Рюльер писал, что в Петергофе при выходе из кареты гвардейцы схватили бедную "Романовну" и оборвали с нее знаки ордена Св. Екатерины. В замечаниях на книгу французского дипломата Дашкова возражала: "Неправда, будто солдаты отняли у моей сестры ее орденскую ленту". Но, так или иначе, Елизавета лишилась своей награды. В дом отца она приехала уже без нее.
Рюльер поместил в книгу трогательную сцену: "На другой день поутру… молодые дамы, которые везде следовали за императором… [и] питали ненависть к его супруге, явились к ней все и поверглись к ногам ее. Большая часть из них были родственники фрейлины Воронцовой. Видя их поверженных, княгиня Дашкова, сестра ее, также бросилась на колени, говоря: "Государыня, вот мое семейство, которым я вам пожертвовала". Императрица приняла их всех с пленительным снисхождением и при них же пожаловала княгине [орденскую] ленту и драгоценные уборы сестры ее". И снова Екатерина Романовна отрицала это событие: "В Петергофе я никогда не бросалась к ногам императрицы вместе с моими родными. Никого из моих родных там не было".
Последнее утверждение не соответствует истине. Вместе с Петром III в летней резиденции находились фаворитка, ее тетка Анна Карловна Воронцова, кузина Анна Строганова и сестра Мария Бутурлина, а также множество дам. Когда император решил отправиться на двух кораблях в Кронштадт, женщин взяли с собой едва ли не в качестве заложниц. Но крепость не пустила свергнутого монарха, и ему пришлось высадиться с яхты в Ораниенбауме. А дамы на галере вернулись в Петергоф. 29-го они предстали перед новой государыней. По словам английского посла Роберта Кейта, "целуя руку императрицы", жена канцлера "сняла с себя ленту Св. Екатерины и, подавая ее ея величеству, сказала, что никогда не просила этого знака отличия и теперь кладет ее к стопам императрицы. Императрица, однако, с величайшею любезностью взяла ленту и собственноручно возложила ее на графиню Воронцову".
Таким образом, родные Дашковой все-таки повергались к ногам августейшей победительницы, но сама Екатерина Романовна не присоединялась к ним. Нет даже сведений, виделась ли она с кем-то из них в Петергофе. Поведение Анны Карловны, снявшей красную ленту, очень похоже на мемуарную попытку самой княгини вернуть тот же орден императрице после ссоры из-за караула. Возможно, подобные сцены происходили не раз. А, возможно, текстуальные совпадения – суть перенесение княгиней на себя событий, происходивших с другими – те "несообразности", которые отметил в воспоминаниях сестры уже пожилой Семен Романович.
История с пожалованием Дашковой бриллиантов бывшей фаворитки выглядела особенно обидной. Она возникла в первые же дни после переворота и добралась даже до Лондона, откуда брат Александр обвинил Екатерину Романовну в крохоборстве. "У меня на хранении из вещей сестры были только те, которые она оставила в комнатах Летнего дворца. Бриллианты же были у императрицы", – оправдывалась княгиня. Однако источником, откуда родные черпали сведения о "похищении" бриллиантов и ордена, были жалобы самой Елизаветы. По прошествии многих лет Дашкова продолжала настаивать в заметках на книгу Рюльера: "Ложь, будто меня вознаградили бриллиантами сестры моей". А орденом? Почему, отрицая одно пожалование, княгиня молчала о другом?
Вопрос о принадлежности ордена отнюдь не праздный. Он расставляет акценты во взаимоотношениях императрицы и княгини. Показывает степень близости последней. Если государыня отдала свой, значит, Дашкова воспринималась ею как истинная наперсница, почти сестра. Если "Романовны" – то, как любимая, балованная служанка, даже фаворитка, но не советница. Ибо капелька унижения в таком подарке угадывалась.
Есть сведения, показывающие, что Екатерина II не могла возложить на подругу свой орден. За два дня до переворота, 26 июня, она побывала в Ораниенбауме. Присутствовавший там ювелир Иеремия Позье записал: "Императрица сказала мне, что сломала свой Екатерининский орден и просит меня его поправить… Это был тот самый день, в который графиня Елизавета Воронцова должна была явиться с орденом, подаренным ей императором". Государыня хотела выйти к столу без красной ленты, чтобы случившееся всем бросилось в глаза. Ювелир испугался гнева Петра III и уклонился от чести починить царский орден. Поэтому 29-го регалия все еще была сломана (возможно, самой императрицей). Это не мешало незаметно сколоть ленту на боку булавкой и носить в таком виде, но не позволяло использовать в качестве награды. Трудно представить пожалование испорченного золотого креста с бриллиантами или надломленной звезды.
Кроме того, царствующая императрица являлась начальницей ордена Св. Екатерины, ей полагались особенно богато украшенные знаки. Надеть такой орден по статуту Дашкова не имела права. Однако в запасе у императрицы имелся другой орден, недавно украшавший "Романовну".
Эта версия оказалась живучей. Д.Н. Бантыш-Каменский ввел ее в "Словарь достопамятных людей Русской земли" и даже уточнил, что Дашкова сама сняла орден с сестры. И вновь княгиня возразила на слух не прямо, а скрыто, подводя читателя к своей версии событий: "Я была затянута в мундир, с алой лентой, без звезды". Любопытно, что в двух редакциях мемуаров Екатерина Романовна в завуалированной форме опровергла два разных придворных анекдота. Раз она оказалась без звезды, значит, ее украсила именно лента подруги, у которой один из знаков ордена был сломан.
Исследователями предложен способ узнать, каким орденом была награждена Дашкова: "Было бы любопытно сравнить портрет Екатерины II до ее восшествия на престол с таковым княгини Е.Р. Дашковой. По нашему мнению, на обоих портретах должен быть изображен один и тот же орден Св. Екатерины". Должен. Но не изображен. Портретов великой княгини Екатерины Алексеевны с алой орденской лентой и звездой немало. Один из самых известных принадлежит кисти Г.Х. Гроота – это т. н. Екатерина в желтом платье 1748 г., с которой еще в XVIII в. было сделано множество копий. Орденская звезда на нем заметно крупнее, усыпана бриллиантами, ее лучи (всего 33) разделены и похожи на спицы разной длины. На портрете Дашковой в мундире кирасирского полка мужа, звезда меньше, имеет всего восемь больших лучей конической формы и украшена жемчугом. На портретах Дашковой от Г. Скородумова 1777 г. до Д.Г. Левицкого 1784 г. и многочисленных повторениях последнего четко виден орден, отличный от раннего изображения княгини: лучи превращаются в полуизогнутые гладкие лепестки, лишенные украшений драгоценными камнями. Возможно, с годами Дашкова заказала себе другие орденские знаки – попроще – для повседневного ношения. В любом случае – это не орден Екатерины II.
После смерти княгини, по ее завещанию, знаки ордена были переданы в казну с тем, чтобы на вырученные деньги в Екатерининском институте всегда содержалась пансионерка. Это говорит, с одной стороны, о желании княгини показать: ее орден – имущество императорской фамилии. С другой, обнаруживает высокую цену вклада, ведь обеспечивать девушку предстояло благодаря процентам. Такой поступок мог указывать и на прежнюю принадлежность ордена Екатерине II, и на сознательную мифологизацию своего прошлого со стороны Дашковой.
Во дворце
Орденская звезда, помимо высокой чести, которую приносила своему новому обладателю, еще и очень дорого стоила – шесть с половиной тысяч рублей. Деньги по тем временам баснословные. Даря такое "украшение" подруге, Екатерина сразу покрывала больше половины своего финансового долга перед ней. Однако государыня чувствовала себя обязанной. А значит, не была свободна.
В первые дни после переворота Дашкова стояла настолько близко к ней, что Екатерина II заговорила о переезде во дворец. "Она объявила мне, что для меня будут приготовлены апартаменты во дворце, но я попросила у нее позволения остаться у себя до возвращения моего мужа, когда мы уже вместе с ним переедем во дворец". В другой редакции сказано чуть иначе: "Отдано приказание… отвести для нас комнаты во дворце". То есть Екатерина II пригласила именно супругов Дашковых, а не подругу с мужем.
Составители биохроники Дашковой не сомневаются в том, что Екатерина Романовна действительно какое-то время жила при дворе, бок о бок с Екатериной II. "Мы переехали в апартаменты, приготовленные для нас во дворце, – писала княгиня. – Мы обедали у императрицы, а так как государыня не ужинала, то нам подавали ужин на нашей половине, и мы приглашали к нему всегда от десяти до двенадцати персон".
Однако Камер-фурьерский журнал вновь вступает в противоречие с рассказом княгини. Этот источник сильно пострадал – пропали тексты за конец царствования Петра III и начало правления Екатерины II, в частности за июль 1762 г. А в августе Дашкова уже не упомянута в журнале. Более того – вплоть до коронации – 22 сентября – ее имя отсутствует на страницах документа.
Показательно, что ни один иностранный дипломат не сообщил своему кабинету о такой редкой милости, как переселение четы Дашковых во дворец. Хотя практически все указывали на исключительную близость княгини к императрице в первое время после переворота. Подобные сведения являлись не данью простому любопытству, а насущной необходимостью: требовалось точно выведать имена новых фаворитов и степень их влияния. Недаром Людовик XV писал Бретейлю: "Надобно знать тех, которые будут преимущественно пользоваться ее [Екатерины II. – О.Е.] доверенностью и заискивать их расположения". От этого зависели знаки внимания, подарки, предложения крупных сумм за покровительство интересам того или иного двора. Даже Роберт Кейт, не забыв представить княгиню в Лондоне как одну из ключевых фигур переворота, не упомянул о переезде во дворец.
Еще более странно, что дядя-канцлер Михаил Илларионович Воронцов, весьма подробно обсуждавший в переписке с племянником Александром поведение воспитанницы, не упомянул о переезде последней в Зимний. Старый вельможа был весьма чувствителен к "отменным" милостям императрицы, и его молчание нельзя объяснить ни забывчивостью, ни обидой. Речь шла о высочайшем статусе, который отныне занимала княгиня.
Таким образом, "Записки" – единственный источник, который повествует о переезде. Если подобный казус имел место, то Екатерина II очутилась между двух враждебно настроенных друг к другу фаворитов. Положение не из приятных. И княгиня не собиралась смягчать ситуацию.
Она крайне болезненно отнеслась к обнародованию фавора Орлова. "На следующий день, – сообщала Дашкова о 1 июля, – Григорий Орлов явился к обедне, украшенный орденом Св. Александра Невского. По окончании церковной службы я подошла к дяде и к графу Разумовскому и… сказала смеясь:
– …Вы оба глупцы".
Поясним: гетман и воспитатель наследника "глупцы" не только потому, что не поверили молоденькой союзнице, будто "Орлов – любовник ее величества". Но и потому, что считали себя первыми лицами переворота. Однако и сама Екатерина Романовна думала так же.
О том, какие слухи распространялись в отношении императрицы и нового фаворита, свидетельствует сцена в книге Рюльера: "В сии-то первые дни княгиня Дашкова, вошед к императрице… увидела Орлова на длинных креслах и с обнаженною ногою, которую императрица сама перевязывала, ибо он получил в сию ногу контузию. Княгиня сделала замечание на столь излишнюю милость". Сам ли дипломат добавил салонного перца? Или обиженная княгиня передавала историю по горячим следам не так, как годы спустя в "Записках"? Зная, что и с чьих слов говорят, Екатерина II не могла не пенять подруге.
Тем не менее императрица готова была сносить неудобства. Наличие пары ближайших наперсников лишь отражало распределение сил между крупнейшими политическими группировками. Мемуары княгини живо рисуют обстановку сплетен, наушничества, клановых амбиций, царившую при дворе. Выходя от государыни с улыбкой на устах, Дашкова не могла сказать, как будет принята в следующий раз. Малые "мира сего" искали покровительства сильных. Одним из таких покровителей и должна была стать княгиня. А вот интерес Орловых состоял в том, чтобы отвадить от нее "прожектеров, искателей мест", не позволить "патрицианке" обзавестись "клиентами".
История с поручиком Михаилом Пушкиным, другом мужа княгини, демонстрирует, как оказался проигран первый раунд "домашней" войны.
28 июня именно Пушкин пожертвовал Дашковой своим мундиром. То есть отказался от дальнейшего участия в перевороте. Такой шаг можно было совершить, только рассчитывая на будущие благодеяния. Вскоре представился удобный случай расплатиться. Панин подал императрице мысль окружить великого князя "образованными молодыми людьми, знакомыми с иностранной литературой". Екатерина Романовна предложила кандидатуру Пушкина, хотя знала, что тот мот, должник и забияка. Несколько лет назад ей, по просьбе мужа, уже пришлось хлопотать перед послом Л’Опиталем за поручика, против которого было возбуждено дело о неуплате французскому негоцианту. Тем не менее яркое прошлое протеже не смутило нашу героиню. Ведь Пушкин усилил бы влияние группировки Панина при Павле Петровиче. А заодно и ее собственное – Пушкины числились дальними родственниками Дашковым.
Орловы действовали в данном случае весьма умело для новичков. Старая история стала известна императрице вкупе с новым долговым скандалом, и Екатерина II высказалась очень определенно: "Достаточно и того, что… на Пушкина падает тень сомнения, чтобы лишить его возможности быть товарищем моего сына".
Когда княгиня передала эту весть самому поручику, показывая, что ничего не может для него сделать, он отправился к другим покровителям – Орловым. А те приискали ему место в Мануфактур-коллегии.
Дело шло не о "второй неосновательной придирке" к Дашковой "со стороны императрицы", а о весьма болезненном случае перехода сторонника от княгини к Орловым. Екатерина Романовна в силу своей импульсивности и неумения устраивать чужие дела переставала восприниматься как желанный покровитель. История с близким другом семьи, которому якобы указали на дверь и которого плачущего на лестнице подобрали-облагодетельствовали фактические враги, многому учила тех, кто еще только намеревался выбирать патрона.
Поздно было повторять: "Орлов всегда искал случая мне повредить". К Дашковой больше не обращались. Она и так слыла взбалмошной. А добродушные братья быстро приобретали репутацию щедрых, готовых помочь всем, вплоть до неприятелей. Бекингемшир отмечал: "Они ничуть не мстительны и не стремятся вредить даже тем, кого не без причины считают своими врагами".
Даже такой яростный критик екатерининского царствования, как князь М.М. Щербатов, подчеркивал добродушие и справедливость фаворита: "Среди кулашных боев, борьбы, игры в карты, охоты и других шумных забав… утвердил в сердце своем некоторые полезные для государства правила… никому не мстить, отгонять льстецов, оставить каждому месту и человеку непрерывное исполнение их должностей, не льстить государю, выискивать людей достойных… Хотя его явные были неприятели графы Никита и Петр Ивановичи Панины, никогда ни малейшего им зла не сделал, а напротив того, во многих случаях им делал благодеяния, и защищал их от гневу государыни".