В первую же ночь на нашем пути встало местечко Тучин. Мы решили обойти его справа и за несколько километров до него свернули с дороги. Сентябрьский туман низко стлался над землей, вокруг ничего не видно, компаса у нас не было, и мы почти целую ночь бродили по незнакомым местам, по болоту и никак не могли выбраться на дорогу.
Коля стал меня упрекать:
- Я же говорил, что надо обходить город с левой стороны, а ты повел вправо, и вот теперь…
Приходько всегда любил спорить и делать все наоборот. Если ему говорили: "Отдохнем", то он: "Нет, пойдем дальше"; если же предлагали идти, он располагался на отдых.
Так, споря между собой, мы дошли до березки, росшей на кочке среди болота, а вскоре набрели еще на несколько деревьев. Присмотрелись, с какой стороны они покрыты мхом - там должен быть север. Сориентировавшись, пошли в нужном направлении. Правда, Коля не очень верил в эту теорию, но, когда мы добрались до реки Случь, он признал, что я оказался прав. Едва успели обойти Тучин и переправиться через реку, как начало светать.
За рекой показался хутор. "Тут и придется нам провести день, - решили мы. - Но в какие двери постучать?" Я предложил пойти в покосившуюся хатенку под соломой, а Коле понравился дом под железом, обнесенный высоким забором.
- Чего это я должен идти в эту конуру и нюхать всякое? - выразил он недовольство моим предложением. - Там даже не отдохнешь как следует. Давай пойдем к этому кулаку. Он и накормит хорошо, и в постель мягкую уложит.
- И пошлет парнишку за полицаями, чтобы они забрали нас, - добавил я с иронией.
- А мы никого не выпустим из хаты, - развивал свою идею Николай.
- Нет, Коля, этого делать нельзя. Мы пойдем все-таки к бедняку.
Возможно, Приходько так и не согласился бы со мной, но вопрос решила кудрявая девушка, выбежавшая из покосившейся хаты, она ему понравилась, и он сказал:
- Ну ладно, пошли.
Отец девушки болел уже несколько месяцев. Он был буквально прикован к постели, а дочь, босая и почти раздетая, не знала, что и делать. Мы сказали, что идем из леса, что мы - советские партизаны и поможем девушке отвезти отца в больницу. На глазах ее появились слезы.
- Родненькие, - промолвила, - если бы вы знали, как нам тут тяжело.
Девушка наварила картошки. Хорошо позавтракав, мы забрались на чердак и легли спать. Проснулись от собачьего лая.
- Не иначе, чужой кто-то пожаловал, - сказал я Николаю и придвинулся к щели. Мне хорошо виден был двор того дома, куда предлагал идти Приходько.
- Иди-ка сюда, Коля, и смотри, - позвал я товарища.
На соседнем дворе стояли две подводы. Около них возились шуцполицаи в черных шинелях. Очевидно, они только что приехали.
В это время к нам поднялась юная хозяйка (она принесла обед), я спросил у нее, кто живет в соседнем доме.
- О, это настоящий кровопиец! Сын его служит в тучинской полиции и приехал к отцу в гости со своими приятелями. Значит, шуму сегодня будет до самых звезд.
Я посмотрел на Приходько:
- Что, Николай, хороший был бы у нас отдых в том доме? Может, пойдем сейчас туда и поддержим компанию?
- А знаешь, - ответил он, - давай запустим в окно противотанковую гранату и сделаем капут этим шуцманам.
Он страшно ненавидел полицаев, наверное сильнее, чем гитлеровцев. Часто можно было от него услышать:
- Фрицы - наши враги. Я понимаю, их цель - завоевать Советский Союз, и они выполняют приказы своего бесноватого фюрера. Но что этой дряни нужно, кому она служит? Я этих выродков душил бы на каждом шагу.
И на этот раз он долго уговаривал меня учинить расправу над полицаями, устроившими пьянку в соседнем доме.
- Разреши, Николай, - просил он. - Никто об этом не узнает. Медведеву ничего не скажем. Ведь хорошее дело сделаем: меньше пакости будет на земле.
- Нет, не разрешаю, - возражал я, пользуясь правом командования. - И потом, пойми еще: мы уйдем отсюда, а девушка с отцом останутся. Неужели ты думаешь, что гитлеровцы их помилуют?
Последний аргумент охладил пыл Приходько, и он перестал меня упрашивать, хотя по всему было видно, что окончательно не успокоился.
Как только стемнело, мы пошли дальше, оставив девушке немного денег и пообещав зайти на обратном пути. За ночь мы отмерили более шестидесяти километров. Ноги отказывались слушаться и стали будто оловянные.
- Надо отдохнуть, - сказал Приходько и опустился на землю.
- А может, дойдем? - спросил я. - До Здолбунова рукой подать, скоро наступит рассвет, а ты - отдохнем.
- Нет, у меня ноги подкашиваются. Хоть полчаса, а надо посидеть.
- Ну что ж, ладно. - И я приземлился рядом с Колей.
Метрах в десяти от нас проходила ровная лента дороги. Прошло минут десять, и за дорогой послышался громкий собачий лай, а по земле забегал желтый луч прожектора.
- Сюда, Коля! - тихо сказал я, и мы сползли в ров, тянувшийся к лесу.
Что бы это могло быть? Я осторожно подполз к самой обочине и приподнял голову. Первое, что бросилось мне в глаза, была колючая проволока. "Лагерь военнопленных", - мелькнула мысль. Я возвратился к Приходько и предложил ему немедленно отползать по рву назад. Но он и слушать об этом не хотел.
- Я буду лежать, пока не придут немцы. А тогда покажу им, кто такие советские партизаны!
Коля вытащил гранаты, вставил в них запалы, достал наган (кстати, другого пистолета он вообще не признавал) и приготовился к бою.
Немцы долго прощупывали прожекторами местность, выпустили несколько пулеметных очередей, но, когда собаки перестали лаять, все вокруг замерло.
Мы вынуждены были свернуть с дороги и пойти обходным путем, сделав крюк еще километров пять. На рассвете добрались до Здолбунова, на окраине города нашли дом, где жила Колина сестра Анастасия, и легонько постучали в окно.
- Кто там?
- Свои.
- Кто свои?
- Открой, Настя, это я, Коля.
- Боже мой! Откуда ты взялся? - воскликнула женщина.
- Не шуми, открывай быстрее!
В Ровно, у брата Ивана, Николай уже был, но приказал ему о своем появлении никому не рассказывать. Поэтому сестра и не знала, что Коля живой и в партизанах. Его появление в это осеннее утро в Здолбунове было для Анастасии Тарасовны как гром среди ясного неба.
Муж ее - Михаил Шмерега - работал слесарем в паровозном депо. Его брат Сергей - там же, столяром. Дом на улице Ивана Франко, 2, куда мы пришли, принадлежал обоим братьям - честным, справедливым, трудолюбивым людям.
Михаил в 1917 году, когда в России свершилась социалистическая революция, принимал участие в забастовках и демонстрациях, за что преследовался польской дефензивой. Себя и младшего брата он называл людьми "пролетарского происхождения".
- Кайзеровских солдат я еще с гражданской войны запомнил, - сказал Михаил, - я их хорошо знаю, проклятых швабов.
Нашему приходу братья обрадовались. Они не стали расспрашивать о цели визита, так как видели, что мы неимоверно устали, ноги у нас опухли, у Коли до крови были стерты пальцы и пятки.
- Накорми, Настя, ребят, и пусть ложатся отдыхать, после обо всем поговорим, - сказал жене Михаил.
Мы напились парного молока и растянулись на мягкой перине, заснув богатырским сном. Проснулись утром следующего дня и никак не могли поверить, что проспали целые сутки.
- Загляну в комнату, - рассказывала Настя, - а вы все спите. Даже испугалась. Говорю своему Михаилу: "Давай позовем доктора, может, они заболели". А он: "Ничего с ними не случится, отоспятся хорошо и встанут. Я тоже, когда был молодым, мог по целым суткам спать".
Когда мы рассказали братьям о цели нашего прихода, Михаил, подумав немного, сказал:
- Никаких других квартир искать не надо. Этот дом в вашем распоряжении. Ты, Сергей, полезешь на чердак и сделаешь люк в верхнем настиле. Там можно будет спрятать все, что угодно.
Шмереги были, как говорится, мастерами на все руки. Строя дом, они сделали двойной потолок (чтоб теплее было), и теперь пространство между верхним и нижним перекрытиями можно было использовать для хранения оружия и взрывчатки.
Сергей сам выразил желание "заведовать" складом.
- Хорошо, ребята, что вы к нам пришли, - сказал он. - Как-то даже на душе легче стало, что наша берет.
Увидев мой ТТ, он с завистью сказал:
- Вот бы мне такой.
И удивился, услышав от меня:
- Считайте, что с этой минуты он ваш.
- Ты, братец, делай то, что тебе ребята скажут, - вмешался в разговор Михаил. - А когда идешь к девчатам (Сергей еще был холост), пистолет может беды натворить. Если же тебе очень хочется быть вооруженным, носи с собой камень. Еще в семнадцатом году булыжник был оружием пролетариата.
Михаил Шмерега прошел суровую школу жизни и хорошо ориентировался в политической обстановке. Он никогда не спешил с выводами, у него всегда было свое мнение и разумные предложения. Своих сил он никогда не переоценивал и, если чувствовал, что не сможет выполнить порученное задание, откровенно об этом говорил. Он регулярно читал националистическую газету "Волынь", выходившую в Ровно под редакцией изменника Уласа Самчука.
- А ну, что там Улас пишет? - говорил Михаил, разворачивая "Волынь". - Ага, снова сбито много большевистских самолетов под Сталинградом. Наверно, немцам туго приходится. Читаю я эту газету и думаю: "Уж если брешете, то хоть меру знайте". Каждый день они сообщают, что немцы уничтожают по нескольку сотен советских самолетов. Вот я думаю: "А откуда же эти самолеты берутся?" Нет, нас не проведешь. Народ не верит этой брехне.
В Здолбунове мы разыскали Дмитрия Красноголовца, товарища Коли Приходько. До войны он работал в железнодорожной милиции, был членом партии. Эвакуироваться не успел. Спрятав оружие и партийный билет, Дмитрий открыл швейную мастерскую и начал обдумывать план организации подполья на станции Здолбунов. Он пользовался большим авторитетом у работников депо и других железнодорожных служб. Когда мы рассказали ему о наших намерениях, он с радостью предложил свои услуги.
- Мы уже кое-что сделали, - сказал он. - Люди у нас надежные и готовы выполнить любые задания.
Позднее мы познакомились с Петром Бойко, работавшим в кооперации, Аврамом Владимировичем Ивановым, бывшим учителем, а во время оккупации рабочим станции, и с другими товарищами, которые стали ядром здолбуновского подполья.
Еще до знакомства с нами эти товарищи устраивали диверсии на железной дороге: разбирали рельсы, выводили из строя поворотный круг, подбрасывали в уголь взрывчатку, сыпали в буксы железнодорожных вагонов песок…
Припоминаю разговор с Ивановым:
- Мы хотим, чтобы вы работали в подполье.
- Давно ждал, что кто-нибудь да появится.
- Вам придется быть связным между подпольной группой и партизанским отрядом.
- Согласен.
- Но имейте в виду, работа очень опасная.
- Знаю, именно поэтому готов ее выполнить.
- Обдумайте хорошенько наше предложение и завтра дайте ответ.
- Мне нечего обдумывать. Я уже давно все решил. Сразу, как только эти гады ступили на нашу землю. Честный человек не имеет права сидеть сложа руки. Надо бороться. Я русский! Я - Иванов! А это говорит о многом.
Петр Бойко регулярно снабжал нас немецкими журналами и газетами. Михаил Шмерега, через которого они попадали к нам, недовольно бурчал:
- Не понимаю, зачем вам этот хлам? Кто его будет читать?
А Николай Иванович Кузнецов, который самым тщательным образом перечитывал каждый журнал и каждую газету, не раз недосчитывался нескольких пачек этого "хлама". Настя разжигала ими плиту.
Тяжело, невероятно тяжело жилось людям на оккупированной земле. У Михаила с Анастасией было двое детей, а Сергей содержал старого отца и сестру. Как их всех было прокормить?
Работая в депо слесарем, Михаил делал зажигалки, светильники (ламп тогда невозможно было достать), жестяные кружки, лейки, ведра. Все это Настя носила по деревням и обменивала на продукты. А случалось, встретит ее полицай и все отберет.
Мы помогали своим людям всем, чем могли, но все равно нередко им приходилось туговато. Вспоминается, как зимой сорок третьего я целую неделю жил у Шмерег. Все деньги вышли, и достать их негде. Вообще денег у нас хватало. Мы даже боялись их брать помногу, а то кто-нибудь заметит пачку марок и, чего доброго, еще вздумает ограбить. Лучше брать больше гранат, чем денег, - было нашим девизом. Но деньги у нас не переводились. Только на этот раз связь с отрядом оборвалась: целую неделю шли облавы, и приходилось отсиживаться на квартире.
Шмереги держали козу, которая давала в день не больше литра молока. Для двоих детей его едва хватало. Я не знал об этом и однажды выпил за завтраком большую кружку. Проснулись дети и стали просить молока. Я спросил Настю:
- Почему вы им не дадите?
- А где я его возьму? - ответила женщина. - Пусть подождут до обеда. Подою козу, тогда дам.
- Пойдите на базар и купите.
Настя ничего не ответила. Позже я догадался, что в доме не было ни копейки. Совестно стало, что эта женщина оторвала от детей последнюю кружку молока и дала его мне. И муж на работу пошел без завтрака, и дети остались голодными.
Я пошел к железнодорожникам, раздобыл две сотни марок и отдал их Насте. А Михаил, вернувшись с работы и узнав об этом, отругал жену за то, что она в такое опасное время выпустила меня из дому.
Когда связь с отрядом снова наладилась, мне подкинули деньжат, и я оставил их у Насти. С того времени у Сергея хранилось наше оружие, а у Анастасии - деньги, и она могла тратить их по своему усмотрению.
Условившись обо всем необходимом с братьями Шмерегами, Красноголовцем и другими товарищами, мы с Колей Приходько вышли из города и через два дня уже докладывали командованию отряда об успешном выполнении здолбуновского задания.
"ПОДВИЖНАЯ ЗАСАДА"
- Везет вам, ребята. Вот и снова вы побывали в Ровно, а я сижу в лесу и, кроме деревьев, ничего не вижу. Сколько ни просил командира, чтобы разрешил мне пойти на задание, а он не соглашается. "Рано", - говорит. Я и сам хорошо знаю, что мое пребывание в городе связано со многими осложнениями, но до каких же пор можно ждать? - говорил Кузнецов.
Мы с Колей Приходько сочувствовали Николаю Ивановичу. Нам было известно, что он в совершенстве владел немецким языком и с успехом может пойти в город. Но вместе с тем понимали и командира отряда Медведева. Безусловно, он был прав. Ведь для того, чтобы Кузнецов перевоплотился в Пауля Зиберта и появился среди немецких офицеров, одного знания языка недостаточно. Требовалась очень тщательная подготовка.
После каждого нашего возвращения в отряд Кузнецов часами беседовал с нами, подробно расспрашивая обо всем увиденном и услышанном. Так прошел месяц, потом второй. Вряд ли в самом Ровно кто-нибудь из немецких офицеров настолько был в курсе всех городских дел, как Николай Иванович Кузнецов.
А Дмитрий Николаевич Медведев стоял на своем: "Рано".
Рано потому, что неизвестно, как воспримут Пауля Зиберта гитлеровцы, не окажется ли он среди них чужаком, не вызовет ли подозрения.
- Надо устроить что-то вроде выпускного экзамена, - говорил Дмитрий Николаевич.
Иными словами: Паулю Зиберту нужно было устроить свидание с офицерами "великого рейха". Именно Паулю Зиберту, а не Николаю Ивановичу Кузнецову. Но где раздобыть для Зиберта "экзаменаторов"?
Несколько ночей подряд мы устраивали засады. Спрячемся за кустами и ждем, пока на дороге появится машина или подвода. Но ни разу не попадался "настоящий" немец. То захватили пьяного ефрейтора, то привели в отряд нескольких солдат. С ними и поговорить Зиберту не о чем. Оккупанты до того боялись встреч с партизанами, что при первом же взрыве гранаты или автоматной очереди теряли самообладание. Однажды мы подбили грузовик, шедший по шоссе Костополь - Ровно, и взяли в плен фельдфебеля и нескольких солдат. Кузнецов начал с ними разговаривать, а они стоят, как манекены, и двух слов произнести не могут. Только бормочут: "Яволь, герр партизан" и "Гитлер капут!"
- Ну и олухи попадаются, - злился Николай Иванович. - Попробуй поговори с ними. Боюсь, мне еще долго придется бить баклуши.
И он отправился в штаб.
- Дмитрий Николаевич, - обратился он к Медведеву, - с попугаями, которых доставляют сюда, я никогда не договорюсь. Разрешите мне с ребятами поехать в Ровно, там выбор хороший, и мы подберем себе подходящую птичку.
- Нет, Николай Иванович, - возразил командир, - этого я разрешить не могу. Надо, чтобы в Ровно было спокойно. Это в наших интересах, легче будет работать и вам и другим разведчикам. Да и рисковать из-за пустяка не стоит. Придется искать другой выход.
После очередной беседы с перепуганным фельдфебелем Кузнецов вновь обратился к командиру:
- Я кое-что придумал, Дмитрий Николаевич. Разрешите устроить засаду среди бела дня?
- Это что еще за новости? - удивился Медведев.
- Вот смотрите, - Николай Иванович отломил веточку и принялся чертить на снегу схему. - Это - шоссе Ровно - Киев. По нему не спеша движется несколько подвод с вооруженными партизанами. На первой подводе сижу я в форме немецкого офицера, а у всех наших ребят на рукавах повязки "шуцполицай". Впереди, метров за двести пятьдесят, идет наш разведчик и внимательно всматривается в каждую встречную машину. За ним, метров за сто, движется гранатометчик. После сигнала он швыряет противотанковую гранату под машину. Но только так, чтобы машину свалило взрывной волной, иначе от фашистов ничего не останется. Тогда мы соскакиваем с подвод, окружаем опрокинутый лимузин и вытаскиваем из него тепленьких офицериков.
- На словах - как по нотам. А как все выйдет на деле? Что, если машина будет идти не навстречу, а попутно? - спросил Медведев.
- Я это предусмотрел, - ответил Кузнецов. - Мы поставим прикрытие и с тыла, тогда сможем бить по любой машине. Я даже придумал название для нашей экспедиции - "подвижная засада".
- "Подвижная засада", говорите? Вообще план заманчив, но довольно дерзкий. Среди бела дня учинить такую суматоху! Надо все как следует рассчитать. Рисковать мы не имеем права, Николай Иванович.
Через несколько дней Лукин пригласил Кузнецова к себе и сказал:
- Очевидно, Николай Иванович, придется осуществить вашу операцию "подвижная засада".
- Вы серьезно это? - Глаза Кузнецова заискрились радостью.
- Совершенно серьезно! Нам стало известно, что в Киев съезжаются высшие чины гитлеровского офицерства. Там будет совещание о делах на Восточном фронте. Из Ровно тоже туда поехали офицеры. Когда будут возвращаться из Киева, мы их встретим по-партизански. Сможем добыть необходимые данные, а вы, Николай Иванович, приобретете настоящего собеседника.
Николай Иванович пришел из штаба возбужденный и, не скрывая своей радости, воскликнул:
- Ребята, наш план будет осуществлен! Командование благословило "подвижную засаду"! Ну, кто из вас записывается добровольцем?
…Зима в сорок втором году пришла рано. Только начинался декабрь, а снег уже толстым слоем покрыл землю, и мороз пробирал до костей. В один из таких зимних дней на шоссе Ровно - Киев, неподалеку от Гощи, появилось пять подвод. Краснощекие полицаи, сидевшие на них, горланили пьяные песни, ругались, ржали и дымили вонючим самосадом.