– Конечно, стратегия развития мне была недоступна – не было соответствующей информации, но так случилось, что я оказался в той "точке роста", откуда все начиналось. Когда я говорю о "самолете", то несколько лукавлю, так как, по сути, речь шла о "летающей ракете". Этому и посвящена моя дипломная работа. Нас было четверо выпускников. Перед нами поставили четыре проблемы, и вперед! Я взял себе "прямоточный двигатель для летающей ракеты", который использует воздух в качестве рабочего тела, и он нагревается в реакторе до высокой температуры. За счет этого создается тяга, и "самолет" несет боевую нагрузку.
– Реактор какой-то особенный?
– На обогащенном уране… Так как надо нагреть большое количество воздуха для двигателя, то реактор получался достаточно большой. Диаметр его был около трех метров. Там были трубочки, выполненные из уникального материала – окиси бериллия, в них находилась окись урана. Воздух в реакторе нагревался до полутора тысяч градусов… В Усть-Каменогорске было создано специальное производство бериллия, а руда поступала туда с Урала. Мы уже сделали первый образец реактора, подготовили его к испытаниям, но в это время появились ракеты…
– Насколько мне известно, испытания на Семипалатинском полигоне все-таки проводились.
– Это другая часть эпопеи. Рассматривалось, кстати, два варианта прямоточного двигателя. Один на обычном топливе, другой – на ядерном. Взаимодействовали мы с НИИ-1, во главе которого стоял М. В. Келдыш, с рядом конструкторских организаций. Особенно тесно с КБ академика А. М. Люлька, а потом и с КБ академика А. Н. Туполева. Как видите, буквально со студенческой скамьи мне посчастливилось встречаться с выдающимися людьми.
– А с Лавочкиным разве не довелось?!
– Конечно же, и с Семеном Алексеевичем тоже…. Он делал свою "Бурю". Совершенно уникальная машина… Однажды к Игорю Васильевичу Курчатову приехал Келдыш. Он увидел чертежи реактора и тут же порекомендовал поработать с Лавочкиным…
– Судьба "Бури" вам известна?
– Это была секретная работа…
– "Буря" прошла испытания, слетала до Хабаровска и обратно, привела в ужас американцев, потому что ничего подобного у них не было… И тут Лавочкин неожиданно умирает на космодроме. Вскоре поступает приказ: "Бурю" разрезать, чертежи уничтожить!
– Конкуренты Лавочкина не дремали. Но эта борьба шла в "верхах", а мы делали свою работу… Чтобы совсем закончить эпопею с самолетами, упомяну еще об одном. Нужно было иметь не только хороший турбореактивный или прямоточный двигатель, но и обеспечить защиту кабины пилота, если самолет пилотируемый, или той боевой нагрузки, если это беспилотный вариант. Схему защиты нельзя было решить традиционным путем, как это делается на земле. Если брать реактор, со всех сторон давать защиту, то двигатель получался неподъемный. И тогда мы ввели термин "теневая защита", то есть предохранение пилота и груза от прямого потока нейтронов. Но в летящем самолете после многократного рассеивания поток все-таки придет в кабину. Надо было знать законы распространения излучения в воздухе…
– А таких данных у американцев не было?
– Однажды Меркину позвонил Игорь Васильевич Курчатов и сказал, что у него есть данные о том, что в Америке самолет с реактором летал. Он сейчас идет в театр, но к концу спектакля у него должна быть информация о возможности такого проекта. Меркин собрал нас. Это был "мозговой штурм". Мы пришли к выводу, что такой самолет есть. У него на борту находится реактор, но летает он на обычном топливе. А в воздухе идет исследование того самого рассеивания потока излучения, которое так нас волнует. Без таких исследований скомпоновать защиту на атомном самолете невозможно. Меркин поехал к театру, где и рассказал Курчатову о наших выводах. После этого Курчатов позвонил Андрею Николаевичу Туполеву и предложил провести аналогичные эксперименты. Вскоре такой самолет был сделан.
– Был сконструирован специальный реактор?
– Очень интересно работали авиационные конструкторы! Двигатель создавал академик Николай Дмитриевич Кузнецов. Они, конечно, были абсолютно необразованны во всех этих нейтронах, излучениях, но тем не менее сделали прекрасную конструкцию. Самолет стоял на аэродроме под Москвой, и приехал Туполев с министром Дементьевым посмотреть на него. И Туполев начал объяснять, почему так сложно было сделать такую машину с реактором. Он объяснял систему защиты от излучений. "Надо, чтобы ни малейшей щели не было, – объяснял конструктор, – иначе нейтроны через нее выйдут…" "Ну и что?" – не понял министр. И тогда Туполев объяснил по-простому: "В морозный день ты выйдешь на летное поле, и ширинка у тебя будет расстегнута – все замерзнет!". Министр рассмеялся, мол, теперь с нейтронами все понятно…
– Значит, это был вполне реальный самолет?!
– "Ту-95", на котором был установлен реактор. Кабина нормальная, но с "теневой защитой". За ней находились пульты управления реактором. Я как оператор летал на этом самолете. Было 16 полетных заданий, и все мы их отрабатывали. В разных местах стояли датчики, и мы измеряли излучения со всех сторон самолета. Полеты проводились на разных высотах. Исследования были проведены в полном объеме. Теперь можно было конструировать систему защиты от излучений в полном объеме.
– Это был единственный реактор?
– Один летал, а второй находился на земле. Там шли предполетные испытания. Основная работа велась не на самом Семипалатинском полигоне, а рядом с ним. Затем "летный экземпляр" был отправлен в Центр по изучению радиационных эффектов, который был под Москвой. Здесь реактор работал довольно долго.
– А самолет?
– Он служил и дальше после демонтажа реактора, ведь самолет был абсолютно "чистым", не радиоактивным.
– После самолета пошли ракеты?
– Был запущен первый искусственный спутник Земли. Игорь Васильевич встречает меня возле главного здания и говорит: "Николай, собери семинар у нас…" И начинает перечислять, кого он хотел бы пригласить: двух заместителей председателя Совета Министров СССР, несколько министров, руководителей ряда КБ и институтов, в том числе Королёва и других ракетчиков. Я ему говорю, мол, не по рангу мне им сообщать о семинаре, да и все очень заняты. И привел пример, что уже три месяца не могу собрать тех, кто в нашем институте работает, чтобы сдать кандидатский минимум, а тут такие люди… Он едва заметно улыбнулся, а потом сказал, чтобы я все-таки позвонил каждому и пригласил к нам в такой-то день… Я сел за телефон и начал всех обзванивать. Стоило сказать: "Игорь Васильевич приглашает…", и сразу же меня соединяли с любым руководителем или конструктором. Все говорили лишь два слова: "Обязательно будем!". Конечно, авторитет Курчатова был непререкаем… Сюда такое количество черных лимузинов съехалось тогда, что, по-моему, до сих пор их столько не видели… Все приехали! В нашем конференц-зале проходило это совещание. Игорь Васильевич сидел где-то на пятом ряду у прохода. Появляется Сергей Павлович Королёв. Курчатов встает, и делает ему земной поклон. Говорит громко: "Сергей Павлович, спасибо тебе. Ты сделал великое дело, запустив первый спутник Земли!".
– Никогда не слышал об этом!
– А я видел это своими глазами и помню до сегодняшнего дня каждое слово Курчатова. Сергей Павлович даже немного смутился… Ну а потом началось совещание. Виталий Михайлович Ивлев сделал четырехчасовой доклад о ядерных ракетах. Схема "А", схема "Б", схема "В" и так далее… Обсуждение продолжалось целый день. А затем вышло первое решение ЦК партии и Совета Министров СССР о начале работ по созданию ядерных ракет. При подготовке этого документа Курчатов, Королёв, Келдыш и Мишин встречались в "хижине лесника", то есть в доме Курчатова. Знаменитые фотографии, где они запечатлены вместе, сделаны как раз в один из таких дней.
– Мне кажется, что снимки сделаны раньше, еще до первого спутника. Тогда речь шла о создании носителя для термоядерной бомбы. И именно поэтому "Семерка" Королёва получилась такой мощной – бомба была тяжелой. А именно на "Семерке" был запущен первый спутник Земли. Кстати, он заменил имитатор ядерного заряда, который предполагалось ставить на ракету. Королёв рассудил, что лучше пустить спутник, чем "чугунную болванку"!
– Возможно. Не могу спорить. Тогда слишком много было секретности, а потому происходит смещение некоторых событий… Но поклон Курчатова у меня стоит перед глазами, будто это вчера произошло, а не без малого полвека назад!
– Это прекрасная иллюстрация к отношениям двух великих людей ХХ века, и великое спасибо вам, что вы об этом помните…
Из документов Минатома: "С 1960 по 1990 годы работам по созданию ядерных установок космического назначения уделялось большое внимание. На первом этапе была использована схема ядерной энергетической установки (ЯЭУ) с термоэлектрическими преобразователями. Всего в космическое пространство было запущено 31 установка типа "Бук", работавших на этом принципе. Их последующее развитие привело к разработке ЯЭУ типа "Топаз" первого поколения установок с жидкометаллическим теплоносителем. Это были реакторы на быстрых нейтронах. Активная зона состояла из 37 тепловыделяющих элементов, размером 140 мм. Каждый твэл состоял из трех уран-молибденовых блоков. Для активной зоны использовался оружейный уран 90 процентного обогащения с бериллиевым отражателем.
Запуск ядерных установок в космос осуществлялся с космодрома Байконур. Сборка конструкции производилась вблизи космодрома на специальном стенде".
– А теперь я прошу вернуться к ядерным ракетам. Где же они?
– Однажды Курчатов собрал нас у себя. У него уже случилось два инсульта, было видно, что он торопится. Он сказал, что нужно делать импульсный реактор, где будут получаться мощные нейтронные потоки. Они потребуются для испытания топливных сборок, для изучения материалов и так далее. Без такого реактора пути дальше не будет – так он сказал. И предложил построить реактор на Семипалатинском полигоне и назвать его ДОУ-3. "До моего третьего удара", – пошутил он. Реактор мы сделали, пустили его. Но произошло это уже после смерти Игоря Васильевича. А реактор до сегодняшнего дня работает на полигоне…
– На испытательном комплексе?
– Да.
– Кажется, удалось его вывезти в Россию…
– Не могу сказать точно, так как перестал отслеживать его судьбу. Знаю, что до недавнего времени там работали вместе с японцами. Пока такие исследованию ведутся, думаю, что реактор останется в Казахстане… Для нас это был первый реактор, в котором мы начали испытывать тепловыделяющие элементы для ракет. Созданная техника и технология стали уникальными. Мы опередили не только американцев, но и время.
– То есть были созданы реакторы для ракет?
– Конечно. На таком реакторе мы нагревали водород до температуры выше трех тысяч градусов. Ее вполне достаточно, чтобы тяга ракеты была хорошей. Американцы получили результаты хуже: они достигли температуры около двух с половиной тысяч. Этого мало, чтобы лететь на Марс.
Из документов Минатома: "Ни одна другая армия мира, кроме российской, не имела на вооружении в космосе установок с ядерными реакторами типа "Бук", благодаря которым все стратегические объекты на море находились под наблюдением. Реактор "Бук" давал достаточно энергии для работы мощного радиолокатора. Единственная американская аналогичная установка была запущена в космос в 1965 году и проработала на орбите около 40 суток, после чего США отказались от использования мощных ядерных энергоустановок и пошли по пути создания изотопных энергоустановок, которые более опасны в экологическом отношении и в 10 раз ниже по мощности.
Кроме установок "Бук" для космических аппаратов были выпущены 20 шт. установок "Бета-2", 40 шт. установок "Бета-3", 240 шт. устройств "Дельфин", 95 шт. установок "Орион-1". Эти устройства работали на основе использования энергии распада изотопов стронция-90, цезия-137, полония-210.
Радиоактивные изотопы используются в космической технике и технологии достаточно широко, например, при обеспечении автоматической стыковки летательных аппаратов, при включении двигателей торможения при приземлении и в некоторых других случаях".
– А на наших космических реакторах можно лететь на Марс?
– На наших – можно! Как известно, при полете на Красную планету нужно выполнять довольно сложные маневры – "миссии", как говорят ракетчики, да и сам полет должен был продолжаться два-три года. На нашем же реакторе можно за один год обернуться туда и сюда.
– Фантастика!
– Действительно, это опережение времени. Американцы сейчас возвращаются к этим программам. Такая информация появилась в печати США. Я написал директору НАСА. Сказал, что если они действительно начинают этим заниматься, то без нас им обойтись трудно, а потому следовало бы работать вместе.
– Речь идет о проекте пилотируемого полета на Марс?
– Да. По планам где-то в районе 2025 года. И если это так, то мы можем внести реальный вклад в осуществление такой экспедиции. Двигатель с ядерным реактором возьмет на себя старт к Марсу, торможение там, потом полет обратно и торможение в атмосфере Земли. Плюс к этому энергоснабжение пилотируемого комплекса, обеспечение жизнедеятельности экипажа.
– У вас нет странного ощущения…
– Какого именно?
– В стране тяжелая экономическая ситуация, миллионы людей живут на грани выживания, а мы с вами рассуждаем о полете на Марс?! Причем говорим о нем, как о реальности? Или такова особенность истинной науки: мечтать о будущем и приближать его?
– Это типично для человечества. Оно никогда не остановится на достигнутом. Оно всегда должно смотреть за горизонт, иначе какой интерес жить?!
Академик Борис Литвинов: "Мирная профессия наших взрывов"
В тот день мы беседовали с Литвиновым долго. Разошлись уже ближе с полуночи. Впрочем, у Главного конструктора Федерального ядерного центра это обычный график работы. Его день расписан буквально по минутам. Встречи с испытателями, обсуждение очередного технического задания, знакомство с новыми сотрудниками, три телефонных разговора с Москвой, два совещания у него и одно в дирекции… Да плюс к этому несколько незапланированных бесед, посещение одной из лабораторий, куда его срочно вызвали, ну и, наконец, обед дома, где сегодня отмечался небольшой семейный праздник, памятный только ему и супруге.
Но самое любопытное: в этот день первым пунктом программы для Главного конструктора Челябинска-70 – встреча со школьниками старших классов 126-й школы Снежинска. Так значилось в записной книжке Литвинова, и накануне он несколько раз упоминал об этом событии. Борис Васильевич не только помнил о школе, но и, оказывается, тщательно готовился к этому "уроку Главного конструктора", как потом он сам окрестил данное мероприятие. Ночью он писал текст своего выступления, отшлифовывая каждое слово, хотя каждому известно в Челябинске, что Литвинов по бумажке не выступает. Естественно, свои записи так и не вытащил из кармана и во время "урока".
– Борис Васильевич, неужели для истории писали? – съязвил я слегка.
– Для прессы, Володя, для прессы, – отшутился Литвинов.
Но эта фраза помогла мне "выцыганить" у Бориса Васильевича ту самую бумажку, над которой он работал ночью. А любопытный ведь документ! Впрочем, вы сами в этом убедитесь, потому что перед записью беседы я хочу воспроизвести "бумажку" почти полностью – сокращения незначительны, они важны лишь для местных. Мне кажется, что весь "урок" выходит далеко за рамки 126-й школы.
Небольшое отступление. Много лет назад вместе с Виталием Севастьяновым мы придумали "Урок Гагарина". 12 апреля космонавт приезжал в одну из московских школ и проводил урок, посвященный подвигу Юрия Гагарина, космонавтике, нашей науке. Потом инициативу подхватили другие космонавты. "Уроки Гагарина" проводились в разных городах страны, но, к сожалению, они потихоньку прекратились… А ведь такие уроки "Гагарина", "Терешковой", "Курчатова" и, наконец, "Литвинова" и так далее – ох, как нужны!
А почему их не проводить, а?
О чем же говорил школьникам Главный конструктор ядерных и водородных зарядов Борис Васильевич Литвинов? Итак, ему слово.
"Проблема, которую вам предстоит решать, – проблема выбора жизненного пути – передо мной встала весной 1947 года, перед окончанием 10-го класса 14-й мужской средней школы города Симферополя. Правильнее сказать: стояла проблема выбора института, в который предстояло послать документы после окончания школы, а не выбор: кем быть. Я хотел быть или инженером-конструктором военной техники, или инженером-конструктором физических приборов. В школе я учился хорошо. Мне нравились предметы, но больше всего мне приходилось заниматься физикой, потому что школьный кабинет физики был полностью и целиком на мне. Комсомольское поручение: обеспечить работу физического кабинета – определило мой жизненный выбор. Я не был единственным, у кого были подобные поручения. Директор школы – однорукий после фронта Борис Семенович Вайнер – требовал от комсомольцев не слов, не трепа, а работы… Вместе с учителем физики, незабвенным Вениамином Ароновичем Переходником, готовил нехитрые демонстрационные опыты по физике, ремонтировал старые физические приборы. Имея такую подготовку и успевая по всем школьным предметам, я не сомневался, что поступлю в любой вуз страны. Изучив справочник для поступающих, я выбрал два института: ленинградский военный и московский механический. Первый меня привлек обещанием сделать из меня через пять лет инженера оборонной промышленности, второй – тем, что на его инженерно-физическом факультете готовили инженеров-физиков по созданию промышленных физических установок и приборов для работы в новых областях науки и техники. Московский механический откликнулся первым на мою письменную просьбу о присылке дополнительных сведений об институте. Это и определило мой выбор в его пользу. С тех пор я ни разу не пожалел об этом.