Конечно, одной физической силы для победы мало: воздушный бой - это проверка всех моральных и физических качеств советского лётчика. Нужно обладать отличной техникой пилотирования, мастерством, а главное, теми моральными качествами, которые свойственны советскому воину. В минуту, когда, казалось, я теряю последние силы, меня поддерживала одна лишь мысль: "Я выполняю приказ Родины, воюю за правое дело Ленина - Сталина!" В бою советский истребитель дерётся до того мгновения, пока бьётся его сердце, пока не иссякло горючее в баках, пока не израсходован весь боекомплект, пока самолёт держится в воздухе. Владеет им и чувство боевого братства. Иногда после предельного напряжения в бою кажется, что ты не в состоянии драться, но взглянешь на товарищей, ведущих бой, и держишься: уходить с поля боя, когда друзья ещё дерутся, немыслимо.
Большой моральной поддержкой для меня был голос с земли. Когда, чувствуя крайнее нервное напряжение, я слышал по радио знакомый голос: "Держись!", то сразу ощущал прилив новых сил.
25. СЛОВО С ЗЕМЛИ
Слово с земли поддерживало нас и нередко играло решающую роль в выполнении боевого задания.
Заместитель командира авиасоединения подполковник Боровой, опытный боевой лётчик, прекрасно знал "по полёту" всех лётчиков соединения, которые летали на прикрытие наземных войск. Он следил за нашими действиями в воздухе, но его команды, своевременно подаваемые по радио, решали исход боя. Они мне очень помогали во время прикрытия войск.
Патрулирую над линией фронта. Напряжённо слежу за воздухом. Внизу идёт бой. Воздушный враг не появляется. Улетать без боя не хочется, а срок патрулирования уже истекает. Беру курс домой. Возбуждение, какое бывает перед боем, проходит, и только теперь ощущаю усталость: это уже третий вылет. Бесплодное ожидание противника иногда утомляет больше, чем бой.
Вдруг слышу знакомый голос с земли. Это говорит Боровой:
- Сокол тринадцать! Сокол тринадцать! Фашисты прилетели. Бей их, бей!
Боровой говорит спокойно, но быстро.
Молниеносно разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Усталости как не бывало.
Вижу, к линии фронта приближаются девять "хейншелей" (двухмоторные вражеские самолёты) и четыре истребителя.
Я взглянул на бензомер - горючее на пределе. Можно дать короткий бой и дотянуть до аэродрома.
"Хейншели" начали выстраиваться в круг, готовясь штурмовать наши войска. Один уже заходил на штурмовку.
Командую Брызгалову, чтобы он с парой связал боем истребителей, а я с четвёркой сверху, сзади, стремительно бросаюсь на врага. Прицеливаюсь. Дистанция подходящая. Открываю огонь. Самолёт врага загорается и падает на территорию противника. Отхожу в сторону. Раздаётся спокойный голос Борового:
- Внимание! Второй "хейншель" заходит на штурмовку. Бей! Не теряй ни секунды!
Разворачиваюсь. Точно так же заходит на штурмовку и второй "хейншель". Мне кажется, что передо мной первый "хейншель". Нет, это уже второй! Он упрямо намеревается тем же способом штурмовать наши войска.
Оглядываюсь - все мои лётчики на месте. Брызгалов и его ведомый мастерски навязывают бой истребителям врага.
И точно так же, как и в первом случае, стремительно захожу сверху, сзади, в хвост "хейншелю" и даю очередь с той же дистанции. Второй "хейншель" вспыхивает и падает неподалёку от первого.
- Молодец, так их! Давай ещё! - кричит подполковник Боровой.
Вижу, Брызгалов отогнал истребителей противника. Мухин держится рядом со мной.
Разворачиваюсь. Вести бой не с кем: "хейншели" удрали.
Мы возвращаемся на свой аэродром. Это был решительный, скоротечный бой. В этом бою большую роль сыграло слово с земли.
26. ПЕРВОЕ МАЯ ЗА РУБЕЖОМ
Идут напряжённые воздушные бои. В воздухе с рассвета дотемна стоит гул авиационных моторов.
Появились вражеские самолёты, на бортах которых были намалёваны череда, кости и прочие эмблемы в этом же роде: фашисты всеми способами старались воздействовать на психику наших лётчиков.
На нас эта ерунда - назвать это иначе было нельзя, - понятно, не производила никакого впечатления, служила лишь поводом для насмешек.
- Черепа и кости они, видимо, для себя заранее заготовили, - посмеивались лётчики.
Мы делаем по нескольку вылетов в день. Несмотря на напряжённую, изнуряющую обстановку в воздухе, дерёмся мы яростно, с неиссякаемой энергией. Радуют успехи каждого боя.
Попытка противника перейти в контрнаступление была сорвана при тесном и чётком взаимодействии наших наземных войск и авиации.
1 мая перелетаем в Румынию. Река Прут сверху кажется желтовато-бурой дорогой.
Мы - за рубежом.
Садимся на аэродром севернее Ясс. Безоблачный, ясный день. Жарко. Вокруг аэродрома - сады. Всё в цвету. Красиво. Но я многое бы дал, чтобы только взглянуть на заросшее осокой болотце у родной Ивотки…
Вечером, после трудного боевого дня, собираемся на командном пункте.
Заместитель командира по политической части читает нам первомайский приказ Верховного Главнокомандующего.
Здесь, за пределами Родины, мы, советские воины, испытывали какое-то особенно глубокое и радостное волнение, слушая слова сталинского приказа:
"…Красная Армия вышла к нашим государственным границам с Румынией и Чехословакией и продолжает теперь громить вражеские войска на территории Румынии".
И мы, советские лётчики, горды тем, что есть и наша доля в этой очередной победе наших войск.
27. САМОЛЁТ КОЛХОЗНИКА КОНЕВА
2 мая рано утром Ольховский вызвал меня на КП:
- Полетите на тыловой аэродром. Получите там подарок от колхозника из Сталинградской области. Полетите с Брызгаловым на "По-2".
Я не стал расспрашивать командира. Взял парашют и отправился с Брызгаловым к "По-2".
В последний раз я поднимался на "По-2", когда сдавал испытания в аэроклубе. Много воды утекло с той поры!
Подлетая к аэродрому, я ещё издали заметил на стоянке в стороне от других новенький, поблёскивающий на солнце самолёт.
Меня и Брызгалова окружили корреспонденты.
Оказалось, что машина, которую командование поручило мне, была построена на личные сбережения колхозника Конева. Лётчик, пригнавший её, сказал, что самолёт хороший, облегчённого типа. Я быстро зашагал к самолёту, продолжая расспрашивать лётчика.
На хвосте самолёта стояло: № 14. На левом борту красными буквами было начертано: "Имени Героя Советского Союза подполковника Конева Н.", а на правом борту - "От колхозника Конева Василия Викторовича".
Ко мне подошёл представитель штаба нашего авиасоединения, пожал руку и сказал:
- Вы уже, вероятно, прочли надписи на бортах машины. У неё замечательная история. Шестидесятилетний колхозник-пчеловод Василий Викторович Конев из колхоза "Большевик", Сталинградской области, внёс свои трудовые сбережения в фонд Советской Армии и попросил товарища Сталина о том, чтобы на них был построен самолёт имени Героя Советского Союза Конева. Просьба славного советского патриота выполнена. Василий Викторович Конев - односельчанин подполковника Конева, павшего смертью храбрых в неравном бою в начале войны. Вот послушайте, что пишет колхозник Конев…
Представитель штаба соединения вынул из планшета письмо Конева и прочитал его.
Колхозник Конев просил лётчика, которому будет вручён самолёт имени Героя Советского Союза Конева, беспощадно мстить фашистам за смерть героя Конева, бить врага до нашей окончательной победы.
- Машина прислана в распоряжение командования нашего авиасоединения, - продолжал представитель штаба, - и оно решило дар сталинградского колхозника передать вам, капитан Кожедуб… Поздравляю вас, искренне желаю успехов!
Подошёл один из корреспондентов и сказал, что он знавал подполковника Конева, что герой-лётчик летал на самолёте за № 33 и что про него есть стихотворение, сложенное авиаторами. И он прочёл эти незатейливые, но написанные от души фронтовые стихи:
Конев отважно дерётся с врагом
За Родину, Сталина, отчий дом.
Если над краем передним летал.
Каждый боец его узнавал:
- Ну-ка, товарищ, зорче смотри!
Кажется, мчится вдали "33"…
Хотелось подробнее расспросить о подполковнике Коневе, но время было горячее, и я не мог задерживаться ни на секунду.
Наспех попрощался со всеми и позвал Брызгалова:
- Пора домой, Паша. Полетишь на "По-2", только смотри в оба за "мессершмиттами".
И мы отправились в путь на своих машинах.
В этот вечер мне долго не спалось. Я раздумывал о новом самолёте, готовился к его боевому крещению.
Я всегда бережно и заботливо относился к самолёту, к каждому прибору, винтику, а сейчас почувствовал особенную ответственность за эту машину. Представил я себе далёкий колхоз "Большевик", где колхозник-патриот будет ждать от меня писем с рассказами об успешных боях, проведённых на его машине. Представил себе завод, где рабочие и конструкторы будут следить за боевой работой машины, сделанной ими по заказу старика-пчеловода. Перед сном написал письмо колхознику Коневу:
"Дорогой Василий Викторович!
С радостью сообщаю вам, что ваш самолёт мне вручили сегодня, 2 мая 1944 года, на прифронтовом аэродроме. Это новый, прекрасный наш отечественный самолёт "Лавочкин" с надписями, которые вы просили сделать.
Позвольте заверить вас, Василий Викторович, что я буду бить врага на вашем самолёте так, как приказывает великий Сталин. Сейчас у меня на счету тридцать семь сбитых фашистских самолётов. Но это только начало мести врагу за убитых и замученных советских людей, за разрушенные врагом сёла и города. О каждой своей победе над врагом буду вам сообщать. Вас же прошу - пишите о своём житье-бытье. Хочется знать об успехах в вашем колхозе "Большевик", о том, кто из ваших родных и близких находится на фронтах Отечественной войны.
Желаю вам здоровья и успехов.
С боевым приветом Герой Советского Союза Иван Кожедуб".
28. НАСТОЯЩЕЕ БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ САМОЛЁТА КОЛХОЗНИКА КОНЕВА
Веду группу самолётов на прикрытие наших наземных войск. Над линией фронта встречаем восемь истребителей противника. Они не приняли боя и ушли к Яссам.
Раздалась команда с земли:
- Ястребы, ястребы, будьте внимательны: приближается большая группа бомбардировщиков противника!
Больше тридцати вражеских самолётов направлялось к линии фронта. К ним присоединились и восемь истребителей, уклонившихся от боя.
Я подал команду:
- Орлы, атакуем!
Мы сзади, сверху, всей группой врезались в строй бомбардировщиков. Амелин зажёг один "юнкерс". Вражеские лётчики в замешательстве начали бросать бомбы на свои же войска.
Нам мешали "Мессершмитты". Пришлось завязать с ними бой. Не выдержав нашего натиска, фашисты повернули обратно.
К линии фронта приближалась вторая группа вражеских бомбардировщиков и истребителей. Я принял такое решение: частью наших сил связать боем истребители противника, а остальным - атаковать бомбардировщики.
Началась воздушная "карусель". Нам удалось расстроить боевой порядок "Юнкерсов". Часть наших самолётов получила повреждения и вынуждена была уйти на свой аэродром. Противник, очевидно, по радио вызвал подмогу - истребители. Смотрю и глазам не верю: кругом мелькают одни лишь чёрные кресты. Своих самолётов не вижу!
Невдалеке - маленькое облачко. Направляюсь к нему. Не успел как следует осмотреться - снова раздалась команда с земли:
- Ястребы, ястребы, приближается третья группа бомбардировщиков противника! Сбейте ведущего!
Высота три тысячи пятьсот метров. Ещё раз внимательно всматриваюсь. Не так-то просто сбить ведущего!
Да, это настоящее крещение моего нового самолёта. Приказ всегда выполняется немедленно, а сейчас тем более нельзя медлить. Передаю по радио:
- Понял вас. Иду в атаку.
Маскируясь маленьким облачком, лечу навстречу противнику. Отчётливо вижу ведущего. Противник, видимо, принимает меня за своего. Но не успел я открыть огонь, как мимо меня полетели десятки трасс. Бью ведущего в упор. Он нырнул под мой самолёт и пошёл вниз. Очевидно, сбил его. Меня окружили вражеские самолёты.
Обстановка напряжённая, нет времени осмотреться. Знаю: если отверну, меня немедленно расстреляют с бомбардировщиков. Поэтому нацелился, проскочил сквозь строй "Юнкерсов" и развернулся на свою территорию. И тут на меня "навалились" три вражеских истребителя. Гибель почти неминуема. На какую-то долю секунды я растерялся. Стало тихо. Только" рокот мотора подбадривал меня. "Нет, не дамся, вырвусь!" приказываю себе и начинаю стремительно перекидывать свой послушный самолёт из стороны в сторону.
Ведущий вражеской тройки яростно обстреливает меня, а двое сверху прикрывают его действия.
Теперь всё зависит от моей силы и выносливости. Кто окажется выносливее - враг или я? Очевидно, силы фашистов были на исходе. Мне тоже приходилось нелегко. Но я ещё мог продержаться.
Огненные трассы уже не долетают до меня. Выжимаю из самолёта всё, что он может дать. Вряд ли врагу удастся теперь сбить меня. Но неприятно, когда сзади тебя противник.
Начинаю ещё стремительнее бросать самолёт из стороны в сторону. И вдруг фашисты поворачивают назад. Они, видимо, растратили все боеприпасы. Наконец-то я один в воздухе!
Кричу по радио:
- Орлы, соберитесь! Нахожусь в районе сбора!
Не узнаю своего голоса - в горле так пересохло, что я уже не кричу, а хриплю. Волнуюсь за ребят. Горючего у меня в обрез, и я "впритирку" иду на посадку. Домой вернулись и все мои товарищи.
Этот бой был проверкой моей выносливости, физической закалки. Без них меня, вероятно, не спасли бы ни опыт, ни даже замечательные качества моей машины. И мне вспомнился первый боевой вылет, когда у меня болели все мускулы и особенно шея - так я вертел головой и столько делал лишних движений. Сейчас у меня ничего не болело. Чувствовалась лишь усталость. Вот что значит тренировка!
29. КАК НА АЭРОДРОМЕ ВСТРЕЧАЮТ ЛЁТЧИКОВ
Когда самолёт приземлился, я ещё не знал, удалось ли мне выполнить приказ - сбить ведущего. Это меня очень беспокоило.
Я быстро пошёл на КП и ещё издали увидел большой плакат: на нём крупными буквами была написана фамилия Евстигнеева, а пониже - моя. Прошёл мимо, спеша доложить командиру о выполнении задания.
Кирилл Евстигнеев заканчивал свой доклад о результатах боя, проведённого под его руководством группой в восемь самолётов. Они вели бой с тридцатью восемью "Юнкерсами-87", предпринявшими налёт на боевые порядки наших войск. Группа Евстигнеева рассеяла бомбардировщики противника. Они вынуждены были сбросить бомбы на свои же войска.
В этом мастерски проведённом воздушном бою наши лётчики сбили четыре фашистских самолёта. Лично Кирилл сбил два.
Внимательно слушаю доклад Евстигнеева. Он, как всегда, сдержанно и скромно рассказывает о своей победе.
Кирилл закончил доклад и устало улыбнулся. Командир поздравил его. Я на ходу пожал руку старому другу и начал докладывать Ольховскому о выполнении боевого задания. Когда я сказал ему о том, что не уверен, сбит ли ведущий, Ольховский заметил:
- Успокойтесь, ведущий сбит. Он упал невдалеке от наблюдательного пункта и разбился.
У меня даже усталость прошла…
Евстигнеев ждал меня. Мы вышли вместе, делясь впечат лениями о сегодняшних боях. Остановились у плаката. Пока мы были на командном пункте, ещё несколько лётчиков нашей части одержали очередные победы, и на плакате появились их фамилии и краткие сообщения о проведённых ими боях, о количестве сбитых вражеских самолётов.
Вечером партийная организация устроила митинг, посвящённый боям, успешно проведённым однополчанами в этот день..
30. СНОВА В МОСКВУ
За семь дней боёв на самолёте имени Героя Советского Союза Конева мне удалось сбить восемь вражеских самолётов. Тогда я написал рапорт колхознику Коневу:
"Дорогой Василий Викторович! Спешу сообщить, что на вашем самолёте я сбил восемь самолётов врага, из них пять хвалёных "Фокке-Вульфов-190". Теперь на моём счету сорок пять лично сбитых фашистских самолётов.
Позвольте закончить это письмо уверением, что мой боевой счёт будет всё время расти.
С горячим приветом капитан Кожедуб".
Наступило временное затишье. Шла подготовка наших войск к наступлению. Больших воздушных боёв уже не было, и мы летали плавным образом в разведку. Мы готовили себя к боям и одновременно вводили в строй молодых, недавно прибывших к нам лётчиков. И Евстигнеев, и Амелин, и я много занимались с ними на земле и в воздухе. Для молодёжи это была такая же школа, какую год назад, перед боями на Курской дуге, проходили мы сами.
Как-то вечером, в конце июня, меня вызвали к командиру части. Я заметил, что командир взволнован.
- Товарищ капитан, сейчас пришёл приказ о вашем немедленном вылете в Москву. В чём дело - не знаю. Завтра утром полетите в Бельцы. Вас проводит Брызгалов на "По-2"… Не могу вам передать, как я огорчён! Не хочется отпускать вас. Но надеюсь, вы скоро вернётесь.
Никогда я не думал о том, что меня могут отозвать из родного полка. И сейчас, ещё не зная, зачем меня вызывают в Москву, беспокоился только об одном: лишь бы меня там долго не задержали и скорее отпустили в полк.
Утром все собрались около КП. Меня обступили старые друзья - Евстигнеев, Амелин, Семёнов, Мухин, Брызгалов. У Мухина лицо растерянное. Он держит меня за руку:
- Как же так… неужели надолго от нас улетишь?
Беляев говорит мне тихо:
- Скажите несколько прощальных слов, ребята ждут.
Собравшись с мыслями, я говорю о том, как тяжело мне покидать родную часть. За один год и четыре месяца я прошёл с ней трудный путь от первого боевого вылета до сорок пятого сбитого вражеского самолёта.
Мы жили дружной семьёй. Гордились победами друг друга. Росли вместе.
В полку, на фронте, я, как и многие мои однополчане, стал большевиком, членом партии Ленина - Сталина, которая воспитала из нас бесстрашных советских патриотов, помогла нам, рядовым лётчикам, вырасти до командиров эскадрилий.
И Евстигнеев, и Амелин, и я - все мы пришли в полк в один и тот же день. Сейчас у командира эскадрильи Евстигнеева на счету сорок восемь обитых вражеских самолётов. У моего ведомого, Мухина, прибывшего к нам лишь год назад, - пятнадцать сбитых.
Мне не верилось, что улетаю надолго, но всё же я закончил так:
- Друзья! Где бы я ни находился, буду всегда вспоминать вас. Мне всегда будет казаться, что крыло к крылу с вами бью врага в воздухе. До скорой встречи!
Однополчане были взволнованы не меньше меня. Гурьбой пошли к моему самолёту.
- Ну, верный товарищ, - говорю я, обнимая механика Иванова, - следи за моей машиной, пока не вернусь!
- Постараюсь, товарищ командир! А вы уж старайтесь поскорее вернуться, - отвечает Иванов.
"По-2" готов к полёту. Влезаю в кабину, сажусь за управление.
- Полетим ещё разок, Паша.