Я не буду рассказывать о годах учебы в институте. Окончил его я так. В 1952 году в числе пяти человек я был направлен на прохождение дипломной практики и выполнение дипломной работы на почтовый ящик № 975. Это был сейчас всемирно известный Арзамас-16 или Федеральный ядерный центр – Всероссийский НИИ экспериментальной физики. Я выполнил здесь дипломную работу, и государственная комиссия, слушавшая защиту моего диплома, которую возглавлял академик Юлий Борисович Харитон, присудила всем нам весной 1953 года звание инженеров-физиков по специальности "проектирование и эксплуатация физических приборов и установок". Во ВНИИЭФ я проработал до осени 1961 года, а затем был переведен сюда, во ВНИИТФ в Челябинск-70, или по-тогдашнему в НИИ-1011, на должность Главного конструктора института. С тех пор я живу и работаю здесь. По материалам работ, выполненных во ВНИИЭФ, я здесь защитил кандидатскую диссертацию. А по работам, выполненным здесь, – докторскую. За подготовку кандидатов наук – их около двух десятков – присвоено ученое звание профессора. В 1965 году за комплекс работ по созданию образцов новой техники был удостоен Ленинской премии. В 1983 году – звания Героя Социалистического Труда. В декабре 1991 года я избран член-корреспондентом Российской академии наук. Такова моя биография.
Вроде бы вся моя жизнь после института прошла в двух городах: Арзамасе-16 и Челябинске-70. Я иногда говорю, что вся моя жизнь прошла в зоне и в законе. До недавних пор ни я, ни мои товарищи, ни работа наша, ни место нашей работы не были известны. Но сейчас наш город стал всемирно известным. В нем побывал госсекретарь США, директора ядерных лабораторий США, научные сотрудники из ведущих лабораторий Франции и Китая. Сотрудники нашего Института во время проведения ядерных испытаний США приезжают на их ядерный полигон в Неваде для контроля. Наших ученых с интересом выслушивают на самых престижных международных конференциях, потому что их доклады соответствуют самым высоким научным требованиям, их отличает неординарность подходов к решению сложных современных проблем, остроумные решения, тонкий эксперимент.
Эти достижения немыслимы без самоотверженного труда ваших родителей, старших сестер и братьев. Их труд сейчас действительно труден. Весь 1992 год Институт жил практически в долг, нерегулярно выплачивая заработную плату своим сотрудникам, в долг получая материалы и энергию для выполнения самых необходимых работ. И тем не менее многие полны уверенности и оптимизма. Что же придает нам силы? Твердая уверенность в нашей необходимости и полезности для страны, для России. Эта уверенность вытекает из того, что в современном мире, как и много лет назад, ядерное оружие продолжает играть свою стабилизирующую роль. По-прежнему нужны те, кто создавал его и умеет его создавать. Это непростое дело. Чтобы им овладеть, надо много знать и многое уметь. Кто этому научился, может делать любую другую работу…"
На этом я временно прерываю лекция Бориса Васильевича Литвинова перед школьниками. К ее окончанию мы еще вернемся, а сейчас наш разговор с Главным конструктором.
– Ясно, что вы патриот Челябинска-70, и предпочитаете Снежинск Москве. Почему?
– Я всегда был убежден, что наукой можно заниматься только в таких небольших городах, как Пущино, Черноголовка, Обнинск, Дубна, Томск, Протвино… И во всем мире так, потому что такие города, как Москва, слишком велики – там заниматься наукой очень обременительно. Когда человек тратит полтора часа, чтобы добраться до работы, а потом столько же обратно, – о какой науке можно вести речь?! Помните главное условие, которое высказал Яков Борисович Зельдович? Он говорил, что на работу и обратно нужно идти с удовольствием. А где же оно, если полтора часа проводите в метро или автобусе?!
– Как вы стали Главным конструктором?
– По принуждению это случилось… В 60-м году основатель Челябинска-70 Кирилл Иванович Щёлкин решил, что состояние его здоровья не позволяет быть ему научным руководителем института, а потому он перешел на работу в Академию наук. Он был Научным руководителем и одновременно Главным конструктором. Евгений Иванович Забабахин возглавил науку, а Главным конструктором назвал меня. В то время и Юлий Борисович Харитон, совмещавший две должности, стал только Научным руководителем, а двумя Главными конструкторами стали Негин и Кочарянц. Наше дело разрасталось, и совмещать должности стало трудно. У нас Главным конструктором первого направления был назначен Борис Николаевич Леденев. Он долгое время работал в Арзамасе-16, затем полтора года был консультантом в Китае, а затем пришел к нам. Александр Дмитриевич Захаренков был назначен Главным конструктором по второму направлению. Это тоже выходец из ВНИИЭФа, где он возглавлял отдел газодинамики… Все это происходило в начале 60-го года. Но в марте 61-госкоропостижно скончался Дмитрий Ефремович Васильев – директор Челябинска-70… Тут была маленькая особенность. Арзамас-16 в те годы назывался КБ-11, а мы – НИИ-1011. Обычно директор назначался из хозяйственников, но "наверху" подумали – раз НИИ, то директором должен быть ученый. И Бориса Николаевича Леденева "скрутили" и назначили директором. Он отбивался как мог, так как считалось, что это сугубо "хозяйственная" должность – так уж сложилась традиция. Забабахин и Леденев начали мне доказывать, что я подхожу на должность Главного конструктора, а мне тогда было всего 32 года, к тому же я был беспартийный и с очень левыми взглядами, – так что сомнений у меня хватало. Да и по предыдущей должности не очень подходил – в то время в Арзамасе-16 я работал заместителем начальника сектора, то есть надо мной начальства было много, каждый из них имел право на повышение. Так что по табели о рангах я был довольно далеко от должности Главного конструктора, и в моем понимании я никак не был готов к ней.… Тогда летом 61-го года было принято решение о продолжении испытаний, меня вызвали в ЦК к Сербину, который сказал коротко: "Кончай тягомотину, приступай к работе!". Я ему в ответ: "Я – беспартийный, и вообще не собираюсь вступать!"… "Ничего, – говорит, – перевоспитаем!"
– Так и остались беспартийным?
– До 68-го года…
– Все-таки не поверю, что случайных людей назначают Главными конструкторами. Что уже было за вами к тому времени?
– Мы приехали в Арзамас-16 дипломниками впятером, так сказать, стали первыми ласточками таких наборов. Вошли в этот необычный мир "плотненько" – у каждого судьба сложилась нормально. В 54-м году, через год после диплома, начальник газодинамического отдела Боболев высказал одну идею. Она казалась невероятной, но тем не менее он предложил мне над ней поработать. Кстати, тогда я уже руководил группой – в ней было два лаборанта, одному шестнадцать лет, а другому – семнадцать, и только что окончивший техникум Женя Горбунов. Вот такая команда была под моим началом. В моем распоряжении уже был каземат для взрывных работ – соответствующую подготовку мы уже прошли. В каземате находилось сложнейшее оборудование… То есть я говорю об атмосфере, царившей в институте в те годы, и о доверии к молодым… Мы начали проводить серии взрывных опытов, работали вполне самостоятельно. Группа довольно быстро разрослась до пятнадцати – двадцати, появились у нас даже женщины… А общем, мне поручили посмотреть, насколько предложенная Боболевым идея абсурдна, но оказалось, что все не так. В результате появилось новое направление. Чтобы довести его до ума, нужно было привлечь теоретиков, конструкторов, что я и сделал. Фактически работал неформальный коллектив, который создавал "изделие" для полигонных испытаний. У меня не было никаких прав, я никого не спрашивал, как-то все считали, что существует коллектив под руководством Литвинова, и он занимается интересными идеями. Я ездил на советы, докладывало результатах… Долгое время был просто руководителем группы, потом заместителем начальника отделения по научно-исследовательским работам… Наверное, именно это и послужило основанием для назначения на должность Главного конструктора.
– Как видно, не ошиблись.
– Нет, не так. Главным конструктором по-настоящему я стал лет через пять после назначения.
– И все-таки следует напомнить: фамилия "Литвинов" упомянута в отчете Сахарова о создании термоядерной бомбы, к тому же вы были тогда награждены орденом.
– Было и такое… Кстати, та моя дипломная работа, ну, самая первая, в конце семидесятых годов была опубликована в Лос-Аламосе…
– Как современная?
– Вот именно! А на самом деле это давняя работа дипломника.
– С 61-го года вы Главный конструктор. Чем можете похвалиться?
– Главному конструктору не положено хвалиться, ему лучше говорить о недостатках. Это продуктивнее.
– Поставим вопрос несколько иначе: чего достиг коллектив, возглавляемый вами?
– Работа, действительно, у нас коллективная. Я противник кличек: "отец бомбы" или "папаша заряда" – так не бывает! Любое "изделие" – труд огромного коллектива специалистов, работающих вместе. Ну а наши направления – результат необходимости, тех проблем, которые постоянно возникали. В "гонке вооружений" мы всегда были в роли догоняющих. Если посмотреть вообще на развитие ядерного оружия, то первое направление его – это бомбы, то есть "пассивное оружие", доставляемое самолетами. Ясно, что такое оружие уязвимо, поскольку самолет легко сбить. Большой скачок, конечно, создание ракет. Все военные исследователи считают, что с их появлением произошел переворот – ядерное оружие по-настоящему стало оружием, так как можно было его доставлять на большие расстояния. Но это, в свою очередь, породило и противоречия, поскольку мир стал "голым" – ведь все разговоры о создании противоракетной обороны несостоятельны.
– Создать ее невозможно?
– Слишком дорогое удовольствие.
– Итак, продолжим…
– На границе 50–60-х годов происходит некий поворот в развитии военной техники. Поскольку в 57-м году был запущен первый искусственный спутник Земли, то шуточная песня, что "мы впереди планеты всей", имела под собой основание. И тогда же в Америке начинаются разговоры о противоракетной обороне, о создании некоего панциря над Америкой. Боеголовки того времени были тихоходными, и их действительно можно было сбить. В той же самой Америке появляется контридея разделяющихся головных частей, когда одна ракета имеет несколько боеголовок и они, как горох, рассыпаются – и вы не знаете, куда вам стрелять, чтобы уничтожить их. Аналогичная идея появилась у Владимира Николаевича Челомея… Если посмотреть на диаграмму поражения ядерным зарядом, то где-то в центре все испепеляется, а потому та огромная мощность, что заложена в заряде, используется плохо… И у Челомея появилась идея: если "разделить" эту мощность, то можно поражать большую площадь… За всеми этими разговорами всегда есть другая сторона: а что именно поражается? Но у военных такое понятие не фигурирует… Теллер (однофамилец знаменитого Эдварда Теллера) при создании своих зарядов рисовал круги вокруг Москвы – зоны поражения, и вдруг понял, что рисует круги уничтожения людей, – и это его поразило… Будучи в Лос-Аламосе, я поинтересовался об этом случае. Мне сказали, что это выдумка Теллера, у него слишком велика амбиция, потому что разработчики ядерного оружия не рисуют никаких кругов и площадей поражения. Как всякие технари, они считают только то, что положено, то есть размеры, габариты, массы… И потому разговор Челомея о "площадях поражения" был для меня несколько странным. Я сказал ему: мы таких расчетов никогда не делали и не собираемся их проводить и в будущем. Но тем не менее идея разделения для целей прохождения обороны противника оказалась губительной. Американцы начали быстро оснащаться разделяющимися боеголовками. У нас шли дебаты: надо это делать или нет?
– Почему спорили?
– Ну, прежде всего, это очень сложно и дорого. В это же время в США появляются подводные лодки с атомными двигателями, оснащенные как раз такими новыми ракетами. То есть там произошел качественный скачок. И от нас потребовали сделать нечто подобное. Если бы отстали, то, по сути, оказались бы безоружными перед ними. Наши испытания больших ракет, супербомбы и так далее показывали, что у нас все супербольшое, а у американцев маленькие системы, подвижные, мобильные. И от нас потребовалась прежде всего психологическая перестройка, а затем и техническая. Все это пришлось на середину 60-х годов, а потому нам пришлось вступать в новую область.
– Основная тяжесть легла на Челябинск-70?
– В 65-м году в одном из наших "изделий" были обнаружены не очень приятные изменения. И хотя "изделие" разрабатывалось до меня, ответственность – на Главном конструкторе, а потому меня, по сути дела, сняли с работы… Не жаловался, никуда не ходил, просто продолжал начатое… Через три года восстановили в должности, потому что увидели – можем работать на хорошем уровне.
– Все-таки вы уходите от ответа на мой вопрос…
– Надо устроить выставку всех "изделий", наших и зарубежных, тогда и сравним.
– Вы же прекрасно знаете положение дел – и у нас, и у американцев!
– Так принято: на такие вопросы мы не отвечаем. Пусть другие судят и сравнивают.
– Все-таки можете сказать: если ли в Челябинске-70 "изделия", которые получше, чем в других ядерных центрах планеты?
– Если скажу, что "есть", то это будет выглядеть как хвастовство. Если скажу – "нет", то это будет неправда.
– Давайте похвастаемся?
– В 60-м году на английской выставке мне преподали хороший урок. Это была первая выставка, и на нее я поехал с определенной целью. Мне нужно было купить у одной фирмы рентгенопленку, заключить контракт. Нахожу стенд фирмы. Оказывается, это была другая кампания, я спутал название. У англичанина интересуюсь ретнгенопленкой той фирмы, к которой ехал. "О, это очень старая фирма, – ответил он, – но я ничего не знаю о качестве ее продукции. Я могу рассказать о своей, но сравнивать – это не по-джентльменски!"… Поэтому когда вы спрашиваете, что делали другие, я делаю непонимающее лицо и отвечаю: сравнивать не могу, это не по-джентльменски.
– Таким образом, вы признаете, что у вас была конкуренция не только с американцами, но и с Арзамасом-16?
– Не конкуренция, а дружеское соревнование.
– Оно было полезным?
– Безусловно. Система двух ядерных центров не только была правильной, но и весьма эффективной. Мы работали параллельно, вели независимые разработки, но тем не менее всегда они проводили экспертизу наших работ, а мы – их. Причем на всех стадиях – от идеи до оценки полученных результатов. Бытует мнение, мол, ядерщики всегда между собой договорятся, потому что у них есть общность интересов и так далее. В чем-то, конечно, мы можем договориться, но в принципиальных вещах – каждый будет стоять на своем. Это заложено в характере, в воспитании. И Курчатов был принципиален, и Харитон, и Сахаров, и Забабахин… Они всегда предельно строги и послабления не давали ни себе, ни другим. Евгений Иванович Забабахин рассуждал так: "Вот вы докладываете, что сделали лучше, чем арзамасцы, но имейте в виду: если мы действительно сделали лучше, то вопросов бы об этом не возникало – все стало бы очевидным!". Так что школа здесь была суровая, но справедливая.
– У нас существуют стереотипы. Есть понятие "конкуренция", значит, мы считаем, что между соперниками допустимы любые методы борьбы. Но вы наполнили это слово иным смыслом – совместная работа от "а" до "я", взаимопомощь, поддержка и беспощадная критика. Может быть, это вовсе не конкуренция?
– Тут такая особенность: если вы сделали "изделие" при меньших затратах и более эффективное, то как можно доказать, что оно другого? Работа наша выражается в числах, а не понятиях, абстрактных и отвлеченных.
– Самый главный критерий, насколько я понимаю, испытания оружия. Как теперь вы будете доказывать свою правоту?
– Нас просто не будет. Без испытаний, можно сказать, как оружейщики мы перестанем существовать.
– Это однозначно?
– Представьте себе, что у разработчиков самолетов исчезла возможность поднимать их в воздух. Разве они могут конструировать авиалайнеры, не летая? Мол, сделайте самолет, посадите пассажиров и везите. Кто из нас сядет в такой самолет? Или сказали бы: возьмите ружье и отправляйтесь охотиться на медведя, а вы никогда ружье в руках не держали, ни разу в жизни не стрельнули… Я думаю, редкой найдется человек, который отправился бы на такую охоту.
– Не было у вас разработки, о которой не знали бы в Арзамасе-16?
– Нет, конечно. Это исключено. И у них таких не было.
– И постоянно обменивались технологиями?
– Конечно. У нас ведь очень много общего. К примеру, та же взрывчатка. Она одна и та же. Некоторые узлы одинаковы. Одни из них делались только в Арзамасе, другие – только у нас.
– Значит, конкуренция у вас – просто игра?
– Нет. Она идет, так сказать, в идейной части. К примеру, я хочу сделать машину, у которой определенные энергетические характеристики. И они хотят сделать такую машину. Мы заявляем свою идею, они – свою. На этапе заявок, огромного количества расчетов идет постоянный обмен информацией: мы посылаем отчеты туда, они – нам. Но тем не менее манера расчетов разная, поэтому есть что сравнивать. Одни модели считаются у них, другие – у нас. И что-то, конечно, не учитывается. Даже американцы со своими громадными машинами работают с приближением… Мы у них были, и нас не поразили ни ускорители, ни стенды, ни аппаратура, хотя они великолепны, но вычислительная техника потрясающая! Сами американцы говорят, что мы отстали от них в этой области, но в главном же – не отстали! Значит, у русских есть что-то такое, чего нет в Америке. Сами же американцы признали: по-видимому, они не имеют такого интеллекта, как у нас…
– Приятно это слышать от соперника?
– Не скрою – приятно… Но даже американцы при своей развитой вычислительной технике говорят, что без испытаний они не могут быть убежденными, что реализуется то, что просчитано на машинах. Лишь после испытаний, сравнения полученных результатов с расчетами, можно говорить об успехе с уверенностью.
– Борис Васильевич, мы с вами впервые встретились на Памуке. Это было много лет назад. Я знаю, что вы были одним из инициаторов программы мирного использования ядерных взрывов. Как она появилась, в чем ошибки программы, в чем ее достижения? И считаете ли вы, что это была очень интересная и важная страница в истории "Атомного проекта"?
– Я не могу отнести себя к пионерам этой программы. Я просто напомню, что в американской литературе в качестве реперной точки мирного использования ядерных взрывов считается доклад Вышинского в 1949 году на Генеральной ассамблее ООН, когда он заявил о том, что произведенный в СССР ядерный взрыв 29 августа будет служить промышленным целям. С помощью таких взрывов будут – а я цитирую почти дословно! – прокладываться каналы, извлекаться полезные ископаемые, и атом таким образом будет служить на благо народам. И Вышинский от имени Советского правительства призывает США раскрыть секреты и совместно начать использование ядерных взрывов для промышленности.
– Не может быть!