- Так это у валютчиков, их ещё найти нужно, - ответил Слава.
Но Миша не понял, обиделся и хлопнул дверью. Однако выгоду свою со Славы Миша поимел. Джил в Париже показала его картину знающим людям. Она им очень понравилась и телефон в Мишиной квартире превратился в будильник. Вскоре в Ленинград приехала шустрая искусствовед Дина Верни. Кроме того, что она любовалась архитектурой Ленинграда, Дина скупала живопись у Миши Шемякина. Кажется она его и вывезла в Париж. Миша брал за картины доллары и вызывал своей находчивостью неподдельный интерес в органах КГБ. О нём мне поведал по секрету один мой товарищ по секции самбо Вова Путин, видимо осведомлённый об этом не случайно.
Делиться и обмениваться городскими новостями всегда было любимым занятием петербуржцев. Раньше, при Пушкине, зимой это делали в ресторанах и кафе у Вольфа и Беранже, в лавке издателя Смирдина или в мастерских художников на экзотических чердаках. Когда хрущёвская оттепель закончилась, в летнюю жару мы обычно сидели в открытом кафе "Ветерок" на улице Софьи Перовской (Малой Конюшенной), училки и революционерки. Но дуло там сильно. Видимо поэтому оно получило от нас погоняло "Сквозняк". Можно было постоять на мосту через канал Грибоедова у Дома книги, у "Европы", у "Елисея", у "Катьки", у "Гостинки", посидеть у Казанского собора или пешком утюжить Невский и на ходу решать проблемы. До сих пор не пойму, почему всех тянуло на Невский? Он принимал всех. Здесь почти не было драк. Толкались бы на Лиговке, на Седьмой линии или на Литейном?! Там появиться центровым было не возможно. "Отоварят" так, что мало не покажется.
Праздно стоящих на Невском, гуляющих, а тем более, сидящих в злачных кафе чаще, чем средневыжатый Советской властью обыватель, менты хватали, везли в отделение и оформляли пятнадцать суток принудительных работ. Органы КГБ зорко выслеживали вредных людишек и нещадно их вытравливали с чистых улиц и проспектов города Ленина. Фильм "Интервенция" "лёг на полку", а Высоцкого запретили снимать в главных ролях. Мишу Шемякина за его "каракули" устроили в психушку, а Осе Бродскому за тунеядство дали шесть лет исправительно-трудовых лагерей, а потом и вовсе выгнали из СССР. Но круче всех наказали Эдика Мазура. Он осмелился попросить иностранца купить ему за границей фирменную флейту и дал ему триста американских долларов, купленных у валютчиков. Эдик хотел достичь красивого звука. Он был настоящим музыкантом. Такую смелость органы КГБ оценили в восемь лет строгого режима. Питерские набережные Невы становились "Стеной Плача". Стремление к красивой жизни заставляло нас рисковать. Кто не рискует - тот не пьет шампанского! Французского!
Как-то раз я привёл Люду в джаз-клуб. Дружки забыли про музыку, приглашали её танцевать, задавали нелепые вопросы, обнажая свою эрудицию и привлекая ее внимание. Она вела себя достойно, ни на ком не задерживая взгляд и не настораживая ухо. Все галдели про поездку в Таллин на джазовый фестиваль. Выше всех подпрыгивал на своих ножках Лева Фельгин. Пришлось ему слегка вломить, на что он очень обиделся. В Таллине мы свободно дышали полной грудью. Мы ездили туда как за границу. Таллинские площади, улицы, уютные кафе обволакивали атмосферой датского королевства. Люда наслаждалась кофе, я Людой. Мы были счастливы.
На джазовый фестиваль приехал живой голос Америки из Вашингтона - Вилис Кановер. Казалось, что Брежнев решил объединить с нами весь мир в общий джамсэйшн. Но по его правилам. Наши танки загрохотали стальными гусеницами по брусчатке пражских улиц. Чехи орали проклятия также неистово, как в 1945 кричали "УРА!" Восемь человек вышли на Красную площадь в знак протеста. 8 человек из 250 миллионов граждан СССР!!! Страна молчала, как глухонемая. Перед Железным Феликсом с прямой, как тетива лука, спиной и надменно поднятой головой на Лубянке народ по-прежнему трусливо склонял головы и поджимал хвосты.
Итальянцы в обмен на нефть построили автомобильный завод на Волге и обещали чего-нибудь еще. Приехал квартет Марино Марини. Концерт в ДК им. М. Горького собрал полгорода. Билетов не достать. Песенки веселые "Е-Е…" Электрогитары. Километры проводов на сцене. Такое мы видели и слышали в первый раз. Элегантные костюмы, пиджаки с двумя шлицами сзади. На Невском итальянский стиль объявил войну Америке. Галстуки "Тревира" из синтетики у понимающих людей больше не котировались. Подавай им итальянские, шелковые. Фарца "тревиру" начала скидывать по-дешевке. Я с жаждой "наварить бульон" купил у Кума целую партию и… попал. Предъяву не сделать - сам дурак. Их уже по пятнашке никто не брал. Так я много лет перевязывал ими коробки с книгами, когда переезжал с квартиры на квартиру.
В магазинах все чаще "выбрасывали" капиталистические вещички, обувь, одежду и всякую всячину. В "Пассаже" и "На галёре" по утрам перед открытием народ давился насмерть. Нас спасали знакомства и торговля из-под полы у перекупщиков, то есть спекулянтов. Встречи обычно назначали в обеденное время в "Метрополе". Сюда же слетались и редкие в те времена проститутки. Редкие, потому что мало кому приходило в голову, отдаваться за деньги. Половая жизнь была для граждан СССР взаимным удовольствием. Трудно себе было представить цену за услугу, если не жить по Достоевскому. Появлялась на свет эта престижная профессия из обычных ***ей. Из тех, что хлебом не корми, а дай потрахаться. Цену любви по тогдашним тарифам было трудно определить. Обед в "Метрополе" стоил не больше рубля. Пальчики оближешь. Мама дома так не приготовит. "Деловые" люди умели заработать денег и питались в ресторанах. Цены днём до шести вечера там были такие же, как в столовых, но народ этого не знал по неосведомлённости и лени. Да и зайти туда трудовой люд стеснялся. Ресторан все-таки. Народ предпочитал занюханную столовку. Там легко и просто, как дома. Долго думать о выборе блюд нужды не было, блюд было всего три - первое, второе и третье и назывался этот набор - комплексный обед. Приготавливали все эти разносолы из одного и того же куска не свежей свинины или говядины (кто первый издох). А по четвергам и вовсе рыбный день - на первое - рыбный суп, на второе рыба с картофельным пюре и компот из… сухофруктов.
Самая качественная кухня была в "Метрополе". В "Европе" и "Астории" побольше шика и "фирмы". Зато лучше и дешевле завтрака как в "Европе" не было нигде. С восьми утра до полудня за один рубль десять копеек можно было набить живот на целый день. Больше всего удивляло, что появление в этих местах советских людишек никого особенно не "ломало". Гражданам своей страны все двери открыты. Главное - деньги платите. "Фирмы" то в стране было мало. Это уже позже финики поехали гурьбой на "алко-секс-туры" и начала разрастаться тотальная слежка. Дахью взяли когда он уже решил завязать и продавал последнюю партию техники, чтобы накопить заветные 250 тысяч рублей. И все это посредством "стукачей". Стучали все, но лицемерно это осуждали. Стукач стукачу руку не подавал. Они стукачей презирали.
Обещанный ещё Хрущевым коммунизм надвигался на страну при Брежневе тучей импортного изобилия. Вещевой бум порождал неизвестные доселе рецидивы. Всё брали впрок.
- Что это у вас на полке?
- Утюги.
- Дайте два.
Особенно жадно народ набивал свои норы хрусталём, коврами и мехами, щедро откармливая моль и тлю. Эйфория по поводу светлого "завтра" у людей нарастала на концертах "послов мира" - Ива Монтана, Марлен Дитрих и Дюка Элингтона. Дюк с оркестром, приехав на гастроли в Пиртер, жили в "Европейской". В тот день после концерта папашу Дюка с четырьмя друзьями-музыкантами комсомольцы привезли на джэмсейшн в своё кафе "Белые ночи" на улице Майорова. Пройти в маленькое, тесное кафе было немыслимо. На входе командовала Вовкина подружка Жанка Жук. По блату она нас пропустила. Счастливчики сидели за столами. Угощали американских джазменов, как водилось, "Столичной" водочкой. Нам тогда казалось, что этого чуда больше нет нигде в мире. Но чудо было в другом. Запивали водочку, как нигде в мире, портвейном сорта "777". "Полировали" сознание. И вот это было чудо, так чудо. У американцев быстро глаза полезли на лоб, и они начали хвататься за стены цвета модного индиго. Когда Дюк сел за пьяно "Белые ночи" наполнились нездешними звуками, а народ как перед заклинателем змей, вытянул шеи и закачал головами. На столах застыли антрекоты. Наши музыканты, опрокинув по стаканчику, начали пристраиваться к американцам и шуметь на своих инструментах. Осмелев от винных паров, я полез к Дюку целоваться. Пробиться к нему было не легко. Голощёкин и Фейертаг оттесняли меня к туалету, из которого сильно пахло.
- Кто ты такой? - распалялся товарищ Фейертаг.
Стас отвлёк его разговором и я пробился на сцену. Дюк оставил мне свой автограф. Кларк, Норрис и Пол тоже расписались. Держась за рукав его пиджака, я пытался сказать Дюку про встречу на Эльбе в сорок пятом. Он кивал головой, но видно было, что не понимает. Либо у меня был плохой английский, либо он ничего не знал про встречу на Эльбе. Вернувшись, я застал свою Люду в объятиях американца. Норрис не переставая целовал ей руки и заглядывал в глаза. Наши девушки такого ещё не проходили. Люда была вне себя от восторга. Я опешил. Оттаскивать за воротник американца, у которого только что выпросил автограф, было глупо. Упрекать Люду в измене - смешно. Такие красивые парни на дороге не валяются. Даже в Америке. Да еще с саксофоном. "Найду я ещё себе такую Люду", - подумал я.
Как водится, все напились и до утра играли сэйшн. Это было посильнее "Фауста" Гете.
Мне стало одиноко на этом празднике жизни, и я решил "свалить". У входа в "Белые ночи" еще толпился народ, мечтавший прикоснуться к живому Дюку. В толпе я заметил Тоню. Она еще больше похорошела. Её обнимал модный красавец. Вылитый Марлон Брандо! Ба?! Да это же Лёха Павлов. Мне стало совсем неуютно.
Моросил холодный, осенний дождь. Я возвращался домой по улице Майорова, укрываясь от промозглого северного ветра. Из предутренней мглы возникла громада Исаакиевского Собора. Ветер гнал низкие тучи и гудел в проводах. Может это ангелы плачут?! На фронтоне собора тусклым золотом поблескивало библейское изречение: "Дом мой дом молитвы наречется". В доме том медленно раскачивался маятник Фуко, подтверждая вращение Земли. По ней огромными шагами страна шла к коммунизму. Всё в бухгалтерии этих "башлевиков" было сосчитано и расписано по пятилеткам. Приехал Дюк Элингтон. В Елисеевском продают "Мальборо". Того и гляди дождёмся "Битлз" из Ливерпуля. Жить становилось лучше. Жить становилось веселее. Сомневаться в успехе грандиозных замыслов не приходилось. Да на сомнения и времени не оставалось. Нужно было "крутиться", зарабатывать на еду и, если повезёт, насладиться звуками блюза.
С восьмой Мартой!
Весна пришла рано. На льду канала Грибоедова появились чёрные проталины. Возле них толкались и галдели воробьи и голуби за право пропустить глоток свежей водицы. От метро приятно тянуло мимозой. Я уже от Казанского собора увидел кепку Серёжки Довлатова. Он стоял на самой горбинке моста и возвышался над толпой как ростральная колонна. Серёга на минуту прервал свою речь, пока я здоровался с дружками. Собралось их больше обычного. Чуяли праздник - международный женский день.
Народу на Невском было много. После посиделок на работе, залив за воротник водочки с Шампанским, они высыпали безобразничать на Невский. Стас уже был здесь и обнадеживающе похлопал меня по плечу. Он обещал познакомить меня со своим приятелем, который хотел продать "Доктора Живаго".
Это место у Дома книги было насижено нами, как птичий базар по обмену книгами, пластами и всякими интеллектуальными антисоветскими новостями. Раскрыв журнал "Новый мир", с вложенными туда листками, Серёжа читал вслух документ, обнаруженный им недавно в залах Публичной библиотеки:
ДЕКРЕТ
Саратовского Губернского Совета Народных Комиссаров
об отмене частного владения женщинами
Законный бракъ, имевшiй место до последняго времени, несомненно являлся продуктомъ того социального неравенства, которое должно быть с корнемъ вырвано въ Советской Республике.
До сихъ поръ законные браки служили серьезнымъ оружиемъ въ рукахъ буржуазiи въ борьбе ея с пролетарiатомъ, благодаря только имъ все лучшiя экземпляры прекраснаго пола были собственностью буржуевь имперiалистов и такою собственностью не могло не быть нарушено правильное продолжение человеческаго рода. Поэтому Саратовскiй Губернскiй Советь Народныхъ Комиссаровъ съ одобренiя Исполнительного комитета Губернcкаго Совета Рабочихъ, Солдатcкихъ и Крестьянскихъ Депутатовъ постановилъ:
§ 1. Съ 1 января 1918 года отменяется право постояннаго владения женщинами, достигшими 17 л. и до 30 л.
Примечание: возрасть женщинъ определяется метрическими выписями, паспортомъ, а въ случае отсутствiя этихъ документовъ квартальными комитетами или старостами и по наружному виду и свидетельскими показанiями.
§ 2. Действие настоящего декрета не распространяется на замужнихъ женщинъ, имеющихь пятерыхъ или более детей.
§ 3. За бывшими владельцами (мужьями) сохраняется право въ неочередное пользование своей женой.
Примечание: въ случае противодействiя бывшего мужа въ проведенiи сего декрета въ жизнь, онъ лишается права предоставляемого ему настоящей статьей.
§ 4. Все женщины, который подходять подъ настоящей декретъ, изъемаются изъ частного постояннаго владенiя и объявляются достоянiемъ всего трудового народа.
§ 5. Распределенiе заведыванiя отчужденныхь жснщинь предоставляется (Сов. Раб. Солд. и Крест. Депутатовъ Губернскому, Уезднымъ и Сельскимъ по принадлежности.
§ 6. Граждане мущины имеютъ право пользоваться женщиной не чаще четырехъ разъ за неделю и не более 3-хъ часовъ при соблюденiи условiй указанныхъ ниже.
§ 7. Каждый членъ трудового народа обязан отчислять оть своего заработка 2 % въ фондъ народнаго поколения.
§ 8. Каждый мущина, желающiй воспользоваться экземпляромъ народнаго достоянiя, долженъ представить оть рабочезаводского комитета или профессюнального союза удостоверенiе о принадлежности своей къ трудовому классу.
§ 9. Не принадлежащiе къ трудовому классу мущины прiобретаютъ право воспользоваться отчужденными женщинами при условм ежемесячнаго взноса указанного въ § 8 в фондъ 1000 руб.
§ 10. Все женщины, объявленныя настоящимъ декретомъ народнымъ достояниемъ, получаютъ изъ фонда народнаго поколенiя вспомоществованiе въ размере 280 руб. въ месяцъ.
§ 11. Женщины забеременевшiе освобождаются оть своихъ обязанностей прямыхь и государственныхъ въ теченiе 4-хъ месяцев (3 месяца до и одинъ после родовь).
§ 12. Рождаемые младенцы по истеченiи месяца отдаются въ приють "Народные Ясли", где воспитываются и получаютъ образованiе до 17-летняго возраста.
§ 13. При рожденiи двойни родительницы дается награда въ 200 руб.
§ 14. Виновные въ распространеiи венерическихъ болезней будутъ привлекаться къ законной ответственности по суду революцюннаго времени.
Читал Серёжа нарочито громко и выразительно, явно на публику.
- Тише, Серый! Мусора придут - попытался образумить Довлатова Лёвка Фельгин. Довлатов работал в студенческой газетёнке Корабелки и своим местом, видимо, не дорожил.
- А что? Я большевистской пропагандой занимаюсь. Я - политинформатор.
Громко гогоча, он рассказывал про свой очередной сексуальный подвиг с девушкой Наташей. Эти рассказы товарищей подрывали веру в магические свойства моего отражения в зеркале. Каждый второй, резюмируя свои подвиги, останавливался на цифрах, далеко переваливающих за сотню. Когда, открывая скобки тайн своих совокуплений, товарищи хвастались количеством подходов за одну ночь в пределах двадцатки, то этот алгебраический многочлен и вовсе путал мне мозги. Послушать их, так они могли сутками кидать палки и ставить пистоны, не прерываясь на обед. При таких показателях передовиков половой нивы я загибал свой седьмой палец и, уставившись в мокрый асфальт, погружался в гнетущую думу - "Как же так? Как же так?"
- Ну вот, Коля, а ты расстраивался - хлопнул меня по плечу Стас.
Стас был моим приятелем и уговорил меня снять с ним в складчину квартиру в Весёлом посёлке. Он там жил, а мне давал ключи при необходимости интимных свиданий. К его счастью, ключи я брал очень редко.
- Я же говорил, что придёт! Знакомься, это Ося.
Передо мной стоял невзрачного вида паренёк в английской кепке.
- Бродский - протянул он мне руку.
- Коля - буркнул я, отвлекаясь от моих половых угрызений. Принёс? - спросил я.
- Принёс, принёс.
Стас говорил, что Оська оттянул срок за тунеядство и светиться с ним на людях не хотелось. Сказывали, что он был на плохом счету в КГБ. А те смотрители за такую дружбу могли и в Болгарию не выпустить в турпоездку.
- Покажи.
- Тише ты, показатель! Пойдём в метро.
Мы спустились в метро, и уже на эскалаторе Ося вынул из внутреннего кармана пальто толстенькую книжечку, величиной с ладонь.
- Сколько? - прохрипел я сиплым голосом.
От страха у меня пересохло горло. Менты часто хватали торгующих и волокли в отделение. Потом оформляли привод и сообщали на работу, для перевоспитания в коллективе. На одного торговца, даже дело завели. Но он книги спёр в библиотеке. Обычно сделки совершали, уходя подальше во дворы домов и прячась в парадных. Ленивцы шли в Дом книги и, попросив у продавщицы какую-нибудь книжку, под шумок продавали свою. Можно было зайти в пивной ресторан "Чайка" рядом в подвальчике и сев за столик, делать вид, что заказываем еду и выпивку. Там работала мать Серёжки Соловьёва и с пониманием относилась к нашему бизнесу. Но могла и выслужиться, стукануть. Когда к пятидесятилетию большевистской революции открыли эту станцию метро, мы придумали хитрый способ торговать, спускаясь на эскалаторе. Это было более безопасно, но мандраж всё равно присутствовал.
- Как договаривались, двадцать пять. Стас сказал, что ты хочешь и так далее, и так далее…
Я не любил торговаться, особенно когда в руках держал давно желанную вещь. Вынув из кармана приготовленный четвертак и сунув его Бродскому, я поспешил перейти на эскалатор, поднимавшийся наверх, в суете забыв с ним попрощаться. Открыть и посмотреть книгу было страшно. Вдруг менты заметят. А вдруг Оська меня обманул?! Всучил "куклу". Такое у нас бывало часто. Купишь книжечку Фридриха Ницше, убежишь в страхе, за углом разворачиваешь, а там Фридрих… Энгельс. В ментовку же не будешь жаловаться. Так книжечка разоблачителя кровососов потом и пылится на одной полке вместе с запрещёнными вольнодумцами Камю, Сартром и Кафкой.
Повернувшись к стене, дрожа от предвкушения, я всё-таки достал книгу. "Доктор Живаго" - красовалась надпись на затёртой обложке. Тогда я не знал, что за эти буквы можно присесть в тюрьму лет на пять, и очень обрадовался. Хотелось тут же уютно устроиться на диване и углубиться в чтение обо всём, что уже сто раз переслушано от товарищей, о чём грезил под звуки вальса Мориса Жарра.
Не в меру возбуждённый, я подошёл к дружкам и стал отрывками слушать речь Серёжи про то, как секс-символ большевизма - Шурочка Коллонтай совратила революционного матроса Павла Дыбенко и они занимались любовью в сполохах революционных зарниц. И как они с подружками Розой Люксембург и Кларой Цеткин сколотили при Кремле общество "За свободную любовь". Как демонстрации голых, но свободных женщин под кумачёвыми знамёнами ходили прямо по Невскому проспекту и Красной площади.