Приняв приветствия, ее величество под пушечный салют появилась на Красном крыльце, начав "шествие" в Успенский собор. Чтобы оказаться рядом с ней, Дашковой следовало не только очень рано встать и, миновав караулы, проникнуть в комнаты государыни, но и пройти следом за Екатериной II по залу "Кремлевского дома". А именно там княгиню должен был встретить и препроводить на положенное место муж.
На гравюрах И.Д. Лебедева и Д.В. Андрузского, посвященных коронационным торжествам и представляющих ценный исторический источник, видно, что императрица идет одна под специальным балдахином, окруженная камергерами. И в дальнейшем подле нее нет женщин, государыня отделена от остальных гостей плотным кольцом вельмож-мужчин и церковных иерархов.
В 9 часов на паперти Успенского собора Екатерину II встретило духовенство, архиепископ Новгородский Дмитрий поднес ей для целования крест, а митрополит Московский Тимофей окропил святой водой. В окружении священников императрица вступила в храм. "Следовать непосредственно за ней" Дашкова не могла – ее отделяли от подруги камергеры, несшие длинный шлейф, и духовные лица.
В чем состоял смысл маневра: вступить в собор вместе с Екатериной II, а потом на глазах у всех развернуться и отправиться на галерку? Продемонстрировать нанесенную обиду? Именно так часто трактуются действия княгини. Однако в соборе находились люди, прекрасно понимавшие значение внешней субординации. Устраивать для них спектакль не имело смысла.
Значит, действия Дашковой преследовали иную цель. Вероятно, она надеялась пройти за императрицей вперед и там остаться на местах у алтарной преграды, где размещались обер-гофмейстерина, гофмейстерины, статс-дамы и фрейлины. Однако этого не получилось – у входа в собор Екатерину II отсекло от остального сопровождения духовенство. Поэтому, попав внутрь, уже достаточно далеко от подруги, княгине ничего не оставалось, как занять свое скромное место.
"Я рассуждала, что если бы в театре давали оперу, которую мне так бы хотелось видеть, и не оставалось бы хороших мест, я… согласилась бы скорее занять место в райке, чем вовсе пропустить спектакль" Тем не менее есть причины думать, что "спектакль" был пропущен. Невнятный местами Камер-фурьерский журнал на коронацию разразился подробнейшим описанием событий с перечислением лиц, принимавших участие в церемонии. В Успенском соборе Дашкова не названа. Она появится позднее, в Грановитой палате, во время награждения, которое описано в мемуарах одной строкой: "По выходе из церкви ее величество села на трон; тут же я была назначена статс-дамой". Справедливости ради стоит сказать, что по выходе из собора Екатерина II в короне и мантии села не на трон, а на лошадь. Ее провезли торжественным кругом по Соборной площади.
А что же собор? Оговорку, будто Дашкова собиралась "сидеть" среди жен полковников, еще можно объяснить неточностью Марты Уилмот. В православных храмах не сидят, тем более в присутствии императрицы, в момент коронации. А вот для западной церкви это в порядке вещей, и девушка из семьи протестантских священников, записывая воспоминания княгини, совершила ненамеренную ошибку. Но как быть с утверждением, будто великий князь отсутствовал? В течение всей церемонии он находился на т. н. "месте цариц" – под второй резной сенью. Возможно, Дашкова не заметила его из-за толчеи? А поднявшись на шестой ярус деревянной галереи – не разглядела издалека?
Павел Петрович действительно болел, об его слабом здоровье и о молитвах императрицы за выздоровление сына писали своим дворам послы и сообщали русские газеты. Но Екатерина II не могла допустить, чтобы наследник не принял участия в ее венчании на царство. Это навело бы придворных и иностранных министров на печальные мысли – либо мальчик удален намеренно, либо его сторонники так сильны, что демонстрируют свое презрение к коронации "узурпатора". Если бы цесаревич остался дома, в соборе не присутствовал бы и его воспитатель – Панин. В таких условиях не приход Дашковой выглядел как согласованные действия глав партии наследника. Недаром "друзья" уговаривали княгиню не ехать.
Если Екатерина Романовна все-таки манкировала коронацией, объяснимо заблуждение насчет Павла и тот факт, что в Камер-фурьерском журнале нет ее фамилии.
Положение Дашковой изменилось только в Грановитой палате. Там государыня раздавала награды и могла сравнять видимую субординацию с невидимой. Пожалования получили 84 человека. Дашкова названа четвертой – она стала наконец статс-дамой и обрела законное основание всюду сопровождать Екатерину II. Орловы в списке уступали первенство знатнейшим персонам, их имена находились на 34, 35 и 36-м местах. Трое братьев стали графами, Григорий получил чин генерал-поручика и должность генерал-адъютанта. Алексей удостоился ордена Св. Александра Невского.
На досуге
Пожалования не умиротворили нашу героиню. Дидро было сказано, что она, "украшенная самым почетным орденом" не может "толкаться в стаде новых придворных выскочек".
Косвенным подтверждением того, что Дашкова не побывала в соборе во время коронации, явился сделанный ею для журнала "Невинное упражнение" перевод отрывка из поэмы древнеримского стихотворца Марка Лукана в переложении француза Ж. де Барбёфа. Екатерина Романовна перевела 26 строк, в которых гордый республиканец Катон отказался войти в храм Юпитера, чтобы гадать о будущем. Узнав о победе Цезаря, он выбрал самоубийство, поскольку "мужественна смерть почтеннее оков".
Что будет с нами впредь, когда теперь не знаем
В грядущи времена, когда не проницаем;
Почто ж нам суетно стараться узнавать,
Полезней то не знать, что хочет он скрывать.
Вот истинный пафос стихов, обращенных к тем "друзьям" Екатерины Романовны, которые советовали ей смирить катоновскую гордость и преклониться перед "цезарем", чтобы обеспечить себе блестящую будущность. Но римский герой отказался вступить в храм, а княгиня сделала все возможное, чтобы туда проникнуть и занять почетное место. Такова была разница между литературным образцом и низкой жизнью. Прикрывать уязвленное самолюбие тогой классических страстей значило соответствовать культурному коду эпохи.
Дашкова быстро поняла это и, со своей стороны, приложила к созданию персонального мифа не меньше сил, чем ее венценосная подруга. Она уже становилась легендой на страницах сочинений иностранных авторов. То же самое могло случиться и с отечественными, будь журналистская и салонная культура в России более развита. Но в 60-е гг. XVIII в. газеты печатали главным образом официальные сведения, толстые журналы едва-едва начинали торить дорогу, а разговоры в гостиных не имели широкого резонанса.
Однако княгиня попробовала. Часто встречавшийся с ней в Москве Рюльер писал, что Дашкова проводит время "в отборном обществе умнейших людей". Та действительно вращалась среди наиболее образованных вельмож и литераторов. Ее частым гостем был М.М. Херасков, вскоре муж представил ей И.Ф. Богдановича, своего старого протеже. Появилась идея издавать журнал. Им стало "Невинное упражнение", выходившее с января по июнь 1763 г. Было выпущено шесть номеров, большим для того времени тиражом – 200 экземпляров. Княгиня много переводила, а позднее и много писала сама. Участие в периодическом издании, поиск авторов, выбор текстов оказались той интеллектуальной отдушиной, в которой Дашкова так нуждалась, устав "толкаться в стаде придворных".
Княгиня обладала не только политическими, но и литературными амбициями. Надо сказать, весьма обоснованными. Ее стихотворные переводы отличает простой, понятный язык. А все направление журнала, заданное именно Екатериной Романовной – просвещенческое в широком плане, – обнаруживает свободно мыслящего человека.
Позднее княгиня много раз напишет о долгах мужа. При этом журнал издавался на средства покровительницы, Михаил Иванович практически не имел к нему отношения, разве что приводил в дом пишущих офицеров своего полка – то И.Ф. Богдановича, то А.Г. Карина. В этом смысле "Невинное упражнение" стало дорогой игрушкой Екатерины Романовны. Кто-то платит за наряды, кто-то за журналистику супруги…
Впрочем, Михаил Иванович не имел морального права возражать. Жена только что получила 24 тыс. рублей от государыни и выкупила его прежние векселя. Теперь мужу стоило промолчать, даже читая галантные мадригалы Богдановича. Это были вольные переводы из 6-томной французской антологии любовной лирики "Сокровища Парнаса", популярной в России в XVIII в.
Переложения Богдановича – лучшее в русской лирической поэзии той поры. Никто до него так смело и просто не обращался к предмету страсти:
Я буду жить затем, чтоб мне тебя любить;
А ты люби меня затем, чтоб мог я жить.
Кто был адресатом? Являясь переводами, стихи Богдановича не требовали персонификации образа прекрасной дамы. Но общение с Дашковой – супругой старого покровителя и теперь покровительницей, меценатом – не могло по канонам времени не вызывать галантных славословий.
Я все, что без тебя, Кларисса, ненавижу.
Я счастлив в те часы, когда тебя я вижу.
Современные читатели так привыкли к образу Дашковой – синего чулка, в 27 лет выглядевшей на сорок, что с трудом представляют себе пленительную молодую даму, способную вызывать сильное чувство.
Всечасно страсть моя, Климена, возрастает,
Одна ты царствуешь в желаниях моих;
Но ах! В твоей душе любовь не обитает,
А только лишь она видна в глазах твоих.
Екатерина Романовна так старалась подчеркнуть верность мужу, чисто семейные отношения с Паниным, старость Миниха, которому годилась во внучки, – что и здесь перегнула палку. Ее перестали воспринимать как женщину.
А ведь она вовсе не была "весталкой".
Без тебя, Темира,
Скучны все часы,
И в блаженствах мира
Нет нигде красы;
………………………
Придешь – оживляешь,
Взглянешь – наградишь,
Молвишь – восхищаешь,
Тронешь – жизнь даришь.
Вслушаемся в слова нерасположенных к княгине английских дипломатов: "Д’Ашков, леди, чье имя, как она считает, будет, бесспорно, отмечено в истории, обладает замечательно хорошей фигурой и прекрасно подает себя. В те краткие моменты, когда ее пылкие страсти спят, выражение ее лица приятно, а манеры таковы, что вызывают чувства, ей самой едва ли известные". "Она женщина необыкновенной силы ума, храбрости более многих мужчин, духа, способного предпринять невозможное для удовлетворения своей всепобеждающей страсти, – характер чрезвычайно опасный в такой стране, особенно если он соединен с обаятельной и прекрасной личностью".
Удивительно ли, что подобной даме могли посвящать стихи?
О, сильный бог любви,
Желал бы я, чтоб ты сказал моей прекрасной,
Какой безмерный жар я чувствую в крови,
И чтоб ты мне помог в моей любви несчастной.
Но трепещу, ее представя красоты…
Смело. Но поступки самой княгини были еще смелее.
От журналов Хераскова – "Полезное увеселение" и "Свободные часы" – "Невинное упражнение" сразу отличал налет оппозиционности, выраженный не столько в том, какие материалы помещались на страницах, сколько в том, каких текстов там не было. Ни слова о коронации, никаких хвалебных речей в адрес императрицы. Это по тем временам выглядело дерзко. Княгиня начала борьбу, бросив перчатку в первом же номере. Ее старый знакомый Апполос Епофродитович Мусин-Пушкин предложил перевод аллегории "Путешествие в микрокосм" из третьей книги швейцарского правоведа, философа и дипломата Эмера де Ваттеля "Полиэгрия".
Душа автора, покинув после смерти тело, посещает сначала голову мудреца, затем светской красавицы и, наконец, монарха. У последнего фаворитом было "Самолюбие", первым министром – "Воображение", но над всеми господствовала "Прихоть". Совет составляли "Суетность" и "Тщеславие". А вот министр по имени "Рассудок" пробыл при дворе всего один день, поскольку его не захотели слушать. В финале монарх поручил "Любви" командовать армией и осаждать крепость, в которой оборонялись "Разум" и "Опыт". Нетрудно догадаться, что войско было разбито.
Злободневность подобной аллегории очевидна. Читатели легко угадывали за "Любовью" намек на Орлова, за "Разумом" и "Опытом" – на Дашкову и Панина. Вместо "монарха" в русском переводе стояло "государыня". Началась и публикация "Опыта эпической поэзии" Вольтера, где среди прочего подозрительно выглядела поэма Лукана "Фарсалия" о гражданской войне в Риме.
И что на это должна была сказать императрица?
Страх
"Как бы то ни было, но между ними до приезда в Москву не было ни малейшего разлада, – передавал со слов княгини Дидро. – Дашкова доселе постоянно была с Екатериной, а здесь без всякого объяснения разлучилась с ней". Так ли это?
Дипломаты в один голос вопияли об обратном. 7 июля, в самый разгар дела Хитрово, Сольмс писал: "Эта романтического ума женщина, которая хлопочет только о том, как бы создать себе имя в истории, и желала бы, чтобы ей при жизни воздвигали монументы, не могла перенести нанесенного ей оскорбления. Поведение императрицы в отношении нее она называет неблагодарностью, и, окруженная у себя дома людьми умными и льстецами, она принимает всех тех, кто имеет какой-нибудь повод к неудовольствию против двора".
На наш взгляд, справедливо мнение, согласно которому живая картина "Дискордия" ("Несогласия"), представленная в маскараде "Торжествующая Минерва" – большом красочном шествии по улицам Москвы 30 января и 1, 2 февраля, – намекала на разлад Дашковой и Орлова. Следовало бы сказать шире: двух враждующих партий. Артисты, наряженные "фуриями" и "кулачными бойцами" (удачные символы для обеих сторон), пели:
Все тело пропадает и обратится в тлен,
Когда противится один другому член.
Подобно общество в такой болезни страждет,
Коль ближний ближнего погибелию жаждет.
Последние строки оказались пророческими. В надвигавшемся деле Хитрово речь шла именно об убийстве Орловых. Пока же Екатерина II только намекала на свою осведомленность о разговорах подруги. Фурия с сердцем республиканки!
В то же время государыня умела и подчеркнуть высокое положение княгини. 21 ноября, в день св. Екатерины – именины обеих героинь, а также орденский праздник – императрица обедала за малым столом с еще тремя кавалерственными дамами: А.Е. Воронцовой, Е.И. Разумовской и Е.Р. Дашковой. Приглашение к малому столу – огромная честь – за праздничным ужином будет уже 250 персон, а на балу того больше. Но княгиню выделили из всех.
Позднее Макартни писал, что приглашения княгини ко двору лишь подчеркивали, как ее боятся. Екатерина II действительно боялась, но не одной Дашковой, а всего того крыла недовольных, чье мнение озвучивала подруга. Бекингемшир тоже отмечал состояние страха у государыни: "Мне два раза случалось видеть ее сильно испуганною без причины… когда ей послышался легкий шум в передней".
На фоне этих рассказов не покажется фантастичной история Пиктэ: "Это было в год коронования, в доме графа Ивана Чернышева. Предполагалось, что сей последний принимал участие в каком-то заговоре, и Екатерина II, остерегавшаяся его, но не желавшая выдать своей боязни, отправилась, согласно приглашению, к нему на костюмированный бал, приказав всем сопровождавшим ее иметь оружие под их домино". Во время маскарадов на Масляной неделе императрица опасалась покушения либо на себя, либо, что вероятнее, на Орловых. Вот фон, на котором Дашкова позволяла себе журнальные колкости.
Еще 28 декабря 1762 г. Екатерина II дала слабину и вынуждена была подписать подготовленный Паниным манифест о введении Императорского Совета. Но потом, почувствовав, что раскол в стане вельмож очень значителен, отказалась его обнародовать. От документа была аккуратно оторвана подпись государыни (история весьма напоминает надорванные Анной Иоанновной в 1730 г. "Кондиции" верховников)
Такие колебания свидетельствовали о большой политической неуверенности императрицы. И о том, что даже со связанными руками Екатерина II умела противостоять противникам. Дашкова же подсказывала читателям, что подобные шараханья – результат "прихоти", "суетности" и "самолюбия". В сложившихся условиях журнал с "Путешествием в микрокосм" и намеками на гражданскую войну был не менее действенным средством борьбы, чем кинжал под домино. 23 февраля 1763 г. Бретейль передал в Париж слова Панина по поводу Совета: "Времена ослепления и покорности, постыдной для человека, в России уже миновали". Племянница Никиты Ивановича вела себя так, как если бы это было правдой.