В последние дни генерал Копцов осмысливал и переоценивал те военные операции, в которых он участвовал. До сих пор ему приходилось воевать в пустынной, равнинной местности. А тут - леса, болота, немало рек и озер. Надо быть готовым действовать в заснеженных полях, густых лесах да в трескучий мороз.
На собрании личного состава танкового полка коммунисты и комсомольцы решительно заявили:
- Выдержим и преодолеем все!
Танкисты вместе с бойцами мотострелкового пулеметного батальона бригады, не теряя ни минуты, приступили к отработке выполнения команд, тренировкам боевых приемов. На третьи сутки начались учебные стрельбы. Это для танкистов всегда было особым праздником. В подразделениях вышли "Боевые листки" под разными названиями: "Кто меткий", "Не промахнись, браток!", "Учись бить метко фашистов!"
- Ну, что ж, посмотрим, как стреляет саратовец, - подмигнув, бросил лейтенант Ежаков Олейнику.
- Во всяком случае - не хуже ульяновца, - не без гордости ответил тот.
Служили вместе два молодых лейтенанта - неразлучные боевые друзья, вечные соперники. Служили без зависти друг к другу. Иван Яковлевич Олейник гордился тем, что перед войной окончил прославленное Саратовское Краснознаменное танковое училище, многие преподаватели которого были участниками боев на Хасане и Халхин-Голе.
- Разве сравнить Саратовское с училищем на родине вождя - Ульяновским, - подзадоривал другой, Василий Ежаков.
Они прекрасно понимали, что оба училища Краснознаменные, прославленные.
- Ванюша, что у тебя за манера - спорить со старшим по возрасту? - часто шутил Василий. Он был старше Олейника всего на два дня.
После стрельбы друзья прежде всего поинтересовались результатами каждого. Оказалось, что не только лично они, но и командуемые ими подразделения отстрелялись с общей оценкой "отлично". Боевые товарищи поздравили друг друга, а командир полка объявил им благодарность.
Вскоре начались бои. Особенно кровопролитными были они за Свирьстрой. Город неоднократно переходил из рук в руки.
Исключительно мужественно сражался экипаж командира роты тяжелых танков лейтенанта Я. П. Карташова. В первом же бою он уничтожил две пушки противника.
Большие потери нанесла врагу тридцатьчетверка лейтенанта Казакова. После третьей атаки подбитый танк потерял управление и с разбитой рацией остановился в глубине вражеской обороны. Окружившие машину фашисты предложили экипажу сдаться. Но отважные танкисты продолжали вести огонь по врагу с места. Тогда гитлеровцы подложили под башню мину и взорвали танк. Экипаж во главе с командиром роты геройски погиб.
После боя младший лейтенант Василий Зайцев начал осматривать свою тридцатьчетверку. Каждую вмятину на броне потрогал руками.
- Вот, идиоты, во что превратили машину, товарищ лейтенант, - показал Зайцев своему комвзвода Ежакову на закопченную башню.
- Сколько отхватил "поцелуев"?
- Девять, товарищ лейтенант.
- А у нас на один больше, - улыбнулся Ежаков.
Подошел комиссар полка Тарасов. В это время экипаж Зайцева устранял повреждение у танка. Комиссар обнял весь экипаж, поздравил с успешным выполнением боевой задачи.
- Все видел. И то, как ваша машина проскочила через обрушившийся мост, - сказал он.
После незначительного ремонта танк Зайцева снова вступил в бой.
Наш стрелковый полк оставил свой обоз под Свирью, и его захватили гитлеровцы. Танковый батальон под командованием майора А. Д. Маркова атаковал деревню Антоновская двумя ротами, а третья рота - капитана Титаренко - осталась в резерве. Вскоре обстановка сложилась так, что надо было вводить в бой и ее.
"Пойду с ротой", - решил комиссар Тарасов. Он сел в головной танк и устремился вперед. Подразделение успешно атаковало врага, который понес большие потери и оставил деревню. Обоз был отбит.
Всю ночь был сильный ветер. К утру несколько утихло, даже временами из-за серых туч вырывалось солнце. Но ненадолго - опять подул холодный ветер и небосвод снова начали заволакивать свинцовые тучи.
Вот уже неделю, как танкисты вместе со стрелковыми подразделениями беспрерывно ведут тяжелые бои.
2 октября. Туман, моросит мелкий дождь.
- Нашей роте вместе со стрелковыми подразделениями приказано атаковать населенный пункт Озерки, - сказал лейтенант Карташов.
- Собрать бы накоротке комсомольцев, - предложил политрук роты Кузьмин.
- Если требуется, то почему же не собрать? - согласился комроты.
Собрание началось за полчаса до атаки. Успели принять в комсомол только сержантов Ерофеева и Скакунова.
Георгий Скакунов в своем заявлении написал:
"Родом я из Смоленщины. Мои престарелые родители остались на оккупированной территории. Отомщу врагу за них и свою Родину. Прошу принять меня в комсомол".
На этом же собрании командир танка белокурый младший лейтенант Голицын заявил:
- Сержант Скакунов - в моем экипаже. Теперь у нас все комсомольцы. Обещаем высоко нести звание Ленинского Союза Молодежи.
Преодолевая яростное сопротивление врага, в грохоте и дыму наши тяжелые танки, натужно гудя и выбрасывая из-под гусениц мягкий грунт, продвигались вперед. За ними смело наступала пехота.
Гитлеровцы, бросая оружие, начали отступать. Однако их огонь усиливается и по танкам, и по пехоте. К тому же за ночь враг успел заминировать танкодоступные места.
Замолчала рация комбата А. Г. Олиферко. К командиру роты Карташову прибегает комиссар батальона Г. М. Бударин. Он сообщил, что машина комбата вышла из строя, и приказал оказать ей огневую поддержку. Карташов быстро вывел свой танк вперед и метким огнем подавил орудия.
Радирует ротному младший лейтенант Дмитрий Волков, что его КВ, преодолевая ручей, завяз почти во вражеском расположении. Комроты приказал принять все меры, чтобы вытащить танк и продолжать наступление.
После напряженной работы под беспрерывным огнем помощнику начальника по технической части капитану И. А. Лаврененкову совместно с ремонтниками, командиром танка Волковым, механиком-водителем Фруктовым и другими расчетами экипажа все же удалось вытащить машину, и она снова ринулась вперед.
Успешно продвигались вперед Погребов, Голицын, Баландин, Карташов. Танкисты разбили несколько орудий, раздавили две минометных батареи. Однако сопротивление гитлеровцев нарастало. Механикам-водителям приходилось часто протирать забрызганные грязью триплексы. Шедшие слева два КВ подорвались на минах. Но они продолжали вести огонь с места. Тут же комроты Карташов радировал:
- Голицын! Возьми правее. Мы нарвались на минное поле.
- Ничего, будем сражаться и за вас, - последовал ответ.
Гитлеровцы усилили огонь из тяжелых орудий и с правого фланга. КВ, с ходу ведя огонь и пройдя вправо по низине метров двести, остановился.
- В чем дело? - послышался зычный голос командира.
- Застряли! - ответил младший механик-водитель Кудрин, который заменил раненого старшего - старшину Шейченко.
- Погазуй! Может, вырвемся!
Из-под гусеницы вылетала лишь черная жижа.
- Скакунов, прикрой нас огнем. Мы с механиком посмотрим, в чем дело, - распорядился командир.
Тяжелый танк днищем сидел на заросшей травой трясине.
- Виноват я, товарищ лейтенант, - тихо проговорил Кудрин.
- Нет, приказал-то я. Вон во что превратили бревна для самовытаскивания. Теперь придется спилить новые, - сказал Голицын, поднимаясь на башню, и показал на остатки бревен, разнесенных снарядами. Но тут над головой просвистел рой пуль. Командир с простроченным правым боком шинели, а механик-водитель с пробитым пулей воротником кирзовой куртки поспешно забрались в башню.
- Товарищи комсомольцы, что будем делать? - обратился к экипажу, как бы советуясь, командир.
- Сражаться, - почти одновременно ответили все.
- Погибну, но не покину свою машину, - добавил Иван Кудрин.
Снова застрочили все танковые пулеметы. А бить из орудия можно было лишь по флангам: перед у танка был приподнят. Гитлеровцы, заметив неподвижную машину, стали осаждать ее огнем. Бой продолжался дотемна. Вскоре вышла из строя рация.
- Прекратить огонь! Надо беречь боеприпасы на завтра. Усилить наблюдение! - распорядился Голицын.
Начавшийся еще с вечера дождь продолжал лить. Фашисты беспрерывно выпускали ракеты, строчили из автоматов. Все стихло лишь на рассвете.
- Скакунов, рация неисправна, попытайся пробраться к своим, - приказал командир.
Радист короткими перебежками едва успел удалиться метров на тридцать вправо, как упал, скошенный очередью.
- Может, ранен? - тревожно проговорил Лебедев.
Кудрин с Лебедевым оттащили бездыханное тело Скакунова к танку.
- Нет нашего Гоши, - прослезившись, произнес Кудрин, когда забрался в башню. - Отомстим за него.
Когда наступила небольшая передышка, командир приказал Кудрину:
- Ваня, попробуй теперь ты, может, проберешься. Мы тебя поддержим огнем.
Механик-водитель выбрался из машины и осторожно пополз к роще. "Там будет спокойнее", - подумал он. Отдалившись метров на сто, услышал разрывы снарядов. Обернулся в сторону танка. От него поднимались дымки, а башня искрилась.
"Почему наши прекратили огонь? Случилось что-то там, не иначе. Если они не в силах отбиваться, то фашисты захватят машину и отбуксируют к себе. В таком случае какая польза от того, что я доберусь к своим?"
Подождав, пока стихнет пальба, пополз обратно. Потам, лежа возле танка, несколько раз крикнул: "Вы живы?" Но ответа не последовало. Надо проникнуть в танк. Люк радиста простреливался. Несмотря на это он поднялся на танк. Только ключом открыл люк, как получил ранение. Сразу потемнело в глазах, распластался на залитом его же кровью надмоторном люке. Через несколько минут все-таки нашел силы, чтобы спуститься в люк.
В машине стояла гробовая тишина. Начал искать слетевший с головы танкошлем, но наткнулся на чью-то окровавленную с длинными волосами голову. Это был командир танка Голицын. С пробитой головой на своем месте сидел Сергей Лебедев.
От одиночества Кудрину стало не по себе. Много ли может сделать он один в осажденной машине? Сначала хотел было посмотреть, что же случилось с танком, что повреждено? Но в темноте и едком дыму разглядеть было нелегко. Опустившись на свое сиденье, начал перевязывать себе раны. Он на них боялся смотреть и не представлял, насколько они серьезны. Пощупав промокшие бинты, сразу понял, что они пропитались кровью. Пока особой боли, кроме онемения, он не ощущал. Мучила жажда, и была сильная слабость от потери крови. Но приказал себе: "Строго следить за противником!"
Заметив, что танкист вошел в машину, фашисты стали подходить к танку.
- Не думайте, гады, что сдамся! Комсомольское сердце крепкое! Получайте порцию за моих друзей! - и начал поливать огнем из пулемета радиста.
Оставив десятки убитыми, остервеневшие фашисты отошли, но ненадолго. Все чаще стали подползать они со стороны леса, когда наступила вторая ночь.
- Иван, открой, - комиссар, - послышалось вдруг.
Кудрина сон не брал. "Наконец-то пришел наш комиссар", - обрадованно подумал отважный танкист. Но только высунул голову и раз вдохнул свежий прохладный воздух, как зацокали по башне пули. Танкист поспешно захлопнул люк.
Днем комиссар Тарасов, замкомполка Кузьменко со своими связными пошли к осажденной машине. Однако им удалось подползти лишь к нашей обороне. Впереди и вокруг танка рвались мины и снаряды, свистели пули.
- "Сто четвертый" еще живой, - обрадованно произнес комиссар, услышав доносившиеся со стороны танка далекие пулеметные очереди.
- Молодцы, ребята, но днем пробраться к ним не удастся, придется - ночью. Возвращаемся, - приказал Кузьменко.
С километр шли молча. Потом, когда были в лесу, широко шагающий связной майора Кузьменко Миша Корниенко весело произнес:
- Идем как по персидскому ковру.
- Да тут не только мох, вон сколько листьев! Курчавые березки уже почти оголенные. А вот осины пока держатся, выделяются красным отливом.
Комиссар давно приметил, что быстрый листопад - признак суровой зимы.
- Знай, теперь и санный путь ляжет гораздо раньше, а не через шесть недель от первого снега.
- А это хорошо, товарищ комиссар? - спросил Миша Корниенко.
- Безусловно. Фашисты страшатся холодов - плохо одеты. Видите, вчера тут шел бой, - обведя рукой усыпанную воронками местность, пояснил он.
Среди облепленных брусничником кочек и папоротников лежали вражеские трупы. Майор Кузьменко шел левой стороной, читая на ходу карту.
- Ох! - послышалось неожиданно.
Все повернули головы в сторону майора. Он, прижав левую руку с картой, сначала присел, но тут же побежал вправо, к небольшому кустарнику.
- Засек снайпер, идиот, - проговорил он, опустившись на покрытый мхом гнилой пень. По рукаву текла кровь, заливая карту и планшетку.
Все подбежали к нему. Быстро перевязали рану. Вражеская пуля прошила левую руку. Благо, что не задела кость.
Пройдя несколько метров, Корниенко споткнулся о кочку и упал.
- Товарищи! Вон еще дохлый! - крикнул второй боец, увидев за кочкой убитого гитлеровского солдата. Тот лежал на животе, уткнувшись лицом в желтый мох. Вытянутые вперед руки были согнуты в локтях, как будто в последнюю минуту хотел схватить рядом лежащую снайперскую винтовку. Плечист, волосы рыжие, к валявшейся окровавленной пилотке прилип мох.
- Видите: снайпер. Срезанную до основания кочку положил на голову и подкарауливал, собака, наших. Попробуй обнаружить, откуда он произвел выстрел. Вон сколько больших и малых кочек! - возмущался комиссар.
А раненый Иван Кудрин сидел в танке среди погибших товарищей, готовый в любую минуту открыть огонь. В основном он стрелял из лобового и тыльного пулеметов. "Лишь бы не спалили", - стучала мысль в виски. Губы подсохли, язык стал шершавым. Страшно хотелось пить, все чувствительнее становились раны, закрывались веки. Ему чудилось: то слышался голос около танка, то стучали по башне. В этих случаях он машинально нажимал на спусковой крючок пулемета. С нашей и вражеской сторон то и дело поднимались ракеты.
Кудрин всю ночь просидел за пулеметом. Если он вел огонь, прислушивался, наблюдал за разрывами в округе, то у него исчезали и голод, и холод, и жажда, и боль в груди. Но как только воцарялась тишина, все это давало о себе знать. Из продуктов он имел в кармане несколько штук трофейных галет и два куска колотого сахара. "НЗ" был израсходован в первую же ночь. Ведь никто не мог предвидеть, как сложится обстановка. Танкист старался не думать ни о пище, ни о сне. Он понимал, что, если фашистов прозеваешь, они спалят танк. Может, лучше, пользуясь темнотой, уползти в лес, а оттуда - к своим? А доползешь ли с такими ранениями?
"Ну, что ж, Ванюша! Валяй, валяй, если тебе не жалко свой родной дом!" - кто-то, казалось, шепнул ему. Он, охнув от боли в шее, машинально взглянул на боеукладку, где лежали его боевые друзья. Может быть, они эту его мысль прочли и подняли головы? Нет. Они по-прежнему лежат бездыханно.
Веселым комсомольцем был командир, воспитанник детского дома. Он отличался настойчивостью и требовательностью. Писем не получал, потому что был с Украины. Круглолицый, русоволосый, коренастый Сережа Лебедев тоже был воспитанником детского дома, любил пошутить.
Нет, они больше не поднимутся и не скажут ни слова. Это он, комсомолец Иван Кудрин, ради спасения собственной шкуры решил бросить свой родной дом - боевую машину. Стало быть, пусть издеваются фашисты над трупами его боевых друзей, пошарят в их карманах.
От этой мысли ему стало страшно.
- Нет! Не бывать этому! - крикнул громко Кудрин. Он сам не узнал своего голоса. Лишь теперь понял, что ему тяжело произнести даже слово.
Двояким думам пришел конец. Танкист решил твердо: свой КВ № 104 охранять, пока не подойдут наши. Устроившись поудобнее, продолжал сидеть в башне.
Шла четвертая ночь, а он этого не знал: давно потерял счет времени. Часов своих не было, а танковые, на щитке управления, остановились. Если в смотровой щели темнело, стало быть, наступает ночь. Горело в горле, сильно стали болеть раны. Повязки присохли, а при малейшем движении возникала неимоверная боль. Все тяжелее становились веки - тянуло ко сну.
Когда забрезжил рассвет, он, прильнув к перископу, первый раз за все эти осенние дни заметил медленно восходящее солнце над пригорком. Не мог не вспомнить при этом родную деревню Колупаевку, что в Курганской области. Ему не хотелось ворошить в памяти свое нелегкое детство. Но что поделаешь, если такое само лезет в голову. Отца своего он не помнит: ему шел третий год, когда тот умер. Старшие сестры Ксения и Марфа вышли замуж. Мать Ксения Ивановна была инвалидом, могла работать только сторожем. Ванюша рос на радость матери сильным и трудолюбивым. В тринадцать лет работал уже в своем колхозе "Первое Мая". Возил волокушу, солому. А в шестнадцать сел на трактор. ХТЗ Кислянской МТС. Вскоре приняли его в комсомол. А через год он заработал 40 центнеров пшеницы, 11 - ржи, 7 - гороха.
- Мама, теперь ты можешь не работать, я уже большой, - как-то сказал сын матери.
Ксения Ивановна прослезилась от переполнивших ее теплых чувств к сыну, колхозу и к власти нашей, которые не дают пропасть вдовам и сиротским детям. И она сказала тогда:
- Сынок, хороша наша власть советская! Люби, оберегай ее!
Эти слова теперь звучали в ушах сидящего в осажденном танке Ивана Кудрина еще сильнее.
Сон все-таки свалил танкиста. Он проснулся от едкого дыма. Сколько времени проспал, не помнит. Но то, что прозевал гитлеровцев, это факт. Они подошли к танку и подожгли его. Сначала схватился за приготовленную связку с гранатами, чтобы, открыв люк, швырнуть ее под ноги фашистам. Но от резкого движения и потери крови он пошатнулся. Понял, что люка ему не открыть. Если и удастся, то противник непременно опередит. Поэтому медленно перебрался к тыльному пулемету и дал очередь. Два гитлеровца растянулись поблизости от танка. Остальные скрылись за кустарником. После этого открыл моторную перегородку и огнетушителем погасил огонь в моторном отделении. Благо, что под двигателем и коробкой была чистота. Отбросив пустой огнетушитель, танкист опять налег на пулемет. Теперь строчил по всем подозрительным местам: кустарникам, бугоркам.
День прошел очень быстро. Наступает очередная ночь. Теперь придется уши держать востро, прислушиваться к каждому шороху. Мучила жажда. Как назло дождя нет. А то приоткрыл бы люк и собрал живительные капли. Боясь уснуть, открыл бойницу и стал жадно хватать ночной прохладный воздух. Но как бы попить? Если воспользоваться темнотой и выбраться из танка, чтобы из лужи почерпнуть воды? Не хочется рисковать танком. Поле боя постоянно освещается ракетами. Да и выскакивать раненому будет нелегко. А сумеешь ли подняться обратно в танк? "Надо терпеть", - решил Кудрин, лизнув шершавые губы.