- Твенти файф, - и с испугом ждала следующего вопроса, принимая это уже за допрос.
Но Коля по-английски больше ничего не помнил и спешно перешел на другую сторону улицы крикнув на ходу гутбай, оставив девушку из США в глубоком замешательстве. Там нас и взяли под белы руки "люди в чёрном" и повели в ближайшее отделение милиции. Происками КГБ иностранные туристы были запуганы до смерти.
Больше всего мы любили танцевать в "Европе", где играл оркестр Саши Колпашникова. Там по блату можно было заказать любой модный танец. Но и тут спокойно было не отдохнуть. Стас, прикрываясь моими кулаками и спиной Юры Маркарова, постоянно задирался, приставал к чужим чувихам, провоцировал драки. Когда с переулка Крылова приезжали "раковые шейки", Стас успевал смыться, а меня тащили в отделение, как самого большого хулигана. Приходилось звонить по телефону нашему динамовскому тренеру Лёне Усвяцову, отсидевшего за изнасилование десять лет и он меня "отмазывал", объясняя, что я вел непримиримую борьбу с хулиганами. Это было недалеко от правды. Лёнькин кровный враг в споре за место под солнцем Александр Самуилович Массарский организовал из своих самбистов отряд дружинников, и мы часто ходили по Невскому с красными повязками на рукавах, отлавливая среди фарцы и хулиганья своих товарищей.
Около "Европейской", на углу улицы Бродского с Невским, торчал пеньком самый показушный газетный киоск Ленинграда. Покупайте газеты со всего мира! Киосков, конечно, было много, но предлагали гражданам в них только советские газеты - "Комсомольскую правду", "Известия", "Вечерний Ленинград". Иностранные газеты и журналы продавали только в этом киоске. Фирмачи часто толпились около него и покупали там толстенный "Файнейшенэл". В толчее фарцовщики, якобы торопясь купить свежую "Социалистическую индустрию", безопасно задавали им свои навязчивые вопросы "Клоудз фор сэйл?", "Хау мач?", "Мина коста вила пайта?", "Кванто коста?", "Перке компликато", "Ненте компликато", "Са кут комбьян, силь ву пле?", хватали их за галстуки, свитера, трузера и договаривались о встрече в укромных местах. Понятно, что чемоданы шмоток фирмачи с собой не носили, а раздеваться тут же на улице смельчаков даже среди людей свободного буржуазного общества было не много. Возле этого киоска я как-то встретил Женьку "Слона", у которого купил свои первые джинсы с магическим лэйблом "LEE". В руках он держал красивый глянцевый журнал "Америка".
- Где взял? - спросил я.
- Где взял, где взял? Купил!
Слон познакомил меня с продавщицей киоска и я теперь мог покупать у нее журналы "Америка", "Англия" и югославский "Филмски свет", завернутые в пачку неликвидных советских газет типа "Труд" и "Правда". Так она выполняла свой партийно-агитационный план за Советскую Власть, а я получал разрушающую мой мозг информацию о красивой заграничной жизни.
Основная масса советского народа тупо и упрямо строила коммунизм. По выходным пила горькую и отсыпалась. У нас с товарищами было не больше свободного времени, страстное желание узнать о жизни в других странах. Путешествовать по миру было не возможно по определению. Заграничная командировка для советских учёных, спортсменов или артистов расценивалась согражданами как путешествие в Рай и гордость за него долгие годы подсвечивала их каким-то не земным неоновым светом. Посмотреть на красивую заграничную жизнь советские люди ходили в кино, в бывший "Иллюзион", находившийся на том же месте, что и при царе, на углу Невского и Литейного, в двух шагах от кожно-венерологического диспансера. Теперь этот кинотеатр назывался "Октябрь". Можно подумать, что за ним последуют "Ноябрь", "Декабрь" и "Январь". Но дальше шли "Аврора", "Баррикада" и, видимо, как собратья по революционной идеологии римской империи - "Спартак" и "Колизей". Невский был переполнен кинотеатрами. Но насладиться игрой Хэмфри Богарта, Ингрид Бергман, Марлен Дитрих, Чарли Чаплина можно было только на Ваське. Старые довоенные иностранные фильмы показывали только на Васильевском острове в кинотеатре "Кинематограф". Сюда мы ездили смотреть наряды звёзд Голливуда и слушать джаз в старых американских фильмах - "В джазе только девушки", "Серенада солнечной долины"…
"Великолепная семёрка" погрузила всю страну Советов в мир ковбойских понятий. Вернее той их части, которая касалась криминала и драк. Про то, что эти бравые парни пасут и перегоняют скот, мы понятия не имели. Раскачивающаяся походка питерской шпаны быстро поменялась на вальяжный шаг ковбоя Криса "от бедра". Даже лиговская шпана свои сопливые лондонки пыталась заменить на суррогатные шляпы "Стэтсон" из ГДР. Французский комедийный фильм про Фантомаса пересматривали по нескольку раз, чтобы запомнить детали модной современной одежды и заказать в ателье костюмчик, "как у них". Кино было для нас основной формой познания жизни. Библиотеки и музеи не пользовались большой популярностью. Хотя мало кто знал, что в Публичной библиотеке можно было полистать даже журнал "Плейбой".
"Великолепная семерка" выбила из седла всю советскую молодежь и заставила на десятилетия забыть все виды порток, кроме джинсов - простых рабочих штанов американских скотоводов.
Первоклассные иностранные кинофильмы "Ночи Кабирии" и "Дорогу" Феллини, "Затмение" Антониони, "На последнем дыхании" Годара, "Рокко и его братья" Висконти показывали во всех советских кинотеатрах. Этих шедевров, если еще добавить к ним "Летят журавли" Калатозова и "Гамлет" Козинцева было вполне достаточно для высшего образования здравомыслящего человека.
Но нам хотелось большего. Нам хотелось запретного. И мы с Вохой пролезали на закрытые показы в "Дом кино", где собиралось высшее ленинградское блатное общество. Его тетка, Валентина Петровна, работавшая там администратором, запрещала ему приводить в этот омут "чистой" воды всякую уличную шваль вроде меня.
Там ещё до того, как французский кинодождь зальёт всю страну, мы увидели "Шербурские зонтики". Там мы обалдели от восторженной музыки Мишеля Леграна в фильме Лелуша "Мужчина и женщина". Появившись на экранах, эти образы вошли в дома советских задроченных строителей коммунизма вечными сказочными снами, их светлым будущим.
С Валеркой "Манекеном" мы встретились под часами, как и договаривались, ровно в три. Дня через два. "Кидать", "парить", "динамить" и "вешать лапшу" было в порядке вещей и среди фарцы считалось "хорошим тоном". Лоха или "зверька", который не может отличить фирменных штанов от "деребаса" - грех не "кинуть".
"Манекен", как всегда, был в новом прикиде и принес мне за пятнашку штатский голубой "батен-даун", с коротким рукавом. Мы с Казаловым решили смотаться по жаре на денёк в Москву, на международный московский кинофестиваль. Фарца кинулась туда бомбить "фирму". Повод - лучше не придумаешь. "Красная стрела" набилась "штатниками" с Невского. По расклешенным брюкам, рубахам "батенам" и галстукам "тревира" они отличались от простых советских командировочных.
Москва с утра шумела разноцветной толпой. К кинотеатру не протиснуться, тройной кордон милиции. Воха подошел к парню, торговавшему мороженным, и выпросил у него на минутку всю его амуницию. Одел его белый фартук, взял лоток с "пингвином" и нагло поехал к кинотеатру.
Кордоны прошел, как нож сквозь масло. Когда Воха вернулся, в руках он сжимал два билета с оторванным контролем. Дальше - дело техники.
"Искатели приключений" с Алленом Делоном и Лиино Вентура открыли нам пути к счастью, расходившиеся с дорогой, показанной партией большевиков в "Коммунисте". Но не только киношная публицистика наполняла наше сознание. Фильмы Сергея Параджанова "Тени забытых предков", "Цвет граната" поражали мое воображение. Никакого кривляния. Чистая поэзия. Сочная. Точная. Бесконечная. Вечная. Где-то я такое уже видел? Ах да, в Москве на кинофестивале. "Восемь с половиной" Федерико Феллини.
На четвертом курсе техникума я вдруг перестал прогуливать занятия. В нашу группу из другого техникума перевели модную красотку Тоню. Вылитая Роми Шнайдер. Я за ней приударил. Провожал её по вечернему Невскому проспекту после занятий, часами прижимался к ней в её парадном. Мы уже млели на её диване от Рэя Чарльза, пока мама пропадала на работе. Мы нежились в темноте кинозалов, восторгались красотой природы в глубине тёмных аллей. Тоня уже давала мне погладить ее обворожительные груди, как вдруг, без лишних объяснений, ушла с другим. Он стал её провожать. Я был оскорблен в лучших чувствах. Тоня мне так нравилась, что я даже хотел на ней жениться. А этот другой был форменный урод и фарцовщик - Лёха Павлов. Нос длинный с горбом, скулы, как у крокодила. Тоже мне - Юл Бриннер. Мне б такие джинсы…
Я долго не находил себе места. Жизнь стала пустой и не нужной. Я часами стоял на набережной и тупо смотрел на струящуюся воду. И вот однажды на шумном, прокуренном вокзале, глядя вслед уходящим поездам и вытирая безутешные слёзы, я встретил девушку. Звали ее Люда. Красоты она была неописуемой. Все, что я видел до сих пор, не шло с ней ни в какое сравнение. Она кого-то проводила на поезд и одинокая шла по опустевшему перрону. Изящества ее тела сразу затмили образ Тони. Я пристал к ней, как банный лист. Она сдалась быстро, но не пошло. У нее был тонкий юмор, веселый нрав и склонность к авантюрам. На моё предложение запить мороженное советским шампанским она ответила безоговорочным согласием. Мы пошли в "Север".
У входа в "Север", растопыривая пальцы, оживлённо беседовали аристократы питерской фарцы во главе с глухонемым Васей. Менты по понятным причинам глухонемых не трогали. А они беззастенчиво "раздевали" фирмачей прямо на Невском. Спутницу мою оценили по достоинству и наперебой стали предлагать для неё модные вещички. Пока Люда лакомилась профитролями в шоколаде, Серега Светлов "сдал" мне для Люды шарфик нежнейшего итальянского шёлка. Вознаградила она меня щедрее царицы Савской. Да ей особенно не нужно было и стараться. Награда у нее была во всем. В прикосновении руки, в повороте головы, во взгляде, в улыбке, обнажающей влажные белые зубки.
Фарца обычно толпилась в верхнем фойе "Севера" и внизу в гардеробе. Все их внимание было устремлено на клиентов, приходящих сюда тоже не ради профитролей и меренги. Всей тусовкой руководил швейцар дядя Ваня, слуга двух господ. Весь в золотых галунах, с очень важным лицом, которое отображало полное презрение к простым любителям мороженного. Он чинил им всякие мелкие препятствия, не допуская их к сладкому и приберегая места для тех, у кого хватало ума сунуть ему на лапу рубль. Лицо его, как светофор, меняло свой цвет при появлении ментов или известных ему стукачей, из коих он же был первым. Ради наживы он был готов продать родную маму, но не фарцу. Она "несла" ему "в клюве" табош. По цвету его лица фарца чуяла опасность, и всех как сквозняком сдувало в зал, где их постоянно ждали места за столиками, с чего "табош" имели официантки в кружевных передниках и кокошниках.
Элита Невского ютилась в тесноте кафетерия "Европы". Отстоять полчаса в очереди, а потом сидя за столиком, отметить зорким глазом новых постояльцев, узнать, кто что продаёт или кто в чём нуждается было обычным, повседневным занятием нерабочей молодёжи. Здесь, разумеется, не торговали. Это был "стол заказов". Торговали в подворотнях или в своих норах коммунальных квартир. Но там, на страже порядка были бдительные, завистливые соседи. Люда посещала со мной злачные места с интересом, но без восторга.
В середине шестидесятых открыли кафетерий в ресторане "Москва" на углу Невского и Литейного. Швейцаров там не было. Столики без стульев, высокие. Бульон, пирожки. И, конечно, кофе. Одинарный, двойной, приготовленный в венгерских кофейных машинах. Туда кинулся весь Невский сброд, что победнее, которых в "Север" по фейсконтролю не пропускали. Стоя часами в очередях за кофе, можно было сдохнуть, но время зря не теряли. Кляли советскую власть, мечтали о свободном западном мире. Нарекли это место "Сайгоном". В "Сайгоне", в этой узкой длинной "кишке", набитой неряшливым народом, зародилась бацилла неповиновения, сопротивления и революции. Проявляться болезнь начала в рваной одежде, хриплой музыке Володи Высоцкого, уродливой красоте живописи Миши Шемякина, во вдыхании дыма дурманящей травы, стихах Иосифа Бродского, в небрежно наброшенных длинных шарфах хиппующих стиляг.
Миша в те времена жадно пил портвейн и часто захаживал в "Сайгон", поскольку жил неподалёку. Тропинки между питерскими кофейно-портвейными поилками протаптывали с деловой озабоченностью Ося Бродский, с элегантной уверенностью Ильюша Авербах, выворачивающий свои дырявые карманы Саша Володин, бодро перепрыгивающий лужи Миша Боярский, ломающий случайные фонарные столбы Серёжа Довлатов и Бог знает, сколько ещё безвестных, но достойных обывателей петербургского болота. Володя Высоцкий, после съёмок тоже любил пройтись по Невскому в поисках красоток. Шли мы с ним компашкой, от совковой робости жались друг к другу и, сморозив какую-нибудь пошлость встречным девчонкам, прятались за спинами товарищей. Когда впереди мелькали стройные ножки и упругие попки, наша вольяжная ходьба ускорялась до спортивной. Обратиться к девушкам с предложением дружбы и любви смелости не хватало ни у кого и поэтому обогнав модниц, мы начинали придирчиво критиковать вслух их невыразительные формы и ярко выраженную фригидность.
Для подъема, внезапно упавшего, настроения мы заходили в поилку "Советское шампанское" и освежались коктейлем "Бурый медведь". Его рецепт был прост и не держался фирмой в тайне - сто граммов коньяка и сто шампанского. Розовощёкие от винных паров девчата в кокошниках, вежливо предлагали на выбор грузинский или армянский коньяк к советскому шампанскому. Но мало кто отказывался шикануть якобы "заграничным коктейлем", повергавшем интуристов из Франции и Англии в шок. Конфетка и лимончик в придачу за шестьдесят копеек и… жизнь снова сверкала всеми цветами радуги. Закусить столичным салатиком можно было в ресторане ВТО на Невском, 86 или в "Сосисочной" на площади Восстания. Сделав петлю на привокзальной площади, от которой несло протухшим бельём пролетариата, мы, как в капкан, попадали в кафе-пирожковую на Литейном с экзотическим лейблом "Сайгон". Девчонок там всегда было много и заговорить с ними за высокими столиками было легко, задав дежурный вопрос: "Девушка, а что вы делаете сегодня вечером?" И получить дежурный ответ - "Всё!"
Стас вцепился, как бульдог, в нового знакомого и уговорил Володю спеть концерт в ДК Пищевиков, соблазнив его роскошным гонораром в десять рублей. После фильма "Вертикаль" студенты рвали струны на своих дешёвеньких гитарах, но в лицо Володю узнавали ещё не все. Стас развесил объявления во всех институтах и ожидал грандиозного успеха своего смелого проекта. Он мечтал прославиться и разбогатеть.
Люда не пошла на эту сходку, потому что не любила маёвки и походы. Она любила ласку. Любила когда её грудь помещалась в моей ладони, когда я пытался поместить в свою ладонь её попку и нежно обхватывал своими пальцами её изящные лодыжки. Целоваться она могла часами.
Маленький зал мест на сто, а то и сто пятьдесят - набился до отказа любителями авторской песни. Володя пел, отвечал на вопросы, рассказывал небылицы. В зал заглянул директор Дома Культуры товарищ Ландау и с девизом "Такой джаз нам не нужен!" изгнал Стаса из президентов джаз-клуба "Восток", не позволив ему даже выплатить артисту обещанный гонорар. Володя отнёсся к демаршу начальства с пониманием и с задатками незаурядного артиста делал вид, что деньги его мало интересуют и что пел он в своё удовольствие, не ожидая от нас обещанных барышей.
От финансового позора нас со Стасом спасла его сестра Стелла, работавшая инженером в научно-исследовательском институте спецавтоматики и избранная сослуживцами в Профком. Она устроила для Володи концерт в своём институте и выплатила ему гонорар в 20 рублей, предварительно оформив их, как материальную помощь двум другим членам профсоюза. Инцидент был исчерпан, но горький осадок остался у всех. Так, через пень-колоду, началась песенная карьера Володи Высоцкого. Позже мой приятель Боря Петров, работая директором клуба "Эврика" компенсировал с торицей Володе все эти издержки и часто устраивал у себя его концерты.
Расстраивался Стас не долго. Он тут же увлёкся современной живописью. Новомодные художники-абстракционисты в поисках признания показывали свои работы в самопальных галереях, на квартирах светской молодёжи и подпольных диссидентов. Иногда выставки устраивали на чердаках, иногда в подвалах. По Питеру прошёл шумок, что на Мойке, в здании Круглого рынка открылась международная выставка. Воха любил всё приукрасить. Просто на квартиру к Володе Тыкке пришли польские артисты и долго восторгались букетом русской водки с солёными огурцами. Привёл их Витя Чистяков, авантюрист и провокатор всяких подстав. К ним в Театральный институт приехала делегация иностранных студентов на спектакль "Зримая песня". Вольнодумцы и повесы на этих вернисажах проявляли неподдельный интерес к прелестям моей очаровательной подружки. Приходилось вступать в перепалки и потасовки, демонстрируя приёмы восточных единоборств. Люду это забавляло.
С Мишей Шемякиным дружить в то время было не безопасно. И не только потому, что он единственный в Ленинграде ходил в кожаных штанах. Жил Миша на Загородном проспекте, напротив "Техноложки". Имел две комнаты в коммунальной квартире. В одной жил, в другой писал картины. Женат он тогда был на еврейке Риве, лет на десять старше его и отягощенной дочкой Дорой. Приятель мой Слава Шаповалов привел меня к Шемякину на предмет обмена джазовых пластов на его картины. Я выменял у Миши картинку синего чудовища с длинным носом на пластинку "Мадди Воторс", поющего заунывные блюзы в стиле андеграунд. Ну, совсем смурные. Обмен был равноценным.
У Славы в то время была симпатичная жена Таня, с которой они решили разбежаться. Таня по старой дружбе просила Славу познакомить ее с каким-нибудь евреем, чтоб тот, как паровоз, увез ее за границу на постоянное место жительство. Слава познакомил ее с Димой Блюмбаумом по кличке "Седой", но там что-то не срослось. А вот Мише Таня понравилась. Он был не силен в женских делах, но очень этого хотел. Прильнув к Тане, он ощутил сильное влечение и Риву с дочкой выселил к своей маме. А к чему я всё это рассказываю? Ах да! У Славы была пассия из Англии - Джил. Она была высокая, смазливая и вкусно пахла. Из-за любви к искусству она часто приезжала в Ленинград по туристической путевке. Славка привел ее к Мише полюбоваться его искусством. Не долго, думая, Джил спросила "хау мач", показывая на женский портрет с длинными руками. Миша почесал голову и выдумал несусветную для тех времён сумму - 400 рублей. Слава поделил на два. Миша согласился. Джил протянула Славе 200 долларов, которые он тут же положил к себе в левый карман, а из правого кармана вынул 200 рублей и протянул их Мише. Миша задумчиво засунул деньги в копилку. Вечером, когда мы сидели у Славы в каморке на Владимирском и слушали диск Дэйв Брубека, в дверь позвонили. В дверях еле стоял на ногах Миша и сурово сдвигал брови:
- Она тебе дала 200 долларов, а ты мне дал 200 рублей. Не честно.
- Почему не честно? Ты же просил за картинку 200 рублей, 200 рублей и получил.
- Нет, - сказал Миша, - доллар у валютчиков нынче стоит 4 рубля.