- Все лётчики хорошо летают, - уже на ходу добавил он и побежал встречать самолёт Амелина.
Он именно бегал: ему непременно надо было встретить каждого. Мы его называли "батей", и он действительно по-отечески относился к нам.
"Батя" был настоящий командир - учитель, наставник, воспитатель, требовательный, беспощадный к нарушителям дисциплины, готовый помочь делом и словом каждому, кто работает добросовестно. Мы его любили, уважали, прислушивались к его словам. Это был человек, о котором принято говорить: "душа полка".
2 февраля 1943 года у нас большой праздник: успешно завершена ликвидация окружённых под Сталинградом вражеских войск.
Закончилась историческая Сталинградская операция, так блестяще проведённая по замыслу и под руководством товарища Сталина.
Мы готовимся к вылету на фронт. К нам прибыли новенькие самолёты "Ла-5". Они построены на трудовые сбережения земляков Валерия Чкалова, и на их борту - надпись: "Имени Валерия Чкалова". Как много благородных мыслей рождает имя великого лётчика нашего времени! Кто из нас, молодых пилотов, не мечтал хоть немного походить на него, самоотверженно и бесстрашно, как он, служить Родине!
За каждым лётчиком закреплена машина. Мне достаётся пятибачный "Ла-5" № 75. У всех ребят - трёхбачные машины; они более маневренны, послушны и поворотливы. А пятибачный тяжеловат: скорости на нём не разовьёшь.
Солдатенко собирает нас и говорит:
- Поздравляю вас, товарищи! Вам доверены замечательные машины. Помните: долг каждого - беречь свой самолёт, ибо каждый из вас будет на нём драться с противником.
Вьюга мешает нашему вылету. По нескольку раз в день прогреваем моторы. Злимся на погоду - вот ведь привязала нас к земле!..
5. НА ФРОНТ!
Наконец небо над аэродромом прояснилось. Сегодня улетаем! Командир говорит напутственное слово, и наша часть быстро снимается с аэродрома. Мы летим к тем местам, откуда эвакуировались.
На одном из промежуточных аэродромов стояло несколько самолётов со звёздами на бортах - звёзд было нарисовано по числу сбитых вражеских самолётов.
Общее внимание привлекал "як" - на его борту было восемнадцать звёзд. Восемнадцать сбитых! Я долго стоял около него, смотрел на звёзды и думал о том, как хорошо, вероятно, дрался этот лётчик. Когда подошёл механик, я спросил, чей это самолёт. Оказалось, что это машина Героя Советского Союза Макарова, - его боевая деятельность мне запомнилась по газетам. Как бы его увидеть? Нарочно несколько раз проходил мимо его самолёта, но Макарова не видел.
Вечером мы с Петро зашли в парикмахерскую. Там было много военных. Мы сели на стулья у стены, дожидаясь своей очереди. Вдруг Петро шепнул мне на ухо: "Смотри в зеркало". В стекле отражалось чьё-то молодое, мужественное и удивительно знакомое лицо. Это был он, Макаров. Я его запомнил по снимкам. К сожалению, он уже собирался уходить.
Мне так и не удалось "изучить" его. Когда он встал, то невольно, словно сговорясь, встали и мы с Петро.
Он был и с виду настоящим лётчиком-истребителем: крепкий, подтянутый, быстрый, с зоркими ясными глазами. Мне очень хотелось пожать ему руку, но я одёрнул себя - куда мне, желторотому, жать руку герою, боевому, бывалому лётчику! Когда он вышел, Петро многозначительно сказал:
- Вот это орёл!
6. ПОДГОТОВКА
На фронте наступило затишье. Враг выдохся и перешёл к обороне по Северному Донцу. Советские войска основательно измотали фашистов.
Наш полк стоял на южном участке Курской дуги, глубоко вклинившейся во вражескую оборону. Мы знакомились с местностью - районом будущих военных действий. Надо было хорошо изучить карту, узнать, где проходит линия фронта; ежедневно полагалось бывать на разборе боевых вылетов.
Здесь, во фронтовой обстановке, ещё больше вырос авторитет Солдатенко и его заместителя по политической части Мельникова, опытного, боевого лётчика. Когда на аэродроме оставался командир, то в воздух обычно поднимался замполит[Замполит - заместитель командира полка по политической части.], и наоборот.
Личным примером Мельников показывал, как надо драться с врагом. Много беседуя с нами и часто бывая по вечерам у нас в общежитии, заместитель по политической части хорошо знал настроения каждого лётчика. У него всегда находились для нас острое слово, шутка. Прекрасные лётные качества подымали его авторитет. Его беседы с нами, можно сказать, действительно доходили до души, заставляли над многим призадуматься. Заместитель нашего командира был хорошим политическим вожаком.
- Успех выполнения боевого задания зависит от знаний, - часто говорил он, сидя по вечерам у нас в землянке. - Каждый свой полёт - и боевой и тренировочный - тщательно анализируй сам. Если допустил ошибку, советуйся со мной, с любым командиром, с товарищем. Главное - не замыкайся, прислушивайся к критике, и тогда любую ошибку выправишь. Так должен поступать комсомолец.
Мы сделались серьёзнее, вдумчивее. Многие из нас вступили в партию. К этому важнейшему в жизни событию готовился и я.
7. В ПЕРВУЮ ВСТРЕЧУ С ВРАГОМ
Мы стали много и усиленно тренироваться. Я летал в паре с Габуния. В воздухе было тихо. Нас, молодёжь, постепенно подготовляли к будущим воздушным боям.
Тяжёлый пятибачный самолёт - источник моих огорчений. Мне хочется выжать из него максимальную скорость.
У машины хлопочет механик Иванов. Он молод, но опыт у него большой.
Собираюсь в тренировочный полёт. Подходит Амелин:
- Ну, как твой аппарат? Бензину занять можно?
- Смейся! Вот сейчас попробую в последний раз - может, что и выжму.
Иванов серьёзно говорит Амелину:
- Не шутите, товарищ командир. Отличный аппарат.
В паре с Габуния мне приказано вырулить на старт. Нас неожиданно отправляют на дежурство в воздух. Солнце уже стоит низко, у гитлеровцев это излюбленное время для налёта на наши аэродромы.
Габуния взлетает. Следую его примеру. Мой пятибачный медленно набирает скорость и высоту. Теряю из виду своего ведущего. Пытаюсь связаться с ним по радио - ответа нет. С землёй я связи не установил.
Решаю проверить, какую максимальную скорость может дать моя машина. Набираю высоту тысяча пятьсот метров и начинаю "выжимать" из самолёта всё, что он может дать.
Скорость самолёта меня не удовлетворяет. Пристально смотрю на прибор и вдруг вспоминаю, что нахожусь не над учебным аэродромом, что нужно следить за воздухом.
Осмотрительность и ещё раз осмотрительность!
Первый взгляд кинул на аэродром - далеко ли улетел, не заблудился ли. Вижу - ниже меня какие-то самолёты пикируют на наш аэродром. Сначала я подумал, что это наши. Но вдруг заметил разрывы бомб. Сердце заколотилось: "Противник! Надо его быстрее бить!"
По спине прошла дрожь: их шесть, а я один!.. Вот оно, начинается настоящее! И мне пришло на память правило, заученное ещё в школе: "Чтобы внезапно атаковать противника, атакуй со стороны солнца". Я стремительно разворачиваюсь и сверху атакую заднее звено.
Трудно сказать, что заставило меня вдруг вспомнить правило, которое так часто повторяли нам учителя: "Перед атакой посмотри назад - не атакуют ли тебя сзади самолёты противника". Не успел я повернуть голову влево, как увидел, что ко мне приближается незнакомый самолёт. Это был "Мессершмитт-110".
Пока я приглядывался к нему - а это была доля секунды, - в воздухе блеснула огненная трасса: фашист открыл огонь.
Послышался треск за бронеспинкой. Медлить нельзя. Резко бросив машину в сторону, я очутился в разрывах своей зенитной артиллерии. Мой самолёт накренился влево: части правого крыла не стало. В этот миг мимо пронеслись четыре истребителя противника - "Мессершмитты-109". Они - как это я узнал потом, на земле, откуда за ними следили - всё время находились на высоте трёх тысяч метров в стороне от аэродрома, прикрывая действия "Мессершмиттов-110".
Меня качнуло вправо. Ещё один снаряд попал в левый бок машины, а третий - в хвост. Я еле удержал самолёт на высоте пятисот метров.
…Все вражеские самолёты ушли на запад. За ними погнались, взлетев с аэродрома, два "Лавочкина". Я не мог к ним примкнуть. Куда там! Мой самолёт совсем изранен, рулевое управление нарушено. Но обиднее всего, что даже не удалось открыть огонь по противнику. Я был очень зол на себя, очень недоволен собой. Действовать надо было решительнее…
Мой самолёт еле держался в воздухе. Не спрыгнуть ли с парашютом? Но я быстро отогнал эту мысль, решив во что бы то ни стало посадить машину. И пошёл на посадку.
Мысль работала точно, движения были уверенны. Мною овладело удивительное спокойствие - потом оно всегда появлялось у меня в трудную минуту. Все силы и умение были направлены на то, чтобы спасти самолёт.
Выбрал направление и пошёл на посадку. Самолёт коснулся земли. На душе стало легче.
Но вот машину качнуло вправо. Левое колесо пробежало по куче рыхлой земли - её выбросило из воронки снарядом. Я удержал самолёт и, со страхом подумав, что он сейчас развалится, начал рулить к стоянке. Откуда только такая выносливость у моего "Лавочкина"!
Ко мне спешили товарищи. Смотрю - впереди всех командир.
Я выскочил из кабины. Первая мысль была о Габуния - его самолёта не видно на поле.
- Ну как, не ранен? - ещё издали крикнул мне командир.
Я стал ощупывать себя, пошевелил плечами. Боли нигде не ощущал. Постарался ответить спокойнее:
- Не волнуйтесь, товарищ командир, как будто невредим, а вот машина…
И голос у меня сорвался.
- Как только самолёт в воздухе не развалился! Держался на честном слове. Глядите, какой прочный оказался! - сказал механик Иванов.
Мы столпились у машины. Она вся изрешечена… А Солдатенко подошёл ко мне и сказал:
- Главное - не унывай. Это первое боевое крещение. Сейчас разберём твой вылет. Многим на пользу пойдёт. Сбить самолёт - не рукой махнуть.
И тут только я заметил, что одна рука у Солдатенко перевязана, что через бинт просочилась кровь.
- Товарищ командир, вы ранены? Что случилось?
Он ответил посмеиваясь:
- На войне без крови не бывает. Царапнуло слегка.
Оказывается, был ранен не только командир, но и заместитель по политической части Мельников. Они были на старте во время вражеского налёта. Мельникова ранило более серьёзно, и его отвезли в санбат.
- Не бережёте себя, товарищ командир, - сказал кто-то, обращаясь к Солдатенко.
- Как все вы, выполняю свой долг, - ответил командир. - А где Габуния? Вот кто неосторожен и горяч!.. Ну, ты не унывай, - повторил он, обернувшись ко мне. - Уцелел ты чудом и машину ещё посадил. Отдыхай до разбора.
И командир пошёл встречать чей-то приземлявшийся в это время самолёт.
Первая встреча с фашистами оказалась хорошей проверкой моих знаний материальной части истребителя. Но она же наглядно показала, что я ещё слабо знаю тактику врага. Тяжёлый, но поучительный урок. Нужно ещё внимательнее приглядываться к боевым товарищам, прислушиваться к словам командиров, совершенствовать свою боевую выучку.
Я долго думал о том, как мало у меня опыта и как всё молниеносно быстро решается в воздухе.
Жаль было самолёт. Мне порой казалось, что он - живое существо. С этого дня я стал ещё теплее, если можно так сказать, относиться к машине.
"С самолётом надо обращаться на "вы", уважать его надо" - недаром так говорил инструктор Кальков.
…Габуния прилетел на следующий день.
Вот что произошло с ним. Он тоже потерял меня из виду. И по неопытности, как и я, не знал толком, что ему надо делать. Вдруг он заметил, что - к линии фронта летят несколько "яков". Недолго думая он пристроился к ним и полетел вслед. Он был горяч и самоотвержен; решил, что раз наши к линии фронта летят, значит его помощь пригодится.
Он рассказывал мне:
- Думаю: хоть одного фашиста, а собью! Бить так бить!.. Очень уж хотелось встретиться с врагом. И досаднее всего, что встретиться не пришлось. Гитлеровцы, увидев нас, ушли. А я потерял свой аэродром и сел на чужой с "яками".
Командир, хорошо зная Габуния, понял, что мой ведущий допустил нарушение дисциплины не из удали, а поддавшись порыву, свойственному его горячему характеру. Солдатенко долго задушевно говорил с нами обоими о том, что всё даётся опытом и когда мы пройдём школу настоящих боёв, то будем хладнокровнее и рассудительнее. Командир предостерегал, учил нас никогда не отрываться друг от друга.
С тех пор мы с Габуния обо всём сговаривались заранее, на земле, и тщательно налаживали работу радио, чтобы не быть глухими в воздухе. После первой встречи с врагом я понял, что такое расчёт и хладнокровие.
8. ПОДВИГ ЛЕЙТЕНАНТА ГАБУНИЯ
Незаметно наступил апрель 1943 года. Не только на нашем Воронежском, но и на всех фронтах - затишье. Лишь на Кубани, где противник сосредоточил значительные силы своей авиации, идут горячие бои. Небо Кубани стало ареной ожесточённых воздушных сражений, в которых принимали участие сотни самолётов. Наша авиация господствует в воздухе. Фашисты несут огромные потери.
Мы с волнением следим за боями на Кубани. До нас уже докатились вести о подвигах Героя Советского Союза майора Покрышкина. Лётчики говорят о его изумительном боевом и лётном мастерстве.
На Кубани геройски сражаются и другие замечательные советские лётчики - братья Глинки, Речкалов, Гулаев и многие другие.
А у нас продолжаются боевые будни, идёт подготовка, на задания вылетаем редко.
…Боевая тревога! Со всех концов лётного поля поднимаются истребители на отражение крупного налёта вражеских бомбардировщиков на Валуйки.
А я не могу вылететь по тревоге: с моего самолёта снят капот, техник осматривает мотор. Мой ведущий должен лететь без меня в группе истребителей.
Бегу к его самолёту. Габуния влезает в кабину, машет мне рукой и кричит:
- Жаль, Вано, что не вместе! Но я за двоих постараюсь!
Группа истребителей улетает. Не свожу с них глаз. Обидно оставаться на земле, когда товарищи летят в бой.
Издали появляется группа вражеских самолётов. Километрах в двадцати от аэродрома наши вступают с ними в бой. Напряжённо всматриваюсь, но на таком расстоянии ничего не различишь. Беспокоюсь за друга. Он участвует в настоящем воздушном бою, а мне, его ведомому, приходится быть только зрителем!
Не ухожу со стоянки его самолёта: хочется его встретить первым.
Наши самолёты начали возвращаться на аэродром. Приземляются один за другим. Габуния нет. Все, кажется, ужена своих стоянках. С тревожным нетерпением всматриваюсь в небо. Нет моего ведущего, моего друга.
Около командного пункта собрались лётчики. Бегу туда.
Кто-то взволнованно докладывает Солдатенко. До меня доносится имя Габуния… Мой ведущий, младший лейтенант
Габуния, таранил в воздухе фашистский самолёт и погиб смертью героя, не допустив врага к объекту.
Я был безутешен и долго не мог примириться с мыслью, что больше не увижу дорогого Габуния. Гнев, страстное желание отомстить за друга нарастали в душе.
Габуния - человек с исключительно развитым чувством товарищества и боевого братства - был удивительно заботлив и внимателен ко всем, кто с ним соприкасался. С какой теплотой грузин Габуния говорил об Украине, как мечтал, что вот, когда освободим Сумщину, может и побываем хоть один денёк в моей Ображеевке! Помню, однажды вечером после политинформации Габуния задушевно сказал мне:
- После войны, Вано, когда фашистов разобьём, я тебя к себе в гости повезу. Мой дом - твой дом. Если враг сейчас в твоём доме, значит он и в моём доме. Общий у нас с тобой дом: Советский Союз!
Запомнился мне один наш полёт. Мы перелетаем на прифронтовой аэродром. Обстановка боевая. Слежу за воздухом, за ведущим, готов по первому приказу открыть огонь.
В небе рыскают самолёты противника. В любую минуту надо ждать вражеской атаки. И вдруг слышу - Габуния передаёт мне по радио:
- Кожедуб, Кожедуб! Опробуй пушки, вдвоём летим.
Товарищеская спайка, душевная теплота скрывались за этими простыми словами: "вдвоём летим". Это значило, что в минуту опасности мы будем как один. Так было в воздухе, так было и на земле…
9. ЗАКАЛКА.
Однажды командир Солдатенко вызвал несколько лётчиков, в том числе Петро и меня, и сказал, что нам поручено полететь на тыловой аэродром, выбрать там новые самолёты и вернуться на них "домой".
- Вам поручается ответственное задание, товарищи, - закончил командир. - Надо воспользоваться затишьем. Но в тылу не задерживайтесь. Как только получите машины - немедленно назад. Быстрее действуйте.
Мою радость разделял механик Иванов. Он ходил за мной по пятам и давал советы, на что, по его мнению, надо обратить особое внимание при выборе машины.
Солдатенко тепло проводил нас, и через несколько часов полёта мы были уже на тыловом аэродроме.
Встретили там много лётчиков из других частей. Они тоже торопились. А новеньких "Ла-5" было столько, что у меня глаза разбежались.
Помня приказ Солдатенко, мы быстро выбрали самолёты. Обходя со всех сторон облюбованный мною "Ла-5", я повторял: "Не подведи, малютка!", хотя слово "малютка" никак не подходило к этой грозной машине.
Осматривая самолёт, я подумал о том, что хорошо было бы встретиться с его конструктором Лавочкиным, с конструктором вооружения самолёта Шпитальный.
Итак, машины приняты. Мы поздравляем друг друга, наперебой хвалим своих "Лавочкиных" и, довольные, гордые, весёлые, идём к самолётам, чтобы полететь "домой".
Первым, кого я увидел, вылезая из кабины на нашем прифронтовом аэродроме, был механик Иванов. У него грустное, не свойственное ему выражение лица, словно он не рад новому самолёту. "Что-то неладное!" подумал я.
Иванов подошёл ко мне.
- В чём дело, Иванов? Вас словно подменили. - Пожимаю ему руку и ловлю его взгляд.
- Товарищ командир, четырнадцатого апреля был налёт, и наш командир…
Иванов, этот крепкий, мужественный человек, замолчал и опустил голову. Я крикнул:
- Да говорите же! Ранен, да?
- Погиб.
Я не мог выговорить ни слова.
…Солдатенко был в штабе, когда начался налёт. Услыхав взрыв, он побежал на командный пункт, чтобы, как всегда, дать указания. Рядом в ангар попала вражеская бомба. Взрывная волна сбила с ног нашего командира и отбросила его далеко в сторону. Он был смертельно ранен осколками.
Гибель любимого командира была тяжёлым ударом.
В это тягостное для полка время нас поддерживал парторг Беляев. Он подолгу дружески беседовал с нами, всё время был среди нас. Помню, кто-то из лётчиков сказал ему:
- Какие потери у нас в части, товарищ Беляев: Габуния, а теперь командира потеряли!
- Верно, друг, нелегко, только унывать не вздумай! - горячо откликнулся Беляев. - Вспомни Солдатенко, как он стойко, переносил испытания. Большевики никогда не падают духом, они ещё теснее смыкают свои ряды, если гибнет боевой товарищ.
Парторг учил нас стойко преодолевать трудности, выковывая победу.
И мы не падали духом, мужали в испытаниях. Мы проходили большую, трудную школу большевистской закалки. Гибель товарищей сплотила нас, заставила ещё сильнее ненавидеть врага и яростнее рваться в бой.