албанцами. Я, пожалуй, на стороне Герберта.
Есть здесь также бродячий музыкант, он носит с собой раздутую свиную тушу и, точно горец, играет джигу.
А теперь я должен идти к генералу. Когда вернусь, будет всего-то половина шестого. О Господи, как же хочется заснуть и проснуться, когда война кончится.
С любовью, Ивлин.
* * *
Нэнси Митфорд
25 декабря 1944 37 Военная миссия, Дубровник
<…> Я сбежал от Вашего кузена Рэндольфа и сейчас нахожусь в жемчужине Адриатики, которая смотрится не такой уж жемчужиной из-за ренессансных фасадов, разукрашенных коммунистическими лозунгами. Рождество я провел в полном одиночестве, что - за вычетом Лоры и нескольких близких друзей, которых можно пересчитать по пальцам одной ноги, - меня вполне устраивает. Я ужинал, сидя перед зеркалом, и с грустью размышлял о том, что с годами превратился не в представительного джентльмена средних лет, а в неказистого юнца. <…> Как я рад, что Вы, может статься, опять возьметесь за перо. В этом случае присылайте результаты в "Чепмен-энд-Холл". Они любят сорить деньгами, я же обязуюсь добыть Вам солидный аванс. В Вашем письме огорчительно только одно. В нем я не обнаружил слов: "Благодарю Вас за Ваш прекрасный рождественский подарок - "Возвращение в Брайдсхед". Это замечательное произведение". Вам не хотелось об этом упоминать, или цензура постаралась? Книгу Вы должны были уже получить, и хотя, я знаю, она наверняка шокирует Вас своей набожностью, в романе есть несколько примечательных мест, которые могут Вам понравиться. <…>
* * *
Нэнси Митфорд
25 сентября 1945 Пирс-Корт
Дорогая Нэнси,
итак, я вернулся к себе домой, и на Ваш Париж мне теперь наплевать. Нельзя, однако, сказать, что я не страдаю. Плановики изменили схему водоснабжения в деревне, и я целыми днями таскаю ведра с водой от колодца к котлам. Дом имеет жалкий вид, здесь отсутствуют совершенно необходимые вещи вроде дверных ключей. Сад походит на разбомбленные джунгли. Справедливости ради надо сказать, что вина в подвале более чем достаточно, и повсюду свалены книги, которые я когда-то купил и про которые напрочь забыл. <…>
Жаль, что до выхода первого издания Вы не успели переписать неудачные места Вашей книги. Перепишите сейчас для "Пингвина". В этом и состоит разница (одна из тысячи) между настоящим писателем и журналистом: писатель готов переделывать свою книгу после того, как вышли на нее рецензии, после того, как ее прочли друзья, и проделанная работа лишена, казалось бы, всякого смысла. <…>
* * *
Главному редактору "Таймс"
18 декабря 1945 Пирс-Корт
Сэр,
крепкий чай или, если воспользоваться метафорой мистера Данлопа, "рюмка водки" представляет собой тошнотворное пойло для всех тех, кто привык к изысканным винам Тициана и Веласкеса. Мсье Сора попал в десятку, но, боюсь, что и он не сделал правильного вывода. "Человечество разочаровано в себе, - пишет он. - Оно сознает, что неспособно на великие свершения своих предков, но вместо того, чтобы вновь выучить забытые уроки, по простоте душевной обращается к чему-то новому".
Живопись сеньора Пикассо несопоставима с полотнами традиционных мастеров. Неразбериха в оценке его творчества вызвана тем, что поклонники Пикассо используют неадекватный эстетический язык. К такому художнику следует относиться так же, как относятся к своим кумирам любители эстрады. Когда речь идет о музыке, американские подростки не спрашивают: "Что ты думаешь о таком-то?" Вместо этого они спросят: "Чем он тебя берет?" Цель современного искусства, будь то нацистская риторика, джаз-банд или живопись, - гипнотический трюк; стремясь к ней, оно либо добивается головокружительного успеха, либо терпит сокрушительное поражение. Огромное число вполне культурных и умных людей, которые пали жертвой сеньора Пикассо, - вовсе не позеры. Он их "берет" - то бишь гипнотизирует. Для тех из нас, кто к такому искусству невосприимчив, оно может показаться абсурдным, однако этот процесс, по всей вероятности, безвреден. Выйдя из гипноза, они остаются такими же культурными и умными людьми, какими были до гипнотического сеанса. Их экстатический опыт мог бы даже вызвать у нас зависть. И все же давайте не будем смешивать этот опыт с сознательной и возвышенной радостью, которую дарят нам старые мастера.
Остаюсь, сэр, Вашим покорным слугой.
Ивлин Во.
* * *
В журнал "Лайф"
7 февраля 1946 Пирс-Корт
Дорогой мистер Осборн,
уж не знаю, каким образом у Вас, миссис Рив и мистера Шермана сложилось впечатление, будто я ищу популярности у тех, кто не умеет читать. Я попытался обеспечить знающих грамоту всей необходимой информацией о своих персонажах. И если это не удалось, Вы вряд ли сможете мне помочь.
Уверен, Вы нисколько не виноваты в том, что какой-то босс в Соединенных Штатах Вам надоедает. Не беспокойтесь: он уже давно забыл о своей идее. Когда-то и я месяца два проработал журналистом и боссов изучил неплохо. Они - существа непостоянные.
Если же Ваш босс не собирается отказываться от этой нелепой затеи, и Вы хотите меня видеть - обязательно приезжайте. Просить Вас у меня остановиться я не вправе: в настоящее время у меня нет ни повара, ни прислуги. Но по соседству имеется небольшая гостиница. У Вас есть велосипед? Я живу в семи милях от Страуда. Я здесь безвыездно и, когда Вы приедете, могу угостить Вас стаканом портвейна и черствым хлебом - того и другого у меня в изобилии.
Только, пожалуйста, не звоните по телефону.
Искренне Ваш Ивлин Во.
* * *
Рэндольфу Черчиллю
Апрель 1946 Пирс-Корт
Заметки о Нюрнберге
Сюрреалистический спектакль. Среди груды развалин, отдающих трупным запахом, два дома: роскошный отель и не менее роскошное здание суда. Барочный зал кайзера Вильгельма. Мебель и освещение функциональны. Нескончаемый приглушенный щебет переводчиков. Перевод почти синхронный. Странное ощущение: видишь, как переругиваются двое здоровенных мужчин, а из наушников в это же самое время раздается визгливый женский голосок с американским акцентом. Очевидный парадокс: на судейской скамье восседают с застывшими квадратными лицами русские - все как один в высоких сапогах и с эполетами; все остальные в гражданском. Русские неподвижны, напряженно, как-то ошарашенно вслушиваются; вид такой, как у венецианских послов при дворе персидского шаха во времена Возрождения. Стоит кому-то произнести слово "Россия", как они виновато вздрагивают, а их представитель, вскочив со своего места, говорит: "Я протестую. Заданный вопрос антидемократичен, не по существу, это фашистская, человеконенавистническая точка зрения, она противоречит Атлантической хартии". Президент международного военного трибунала Лоуренс (совершенно обворожительный человек) говорит: "Вопрос задан по существу", и прения продолжаются. Англичане на высоте, наши юристы раз в десять способнее всех остальных. Французы и янки не скрывают своего восхищения. Вид отпетого преступника из всех сидящих на скамье подсудимых только у Кальтенбруннера: он - нечто среднее между Ноэлем Кауардом и Фицроем Маклином. В Геринге, как и в Тито, есть что-то от почтенной матроны средних лет. Риббентроп напоминает жалкого школьного учителя, над которым постоянно измываются ученики. Он знает, что не подготовился к уроку, и знает, что ученикам это известно. Он только что допустил ошибку, решая на доске арифметическую задачу, и его подняли на смех. Он знает, что в этой школе ему рассчитывать не на что, и все же надеется продержаться до конца семестра, чтобы получить "положительную характеристику" и устроиться в другую школу - похуже. Лжет машинально, по мелочам и без всякой выгоды для себя.
Среди представителей оккупационных сил (исключений - шесть-семь) больше всего (еще один парадокс?) евреев, ведь по-немецки среди эмигрантов говорят только эмигранты в первом поколении. Они целыми днями фотографируют друг дружку на гитлеровской трибуне Дворца спорта, выбрасывая руку в нацистском приветствии.
Сотни вялых, пресыщенных, размалеванных, отвратного вида юных секретарш безостановочно бегают по приемам и банкетам, которые устраиваются в холлах одного и того же отеля. "О Боже, я же обещала пойти к французам и к румынам, а ведь еще прием у генерального прокурора, а мне еще переодеваться! Надо бежать!" Пробежать придется от силы сотню метров в соседний холл.
Безработные барристеры живут в свое удовольствие: у них отпуск со всеми удобствами и на всем готовом.
Английские юристы демонстрируют завидное рвение и esprit de corps. Никакой пресыщенности. Трудятся в поте лица в полной уверенности, что делают дело исторической важности.
Пожалуйста, не цитируй меня ни при каких обстоятельствах, чтобы не получилось, будто я плачу неблагодарностью за приглашение на процесс или же скептически отношусь к тому, что здесь происходит. Не цитируй меня вовсе, будь добр.
Ивлин.
* * *
Нэнси Митфорд
Четверг на Страстной неделе
18 апреля 1946 Пирс-Корт
Дорогая Нэнси,
Париж был раем. Но, Боже, каким же утомительным! От встреч с новыми людьми я теперь так возбуждаюсь, что лишаюсь сна. После второго подряд четверга у мадам Буке у меня пропадает хорошее настроение (или, как она выражается, "настрой"). Я и по сей день лежу без сна, вспоминая авантюристку, которая прикарманила вилки.
Очень хочется поподробнее узнать о Кеннелле. Последний раз я видел его в пять утра, у него был сердечный приступ вследствие неуемных любовных утех. Он случаем не умер? <…>
Таможенники были сама любезность. Чего у меня только с собой не было: и дамские шляпки, и шампанское, и сыр, и духи, и игрушки, и т. д. Они сказали: "Будем считать, что с вас пятерка".
На Святой неделе сел на Бельзенскую диету и, в результате, либо теряю сознание, либо - терпение.
На праздники сюда съехались все мои дети. Они веселы, нежны, от них нет никакого спасу. Исключение составляет Харриет: я настолько ей отвратителен, что стоит мне появиться в сотне ярдов от нее, как она принимается голосить, как будто ее режут.
Мой сад на сегодняшний день не имеет ничего общего с садом сэра Лестера Крёсига. Лора купила миниатюрный трактор, похожий на кукольную коляску, дабы посадить очередную капусту или кормовую свеклу, и взрыхлила каждый ярд земли до самых окон. Я бегу следом за трактором и подбираю свежие луковицы, которые она только что вскопала. Меня избрали председателем приходского совета. Побывал на вечеринке с коктейлями, где в одной комнате собралось светское общество, прибывшее на охотничий бал, а в другой - разодетые деревенские красотки. Лора и я попали к деревенским красоткам, и это несмотря на ее неподражаемую прическу.
Привет. Ивлин.
* * *
Нэнси Митфорд
8 июня 1946 Пирс-Корт
Дорогая Нэнси,
на следующей неделе отправляюсь в Испанию, поэтому попросите Пикассо и Хаксли, а также всех прочих Ваших bolshikh дружков повременить с вторжением до середины июля, когда все прояснится.
Думаю, что назад в эту страну Вы уже не вернетесь. И поступите мудро. Еда с каждым днем становится все более отвратной. Сегодня правительство устраивает абсолютно непотребный маскарад. Мистер Эттли и мистер Чутер-Ид(из членов кабинета только они одни) разъезжают по Лондону в карете, позаимствованной у короля, и выдают себя перед низшими классами за победителей в войне. Подобный выбор представляется мне довольно странным даже для мистера Эттли, ведь ему ничего не стоило найти двух-трех коллег, которые во время войны хоть что-то делали, пусть и во вред стране. В отличие от Эттли и Ида. За каретой следовало христово воинство, состоящее из бразильцев, мексиканцев, египтян (египтян!), официанток из "Наафи" и т. д. По всему городу возводятся трибуны и триумфальные арки для сей публичной демонстрации человеческого тщеславия.
Приходской совет Стинчкома под моим председательством проголосовал за то, чтобы у нас здесь никаких юбилейных торжеств не было. <…>